Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.
Шрифт:
И если обратиться к сверхзадаче книги, – отражению эпохи в творчестве художника, всё становится на свои места.
Живопись Борисова-Мусатова удивительно точно, виртуозно отображает представление о романтике дворянской усадьбы.
У картин Борисова-Мусатова есть одно поразительное, фантастическое свойство, – они не просто завораживают – в равной степени его современников и людей, живущих в начале XXI века. Они увлекают зрителя в пространство картины, давая возможность вдохнуть вечерний воздух усадьбы, насыщенный слабым ароматом лилий, застывших на глади пруда. Возникает ощущение, что ты сам рукой касаешься чуть шероховатых от времени перил беседки, что это рядом с тобой расположились для неторопливой беседы прелестные
Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов всю свою недолгую и достаточно драматическую жизнь создавал своего рода миф о «своей России», России, которую он любил и с которой со слезами на глазах прощался в своих полотнах.
А журналисты, искусствоведы, писатели, художники параллельно создавали свои мифы.
Историки, анализировавшие его письма и дневники, представили – казалось бы, документально достоверно, – Борисова-Мусатова как «одинокого мастера», печального отшельника. Отнюдь не мизантропа, но человека, приученного жизнью к одиночеству, наученного, наверное, не безболезненно, обходиться без людей, и потому, возможно, уходившего в придуманный, фантастический мир, в котором существовали, внешне, казалось бы, узнаваемые его современники, но в иных, вневременных обстоятельствах.
Искусствоведы, как знавшие его лично, так и не знавшие, воссоздавали образ услышанного своим временем Мастера, больного, непонятного, и потому несчастного. Они утверждали, что гигантский талант мастера не был понят при жизни, сам же Борисов-Мусатов гением себя ощущал, и это создавало трагические коллизии его жизни.
Если бы и не было такого художника, как Борисов-Мусатов, то Серебряный век должен был его создать. И его придумывали, подстраивая под философские потребности начала XX века: в 1910-е годы рождается представление о Мастере как создателе фантастических изысканных живописных грёз.
Во всех этих версиях «портрета художника» были хотя бы фрагменты, штрихи к истинному портрету выдающегося русского художника.
Десятилетия советского искусствознания окончательно замутили картину, дезориентируя зрителей, видевших его работы, и полностью фальсифицируя представление о художнике у тех, кто мог знакомиться лишь с чёрно-белыми репродукциями.
Теперь уже многие достоинства его картин представлялись со знаком «минус»: воспевал жизнь «дворянских гнёзд», был склонен к созданию «призрачных образов», и вообще – «представитель упадочнического буржуазного искусства», как его представляла Большая советская энциклопедия. Это уже выглядело как политический донос. Художника давно не было на свете, а не понявшие его и не признавшие продолжали искажать его светлый и романтический образ.
Лишь в 60-е годы XX века было признано, что Борисов-Мусатов занимал и занимает особое место в истории русского изобразительного искусства, его творчество, по выражению Д. Сарабьянова, – важнейший этап, соединяющий Сурикова с Кузнецовым и Петровым-Водкиным, тех, в свою очередь, с Кончаловским и Фальком.
Ещё более важно то, что в искусствоведении «мусатовский импрессионизм» воспринимается как явление не только эстетическое, но и историко-культурное.
В биографиях великих художников редко попадаются случайные страницы.
.. Большой талант может родиться и в абсолютно здоровом, сильном теле. Однако ж если Господь посылает человеку неимоверные физические страдания, болезни, ущербность тела, словно в компенсацию он даёт несчастному не просто талант, но талант особенный, в чём-то странный и загадочный, выламывающийся из общего ряда. Примеров
тому много, – от Карла Брюллова до Анри Тулуз-Лотрека. Со стороны, может быть, это и казалось компенсацией. Самому же художнику ни ощущения себя как «странного гения», ни слава и – редко, лишь в результате славы – материальная независимость, – не казались адекватной заменой красоты, здоровья, гармоничной семейной жизни.В трёхлетием возрасте Виктор тяжело заболел. Быстро уставал, был вял, апатичен, медлителен, безучастен. Развилась одышка.
На спине мальчика стал образовываться горб – следствие сильного ушиба позвоночника. Корсеты и лекарства не помогали. Мальчика поместили в Екатерининскую детскую больницу в Петербурге.
Случайное падение резко усилило и обострило болезнь. Это была случайность драматическая.
Но следом, словно Господь отмеряет испытания, посылаемые будущему гению русской живописи, – и оптимистическая случайность.
В один из майских вечеров 1875 г. в квартиру Мусатовых явился незнакомый человек – по рекомендации местного врачебного инспектора и предложил свою помощь. Это был молодой врач Никодим Овсянко. И после года упорного лечения по методике ортопеда Корженевского произошло чудо – рост возобновился, появилось равновесие при ходьбе. И главное – Виктор вновь начал улыбаться. Разумеется, перенёсший мучительную болезнь мальчик носит корсеты, ортопедическую обувь, страдает от своей физической дисгармонии и окружающим его стремительным миром. Но душевная гармония постепенно возвращается к шестилетнему Виктору Мусатову. Именно в это время он создаёт свои первые рисунки.
И уже в первых зарисовках – мотив, который станет для него лейтмотивом: небольшие городские дворянские усадебки. Их было особенно много на бывшей Дворянской (в конце XIX века – Аничковой) улице на южной и юго-восточной окраине Саратова.
…Когда деревья были большими… Маленькие городские дворянские усадебки старого Саратова поражали крохотного мальчика своей огромностью, стройностью, строгостью: колонны, подпирающие кровлю или балкон мезонина, необычные для мещанских домиков окна фронтонов, подчёркивающие сказочную величавость усадеб дворовые флигели, симметрия и гармония во всей архитектурной композиции.
Мечтательный фантазёр, он придумывает сказочно-романтические сюжеты, населяя скромные саратовские дворянские усадебки фантастическими обитателями.
Особенно таинственно выглядел красивый особняк – на возвышении напротив шахматовского дома, после смерти покровителей семьи Мусатовых, доставшийся дочери генерала Н. А. Трироговой, где лет десять доведётся жить семье Мусатовых.
Хорош был и шахматовский особняк. Юный художник один за другим открывал для себя гармонию городской дворянской усадьбы. Не будучи дворянином по происхождению, живя внутри этого причудливого мира «уходящей натуры», он всё больше любил его и всё глубже понимал. Подобно вырубаемому «вишнёвому саду» у Чехова, стареющие усадьбы саратовских дворян как образ уходящей эпохи продолжали сохранять свою чарующую хрупкую гармонию в рисунках печального мальчика с неуверенной походкой – Виктора Мусатова.
Интерес к «уходящей натуре», к рассыпающимся дворянских усадьбам XVIII века подогревался и духовной атмосферой трироговского особняка.
В маленькой угловой комнатке нижнего этажа шахматовского и трироговского особняка, где при свете огня в каминной печи делал свои наброски по памяти юный художник, часто слышны музыка, пение, голоса спорящих сверху – там собирается родня Шахматовых-Трироговых.
Романсы Алексея Шахматова пользовались популярностью и в Петербурге, и во Франции. Сестра хозяина дома Софья Григорьевна обладает дивным контральто. В будущем ей суждено было стать известной певицей. Возможно, в усадьбе стариной постройки сверху вниз были слышны даже устные эссе знатока XVIII века, поклонника «Людовиков и Версалей» – Алексея Шахматова.