Ликвидатор

Уайлду пришла в голову мысль, что он вызывает в себе ненависть, почти так же, как делал это на задании. Он допил вино и пошел в «Мидланд» со своей последней тысячей. Молодая женщина улыбнулась ему, но ничего не сказала. Судя по размеру текущего счета, мистер Уайлд был очень важным человеком, который редко вступал в праздные разговоры.

Было половина третьего. Теперь Уайлд пошел к Бутчеру. По средам днем спортивный зал был закрыт для всех, кроме него. Он поработал час, потом переключил внимание на деревянный манекен в рост человека. На грубо вырезанной фигуре свободно болтался костюм из мешковины. Уайлд ударил правой рукой, целя туда, где шея соединялась с плечом.

— Ты никак не сосредоточишься, Джонас, — сказал Бутчер. — Ты должен ударить его не только мышцами, но и мыслью.

Уайлд снова размахнулся и зарычал. Бутчер снял мешковину. От плеча вниз до середины груди цельное дерево треснуло.

— Так-то лучше, — сказал он.

Уайлд вернулся в квартиру, принял душ, переоделся во фланелевые брюки свободного покроя и спортивную куртку, подумав, добавил старый плащ-накидку, взял трубку и табак и пошел к гаражу. Ехал он медленно.

Дом Кэннинга находился в Пимлико и представлял собой высокое, узкое здание георгианской эпохи, имевшее в среднем по две комнаты на этаже. Кэннинг купил его по дешевке четыре года назад, сразу же после женитьбы. Оно требовало основательного ремонта, и новый хозяин потратил небольшое состояние, избавляясь от сухой и мокрой плесени, а также от жуков-древоточцев. Еще он посчитал необходимым обновить крышу и провести центральное отопление. На деньги, которые он потратил, можно было купить особняк за городом, но теперь он, очевидно, владел тем, что хотел иметь, — городским домом «с особым выражением лица». Уайлд предполагал, что Кэннинг, будучи государственным служащим и обладая абсолютной уверенностью в будущем, представлял себе уход на пенсию не столько в терминах снижающейся работоспособности, сколько в терминах возрастных перемен, которых следует достичь. Но до шестидесяти пяти ему еще было далеко, и к тому времени эта вавилонская башня сильно вздорожает, если район будет по-прежнему развиваться.

Теперь эстафету траты денег перехватила миссис Кэннинг. Она увлекалась антиквариатом. Уайлд тщательно изучил дверной молоток, который мог оказаться очень старым. Молоток, однако, не был старым, и Уайлд без опаски постучал им в дверь трижды.

Дверь отворилась. Уайлда вновь охватило чувство принадлежности к огромному, безликому пролетариату. Шестиклассник и жена директора школы. Барбара Кэннинг была наполовину младше своего мужа, высокая и стройная, с мягкими золотистыми волосами, с холодными чертами лица и еще более холодным акцентом. Она была продуктом привилегированных школ и нашла Кэннинга на швейцарских или лондонских сезонах. Когда Уайлд встречал ее прежде, три года назад, она все еще была склонна вставлять в каждое предложение словечко «супер», а когда умолкала, культивировала умение демонстрировать ледяное достоинство. При виде ее ему вспоминались невероятно хладнокровные молодые матроны, перелезающие через борт тонущего «Титаника» в прозрачных ночных рубашках. Как и все остальные женщины, Барбара Кэннинг навела Уайлда на мысль о возможности сломать ее ледяное спокойствие, если когда-нибудь представится случай. Он гадал, что бы сказал или сделал тогда Кэннинг, и решил, что реакция его жены оказалась бы гораздо более интересной. На ней была роскошная нефритово-зеленая блуза и висячие серьги. Он решил, что ее цвет — вереск.

— Должно быть, вы мистер Уайлд? — Барбара Кэннинг не могла решить, насколько гость ей не нравится. Сам-то он ей нравится, подумал Уайлд, но не нравятся его плащ-накидка и мешковатые брюки. — Муж сказал мне ожидать вашего приезда. — Она взглянула на «остин-хили». — Это ваш автомобиль? Он довольно привлекателен, не так ли?

— Она.

— Прошу прощения?

— Машины неизбежно женского пола, — сказал Уайлд. — А эта — в большей степени, чем другие.

Взгляд Барбары Кэннинг вернулся к его лицу.

— Вам лучше подняться наверх, — сказала она и направилась вверх по лестнице. У нее были очень красивые икры. — Я видела вас раньше.

— Около трех лет назад.

— Так давно? — Барбара Кэннинг провела Уайлда в узкую гостиную. Он подумал, что находившаяся там кушетка, возможно, относится ко времени Людовика XV, зато стулья более поздние. Ни кушетка, ни стулья не производили впечатления комфортабельных. Паркетный пол был отполирован до блеска. — Не хотите ли выпить, мистер Уайлд?

— Вы смогли бы дать мне «Американскую красотку»?

Барбара Кэннинг обернулась:

— Я не держу этого в доме.

— Это коктейль.

Уайлд прошел следом за ней в кабинет Кэннинга. С письменным столом из орехового дерева, угловым диваном из черной кожи и шкафом для напитков из красного дерева. Он встал у нее за плечом. Она пользовалась духами «Балмейн».

— Сейчас соображу… Нам понадобится «крем-де-мант», «гренадин», сухой вермут, апельсиновый сок и бренди.

Они остановились одновременно. Их колени соприкоснулись.

— Мне надо выжать апельсин.

— И не один. И можно еще лед?

— Думаю, лучше принести ингредиенты к смесителю.

Барбара Кэннинг преодолела еще один пролет лестницы до

кухни. Уайлд загрузил поднос и последовал за ней. Она, в свою очередь, взяла соковыжималку, чтобы выжать сок из нескольких апельсинов.

— Лед в холодильнике, — сказала она. — Очень надеюсь, что вкус напитка будет соизмерим с затраченными усилиями.

— Одно лишь «Нефритовое небо» сможет устоять перед «Американской красоткой». — Уайлд отмерил две унции «гренадина», две унции вермута и две унции «Курвуазье», добавил две унции апельсинового сока и щедро плеснул «крем-де-мант».

Барбара Кэннинг включила смеситель, закурила сигарету и, опершись о холодильник, принялась разглядывать гостя, скрестив руки на груди, словно он слегка забавлял ее. Только слегка. Уайлд решил, что теперь он скорее интересен, чем забавен.

— Разумеется, чтобы все было абсолютно правильно, напиток следовало бы охладить. — Он разлил коктейль в бокалы.

— Если бы я знала заранее о ваших вкусах, мистер Уайлд… — Барбара Кэннинг взяла бокал и осторожно понюхала содержимое.

— На самом деле это только пожелание, — сказал Уайлд. — Но пить пока рано. Можно немного портвейна?

— Я думаю, в кабинете Энтони есть портвейн. — Барбара Кэннинг сошла вниз.

Уайлд последовал за ней с бокалами, добавил в них по вкусу вина и поднял свой:

— Вот теперь за ваше самое доброе здоровье, миссис Кэннинг.

— И ваше, мистер Уайлд. — Отхлебнув, женщина задержала дыхание. — Полагаю, что вкус довольно приятный. Однако не тот, о котором мечталось бы с самого утра. — Она вернулась в гостиную. — Пожалуйста, садитесь, мистер Уайлд. О, не туда. Мне так жаль. Ножка не очень устойчива.

Уайлд сел на кушетку и вынул трубку и банку табака:

— Вы не возражаете?

Барбара Кэннинг вздохнула:

— Пожалуйста, курите, мистер Уайлд. Но может быть, вы предпочитаете сигареты?

— В жизни к ним не притрагивался.

Она пошире открыла окно и села напротив. Скрестила ноги. Она отлично знала, какое впечатление производят ее икры даже на такого человека, как Джонас Уайлд.

— Это было связано с яхтами, — сказала она.

— Совершенно верно, миссис Кэннинг. Я пытался продать вашему мужу кат.

— Прошу прощения?

— Одну из таких штуковин с двумя носами. При правильно выбранных условиях они способны лететь как из пушки.

— Катамаран. Мы с Энтони видели такой, когда были в Кембридже в прошлом году. Но насколько мне известно, мистер Уайлд, у нас нет катамарана.

— К сожалению, нет. — Уайлд огляделся в поисках пепельницы, и Барбара Кэннинг наклонилась вперед, чтобы поста-

вить ее перед ним. Он выбил трубку, наблюдая, как скривилось ее лицо, когда полетел пепел.