Лили.Посвящение в женщину

— Дьявол жестоко обманул наших прародителей. Вкусивши плод от древа познания добра и зла, они познали только страдания и муки…

Лили пожала плечами и не сказала ни слова.

Вдали мелькнул яркий, голубоватый свет электрического фонаря.

— Заедемте погреться и… и выпить! — предложила Лили.

— Как хотите! — с улыбкой отозвался Иван Ильич. Кучер сдержал лошадь, и пролетка остановилась у подъезда загородного ресторана. Швейцар почтительно распахнул двери, и несколько вымуштрованных лакеев выбежали им навстречу.

— Я давно не была здесь! — весело воскликнула Лили. — Куда хотите: в общий зал или в отдельный кабинет?

— Распоряжайтесь уж вы! Я по части кутежей в загородных ресторанах новичок, — ответил Иван Ильич.

Лили звонко рассмеялась и, подхватив Ивана Ильича под руку, прошла с ними в отдельный кабинет.

— Устриц, шампанского и фруктов! — тоном знатока приказала она.

Иван Ильич нащупал в кармане свободной рукой бумажник. «Как бы, того, не оказаться несостоятельным!» — подумал он.

LXI

Из общей залы доносилось пение. Какой-то женский гортанный голос пел под аккомпанемент рояля модный цыганский романс.

Лили внимательно слушала и глаза ее задорно блестели. Когда пение смолкло, раздались аплодисменты и пьяные, несуразные крики «браво». Лили сбросила с себя пальто и шляпку и, поправив перед зеркалом волосы, подошла к Ивану Ильичу.

— Вам нравится это? — спросила она.

— Что?

— Ну, вот это цыганское пение?

— Нет!

— А я нравлюсь?

— Зачем вы спрашиваете? К чему это?

— Чтобы вызвать вас на объяснение в любви.

— Не думаю, чтобы это было вам приятно.

— Вы еще слишком плохо знаете женщин!.. Женщины всегда сентиментальны и любят выслушивать уверения и клятвы в любви…

— От кого бы ни исходили эти уверения и клятвы?

— Ну вот! Само собой, необходимо, чтобы автор их был до некоторой степени симпатичен и мог надеяться на взаимность в любви.

— А я могу надеяться на это?

Лили, прищурив глаза, осмотрела Ивана Ильича с ног до головы, и лицо ее озарилось улыбкой. Она подошла к мужчине и положила ему руки на плечи.

— Вы меня сразу увлекли и заинтересовали! — начала она, жадно впиваясь возбужденным взглядом в его бледное лицо. — Вы мне кажетесь непохожим на других, может быть, сообща с вами, я найду счастье, или… или еще глубже увязну в болотной тине!

— Последнее — вернее, — пробормотал Иван Ильич.

Лакей принес на подносе устрицы и фрукты; затем ушел и тотчас же возвратился с серебряной вазой, в которой среди льда торчала бутылка шампанского.

— Больше ничего не нужно! Можете идти! — повелительно сказала ему Лили. Она быстро привыкла к ощущению исключительности и силы, которое давало обладание громадными деньгами, и любила при случае дать понять окружающим, с кем они имеют дело.

Лакей исчез, плотно притворив за собой двери. Иван Ильич подошел к столу и наполнил стакан искрящимся золотистым напитком.

— За ваше счастье!.. — воскликнул он и залпом опорожнил стакан. Затем близко подошел к Лили и несмело взял ее руку. — Я теперь понимаю, почему так сильно увлекся вами покойный брат. Я даже понимаю, что вы обязательно, против своей воли и желания, должны были погубить его… Любовь и ласки такой чарующей женщины, как вы, не всякий может перенести безнаказанно. И, зная это, все-таки вряд ли кто в состоянии пересилить мечту о счастье этой любви. Я бы, по крайней мере, не задумался ни на минуту, не остановился бы ни перед чем… За один момент вашей любви я бы пожертвовал всем, но…

— Зачем «но»? — нетерпеливо прервала Лили.

— Но я уже сказал, что не считаю себя вправе воспользоваться этим счастьем! — задохнувшись, докончил Иван Ильич и, отстранив от себя Лили, подошел к столу и дрожащей рукой снова наполнил стакан шампанским.

Лили заглянула ему в глаза и вдруг обвила руками его шею и долгим протяжным поцелуем впилась в его губы.

Она отдалась ему с готовностью, постоянно вдохновляя склонившегося над ней мужчину быть более решительным и смело брать то, что принадлежит ему по праву.

LXII

Возвратились домой поздно.

— Я люблю тебя! — говорила Лили Ивану Ильичу, приклонив голову к его груди.

Был уже третий час ночи. Они сидели в маленькой гостиной на низеньком диванчике.

Иван Ильич отказывался, ссылаясь на позднее время, ехать к Лили, но та настояла на своем и увлекла его с собой.

— Мне скучно одной! — заявила она.

Иван Ильич чувствовал себя подавленным и выбитым из колеи. Неожиданное счастье, о котором он не смел и мечтать, как будто было ему не под силу. И вместе с восторгом в его сердце закрадывалось и какое-то скорбное чувство тоски и боязни перед неведомым будущим. В то же время его неотступно угнетала назойливая мысль, что он спившийся, потерянный и больной человек.

— Я не стою такого счастья, — несвязно и чуть слышно бормотал он, не смея заглянуть Лили в глаза.

— Не смей этого говорить! — возражала Лили. — К чему самоунижение? Зачем ты думаешь, что ты хуже других людей? Это способно убить какую угодно энергию и самодеятельность. Надо уважать себя и по возможности смотреть свысока на всех других людей. Только при таких условиях возможно жить и действовать!.. И если я полюбила тебя, то, значит, ты для меня лучше кого бы то ни было. Я не только не верю, что ты опустился, спился и погряз в житейской тине, но не верю даже в то, что ты болен. Ничего этого не заметно! У спившихся и больных людей не может быть такого лица, таких глаз!.. Ты просто истомился, устал и потерял в себя веру! Мы с тобой поедем путешествовать… Мы объедем всю Европу, побываем у берегов лазурного моря Италии, посмотрим Швейцарские озера и горы, поживем в вихре парижской жизни, а потом, если захочешь, поедем в Америку!

Большие черные глаза ее сверкали лихорадочным огнем вдохновения, все лицо было озарено улыбкой, и на розовых нежных щеках от этой улыбки появлялись чарующие ямочки.

— Ну что же, говори, согласен ехать со мной? — кокетливо и шаловливо спросила она.

— Да! — смущенно произнес Иван Ильич.

Лили бросилась к нему, опустилась к нему на колени и, охватив полуобнаженными руками его шею, поцеловала в губы.

Этот поцелуй обжег и опьянил Ивана Ильича. Голова его закружилась, и в глазах все замелькало и понеслось куда-то, точно в какую-то пропасть… И удержаться, схватиться за что-либо уже не было ни сил, ни желания. А когда, наконец, головокружение прошло, то Иван Ильич не мог уже оторвать от Лили глаз.

Он пристально и неподвижно глядел ей в лицо, желая навсегда запечатлеть в своей душе ее образ.

— Да, да, — говорил он, и тихий голос его звенел и дрожал, — я теперь сам верю, что возрождение и новая жизнь для меня вполне возможны. Я не знал с детства никакой любви. Матери я не помню. Отец и брат скорее презирали меня, чем любили. Женских ласк я даже не испытал. Те неприглядные и продажные женщины, с которыми меня сводила судьба, неспособны на это уже в силу того, что любовь для них являлась позорным и жалким промыслом. Они каждую минуту сознавали это, хотя и старались во что бы то ни стало скрыть и заглушить в себе чувство унижения и боли.