Ликвидатор

Это было полгода назад, вскоре после того джорджтаунского дела, когда он впервые почувствовал неуверенность в себе. Джоселин заворожила его с самого начала, потому что была совершенно безразлична к нему как к Уайлду. Она жила своей собственной жизнью, и он случайно оказался рядом. Когда потом он привез ее сюда, она, пока он смешивал коктейли, разделась и легла в постель без всякого намека на кокетство. Она считала, что если мужчина ей симпатичен, то самым лучшим проявлением дружелюбия будет переспать с ним. Но он думал, что с той ночи она больше не спала ни с кем другим.

Джоселин надула губки, и он поцеловал их, а потом вставил в них сигарету и зажег ее.

— Вода еще горячая?

Джоселин кивнула и передала ему мыло. Он сел напротив нее, вода ласкала ему плечи. Она была угрозой для безопасности, в том смысле, в каком любая женщина или любой мужчина, с которыми Уайлд позволял себе слишком сблизиться, были угрозой для безопасности. И все же за полгода его сомнения рассеялись. Он был другом, с которым ей нравилось спать, есть, разговаривать, гулять, кататься на машине и вместе пить коктейли. Они никогда не говорили о чем-то, имеющем более глубокий смысл.

Джоселин встала, расплескивая воду. Уайлд прошел за ней в холл. Она стояла перед коктейль-баром, отмеряя водку, а вода стекала у нее по бедрам. С проигрывателя доносилась «Нитка жемчуга». Она включила смеситель и нырнула в объятия Уайлда. Положила голову ему на грудь. Он потянулся через нее, чтобы выключить смеситель и наполнить два ледяных коктейльных бокала. Она поежилась, отпив напиток.

— Ты голоден?

— Уже нет.

Шторы были закрыты, и в комнате царил полумрак. Зазвенел будильник. Уайлд протянул руку, хлопнул по столу, но ничего не обнаружил. Часы стояли с другой стороны.

Звонки прекратились Он перекатился и нашел Джоселин. Она уже проснулась, одновременно расслабленная и настороженная. Она мало говорила и постоянно хотела его; он думал, что большего просить от женщины невозможно. Ее сила удивляла и радовала. Зубки у нее были острые, а ноготки длинные. Она была комком сконцентрированной страсти, восхитительно сконструированной живой проволокой.

Джоселин откинула одеяло, потянулась и подошла к окну. Раздвинула шторы, и на долгое мгновение ее силуэт застыл на фоне внезапно яркого света. Уайлд вздохнул. Снова было утро. Среда, 20 октября. Он наблюдал, как Джоселин пересекала комнату и открывала дверь в холл. Пока она примет душ, кофе будет готов; он будет черным и очень сладким. Возможно, настоящая причина, почему Джоселин стала так важна для него, заключалась в том, что она потрудилась узнать, что именно ему нравится и что не нравится, и заботилась о том, чтобы он получал то, что любит, при первой возможности.

Уайлд положил руки под голову и задремал, а потом проснулся и увидел, как она идет к нему, бесшумно ступая босыми ногами по ковру. Солнечный свет заливал комнату, подчеркивая тени на ее теле, на шее, на груди и в паху. Она поставила чашки на столик около кровати, и он обвил рукой ее талию и потянул на себя. Она была еще теплой от горячего душа.

— У меня только полчаса, — сказала она. — Будильник звонил целую вечность.

— Когда-нибудь я разберу его на части.

— Почему ты так его ненавидишь? — Она отодвинула его руки и села.

— Отслужив в армии, я устроился в Сити. Нашел работу в офисе. Это самая низкая форма человеческого существования. Мою жизнь определяли звонки. Почти как сейчас твою.

Джоселин села за туалетный столик и начала расчесывать волосы. Ей нравилось это занятие, и она каждое утро с удовольствием сто раз проводила щеткой по волосам.

— Как тебе удалось спастись?

— Благодаря дружественным северным корейцам. Я снова надел форму, не успев даже сказать «сэр».

— Теперь не модно служить в армии с удовольствием. — Джоселин оделась быстро и собранно. Она была стенографисткой, и Уайлд думал, что должно быть очень хорошей стенографисткой. Она никогда не возилась с крючками или «молниями», потому что первым же движением ставила пальцы куда следует.

— Я не считаю себя модным человеком. Кроме того, в армии хорошо служить только во время войны. Хотя после Кореи я так и не смог заставить себя вернуться в офис.

— Мудрый человек. — Джоселин села рядом с ним, чтобы надеть туфли. Вытянула ногу и поправила чулок.

— Так расскажи мне, как ты провела эти три недели?

— М -м… Я бродила по магазинам. Знала, что тебе это будет неинтересно. И нашла, что тебе купить на день рождения.

— Что?

— Разве ты не любишь сюрпризы?

— Нет, — сказал Уайлд.

— Ну, это «ню». У нее длинные рыжие волосы, и она лежит на постели…

— Покажи.

Она растянулась на кровати, одна рука откинута в сторону, одна нога поднята.

— Вот так. Только обнаженная, понимаешь.

— Я предпочитаю, чтобы мои «ню» умели двигаться.

— Ну, ты можешь повесить ее над окном, чтобы рассматривать, когда лежишь в постели.

— Неплохая мысль. Похоже, ты была действительно очень занята.

— А еще я ходила в прошлую субботу на коктейли к Пенвиллам. Ее ты помнишь?

— Маленького роста, ноги хорошие, груди нет.

— Да. Может быть, пригласим их сюда как-нибудь выпить.

— Когда?

Джоселин встала и оправила юбку.

— Как насчет понедельника? Двадцать пятого. Мы есть сегодня не будем?

Уайлд пошел за ней в кухню. Ему пришло в голову, что он готов свалять такого дурака, что любой бы присвистнул, а не только Кэннинг. Да и сам он был едва ли не в шоке. Но продолжать, когда работа занимала мысли лишь наполовину, было бессмысленно. Питер Рэйвенспур совсем недолго мешкал, не говоря уж о том, что своей жизнью он обязан Стерну. Джон Балвер тоже ушел, как только осознал, что утрачивает остроту. Понять, что начинаешь утрачивать мастерство, и отнестись к происходящему разумно — это существенная часть искусства выжить в их профессии. Он задумался, стал ли терять остроту из-за появления Джоселин, или же все началось еще до нее, а она была не больше чем поводом.

Он отломил кусочек круассана и окунул его в кофе.

— Безотносительно к чему-то конкретному, предположим, тебе выпал тройной шанс?

— Отличный способ отослать меня в офис. — Джоселин посмотрела на него поверх краешка чашки. — Я бы купила замок в Италии и родила десятерых детей.

— Боже милостивый. Мне не приходило в голову, что у тебя может быть так развит материнский инстинкт. Предположим, папочка не захочет или, возможно, не будет способен на такой подвиг?

— Папочка не имеет значения.

— Ты веришь в искусственное осеменение?

— Я верю в то, что живу только один раз. Я хотела бы, чтобы у детей были десять разных папочек.

— Теперь мне легче. Для самого первого Испания подойдет?

Впервые на его памяти Джоселин Кирби удивилась:

— Разве ты не самый убежденный холостяк в мире?

— Если ты имеешь в виду, что мне не хочется получать от общества лицензию на отцовство, то да. Но мне уже порядком надоел этот будильник. Если бы ты плюнула на свою работу, у нас было бы больше времени для себя.