Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера

Не отствал и «Дракон» — тоже, нужно сказать, человек не простой, в своё время доказавший свою дерзость и безоглядность в деле, которое считал правильным, расстрелом нескольких человек «бандюшков» в офисе одной конторы за невежливое обращение со своей супругой в тот же день. Одна «засада» — всё сняла скрытая камера. Но… он вышел из лефортовского изолятора (прямо скажем, непростого «централа» через год, где частенько пивал чай и кофе с его начальником) по решению суда, в постановлении которого говорилось об отсутствии вообще каких либо улик. Да… «О времена, о нравы!». И, разумеется, это не единственный его «подвиг», говорящий о многом, в том числе и об отношении к своей жене.

Ананьевский, в своё время, тоже пропорол пару ягодиц джентльменам, пытавшимся затащить его супругу в подъезд. И как только он услышал сбившийся рассказ о случившемся из уст жены, тут же потащил её показывать, кто это сделал, не забыв прихватить с собой большой охотничий нож. Распоров две задницы и не погнавшись за третьей, он навсегда отбил охоту брать у женщин что-то без их на то желания и согласия у этих троих, а может, и у большего числа, которым было достаточно об этом просто услышать.

Это, кстати, к вопросу о рассматриваемом законе на разрешение и приобретение огнестрельного оружия гражданами для самообороны.

Несколько человек, запертых в комнате, связанных по рукам и ногам, ждали своей участи, в то время, как судьба Юрия и Алексея (после краткого разбирательства и предоставления доказательств в виде аудиозаписей, и не без звонка мне, как главному очевидцу заговора) заканчивалась приводимым в исполнение «приговором». «Мясной» пылал желанием разорвать «Усатого», который постоянного унижал и третировал бывшего спортсмена — пловца, в два раза большего его по габаритам, но вынужденного терпеть. Этот юноша, около двадцати лет от роду, не страдал позывами совести и не отличался большим умом, зато был вспыльчив и резок, что при его силе, росте и массе живых мускулов, являлось, как минимум, опасным. Ему очень нравилось сделать что-либо из ряда вон выходящее, что могло повергнуть в шок окружающих. Скажем, он спокойно дважды переехал себе подобного на своём автомобиле после «стрелки», окончившийся избиением неприятельской стороны, вместо того, чтобы просто выполнить поставленную перед ним, тоже, знаете ли, впечатляющую задачу — сломать ногу!

Но страдали от него не только люди. Как-то, на открытой площадке у Макдональдса, пользовавшегося тогда бешеной популярностью, настолько бешеной, что за поход туда можно было овладеть понравившейся тебе девушкой. Правда, очереди туда в то время стояли огромные, даже ужасные, а пролезть мимо было опасно, так как через одного стояли такие же крепкие, бритоголовые парни.

Так вот, откушав свой гамбургер в компании ещё нескольких «братков», он заинтересовался рядом сидящими дамами, короткое время за их столиком дало понять, что несмотря на всю его могучесть, шансов у него нет. Тогда, то ли, чтобы покорить их экстравагантностью выходки, то ли решив выплеснуть всю обиду на голубя, посмевшего мирно клевать недоеденный им и оставленный на краю стола очередной…гер, он схватил птицу и откусил ей голову. Но, наверное, это убийственно подействовало не только на девушек, но и ещё на некоторых окружающих, в том числе и на «своих», особенно хруст пережёвываемого черепа пернатого. Некоторая Юрина ненормальность была очевидна, и, чтобы избежать дальнейших неприятностей, одна барышня потеряла сознание, другая… умолчу, вдруг кто-то прочитает это за столом. Обед был испорчен всем окружающим, кроме «Мясного», он весело гоготал, фыркая прилипшими к губам серыми перьями и запёкшейся кровью, и после часто об этом рассказывал, конечно, в подходящее для того время.

«Усатого» предоставили в полное его распоряжение, пока оканчивали допрос «Банщика». Руки их были скованны спереди наручниками, здоровяк обхватил шею жертвы удавкой, как верх завязываемого вещмешка, и закинул его за спину. Весело смеясь и припрыгивая перед зеркалами, он пытался рассмотреть в них выражение лица и глаз своей, пока ещё безнадежно борющейся за жизнь, ноши. Лёша Садовников сидел на полу, его чувства, одолевающие страхи и надежды, должно быть, сводили его с ума. Уткнув лицо в колени и плотно прижав подбородок к шеи, интуитивно преграждая путь возможной удавке, он, в сущности, случайная жертва, поддавшаяся, пусть и меркантильному, но с напылением романтики чувству, не вникая глубоко, скорее всего, даже не отдавая себе отчёта, что делается его руками, часто в кокаиновой дымке, бормотал одно слово: «За что?», — старательно отводя глаза от происходившего с Бачуриным. Там, на пикнике, куда я его пригласил, готовя шашлык, он задумчиво говорил, что Пылёвы уничтожат всех, если их не остановить (странно не понимая, что к нему, на тот день, претензий нет ни у кого, кроме «Усатого», который купил его, и покупка должна была отрабатывать расходы), и о том, что не представляет себя без музыки, ради прослушивания которой вбухивал в различные музыкальные устройства большую часть зарабатываемых средств. Он был молод, не задумывался о своей кончине, а может, и вообще не верил в неё. Сегодняшний день не стал бы последним для него, если бы он смог прислушаться, а точнее — перебороть себя. Кроме назидания другим, которые перестают обычно действовать через несколько месяцев, смысла в его смерти не было, что я высказал в своём мнении «Куль-тику» за 20 минут до происходящего. Ананьевский подошёл, наклонился… Что он прочитал в глазах жертвы? О чём в это время думали другие присутствующие и что переживали: связанные, наполовину бессознательные, сваленные один на другого несколько человек, чья судьба была ещё под вопросом, не видящие ничего, лишь с испугом улавливающие последние звуки в жизни какого-то человека — их «старшего»?

Ничего не поменялось от обоюдного взгляда, крепкое мускулистое тело бывшего призёра чемпионата города Москвы по бодибилдингу, теперь связанное по рукам и ногам и так нравящееся женщинам, сейчас станет прахом! Он больше никогда не увидит жену, ребёнка, родителей, он больше никогда… Никогда не будет больше ничего. Читалось ли на лицах остальных тоже самое? Кто-то бравировал равнодушием к происходящему, кто-то еле выдерживал, желая в душе только одного, чтобы скорее всё это закончилось, кто-то мысленно выбирал среди присутствующих в этом зале и связанных в другой комнате следующую жертву, чтобы расчистить себе путь к власти и чужой доле… Люди, люди, люди, ставящие цель и идущие к ней или, наоборот, живущие только сегодняшней днём, безоговорочно подчиняющиеся чужим планам, становясь маленькими частицами общего организма… Но кто не такой же?! Тогда первый брось камень! А кто этот первый?!

Ананьевский присел, не давая команду унизить напротив сидящего человека, но предложив принять участие в собственной казне самому: «Лёш, ну ты же неё понимаешь». Легко, согласительно покачав головой, Алексей выпрямил бугристую спину и поднял голову со взглядом вверх, освободив шею… Господи! Помилуй нас, грешных!

Рядом с баней, в гараже, уже не первый час пытались сжечь два тела — недостаток кислорода в маленьком замкнутом помещении и большое содержание жидкости в органике были тому помехой. Не помогал ни бензин, ни мат, ни водка, щедро сдабривающие каждый своё, но ни горючее не помогало сжигать трупы, ни спиртное, поглощаемое внутрь, не успокаивало нервы. Обгоревшие остатки были впоследствии найдены и опознаны по обточенным зубам, под так НИКОГДА и не поставленные коронки и мосты… Это был Садовников Алексей — Лёха «Банщик». Ему, по сравнению с многими, ещё по-незло- родные смогли похоронить оставшееся от него и могут навещать его могилу, похороненного и, наверное, отпетого в церкви, чего многие и многие лишены.

Эту историю в бане я описываю подробно, почти слово в слово так, как слышал её от некоторых из участников, делая поправки, исходя из знания людей и их характеров и, думаю, не ошибся ни на йоту.

Из Акафеста «Об упокоении усопших»: «… Мир весь общая могила священная есть, на всяком бо месте прах отец и братий наших…»

Это случилось через две недели после смерти Гусятинского, 14 февраля 1995 года. Но до конца, то есть до точки в том дележе, было крайне далеко, и до осени этого года я занимался поиском «Женька», «Артура» и иже с ними, найдя почти всех, ещё больше — их родственников и знакомых, но участь, постигшая Юру и Алексея, догнала только «Женька» и, намного позже, «Артура». Остальных «признали невиновными».

* * *

Что изменилось в моей жизни? Изменилось.

Я остался в «бригаде», или, как больше нам нравилось, в «профсоюзе», поставив условие подчинения только одному человеку, и, разумеется, выбрал Андрея Пылёва, человека взвешенного, спокойного — главное, поддававшегося некоторому влиянию. Это последнее было как плюсом, если исходило от меня, так и минусом, если исходило от кого-либо другого. Он прислушивался к аргументам, признавал факты, не страдал маниями, просто любил комфорт и спокойствие, а, кроме того, был приятным собеседником и, в принципе, хорошим человеком, способным, кроме всего прочего, на сильный поступок. Время покажет, что я не ошибся. Понятно, что мы говорим всё-таки о человеке, преступившем закон и всё-таки имевшем отношение к руководству группировки, пусть даже и не в поле силовых воздействий, а больше в разработке стратегических направлений и вращения финансов, но всё же принимавшем участие в кардинальных решениях, которые вели к изменению многих судеб. Могу лишь добавить, что несмотря на то, что команды от него я получал, но — по стечению ли обстоятельств, исходящих от меня, или моих принципов, или нежелания делать, или случайностей вообще, — по его поручению ни одного человека я не убил и не ранил. Остальное решать не мне.

У меня на Канарских островах, на самом большом из них, так полюбившемся за десяток поездок, появился небольшой домик. Правда, увидел я его только через год, а пожил в нём и вовсе всего несколько дней, в конце концов продав его в 1997 году за 120 тысяч якобы Алексею Кондратьеву, не без помощи наших руководителей, а тот, в свою очередь, Сергею «Пельменю» (застрелен Олегом Михаловым по указанию Пылёва Олега в 2001 году). Такие перепродажи — старая традиция избавляться от ненужного, пользуясь, с одной стороны, непониманием, а с другой — создавшимся впечатлением принесения пользы «своим».

Зарплата выросла очень быстро — с последней цифры в пять тысяч долларов в месяц при Грише до 100 тысяч. Правда, со временем она понижалась, и из неё вы-„читалось (как, впрочем, и у всех) на «воров» и в «общак», и процентном отношении, точно не помню, — когда-то двадцать, когда-то десять. На многие месяцы и даже (оды закончился кровавый марафон, и начало казаться, что так будет всегда. За полгода я достроил неподалеку от Воскресенска четыре дома, наивно полагая, что смогу там жить, когда всё утихнет, через год-два: два маленьких, один средний, хотя в этом, отцовском, папа принципиально тоже принял финансовое участие, и свой, большой, с гаражами, баней, тренажёрным залом и предполагаемым подземным тиром на 25 метров — хорош, нечего сказать! И надо было до такого додуматься!