Лилия долины

«Какое счастье, мой друг, — писала она, — собирать одну за другой крупицы моего опыта, чтобы вооружить вас против опасностей светской жизни, среди которых вам придется умело вести свою ладью! Я испытала дозволенные радости материнской любви, посвятив несколько бессонных ночей заботам о вашей судьбе. Я писала фразу за фразой это письмо, мысленно переносясь в ту жизнь, которая вас ожидает, а иногда подходила к окну своей спальни. При виде башен Фрапеля, озаренных луной, я говорила себе: «Он спит, а я бодрствую ради его блага». Это было восхитительное ощущение, напомнившее мне первые счастливые минуты в жизни, когда я любовалась Жаком, уснувшим в колыбели, и ждала его пробуждения, чтобы дать ему грудь. Разве вы не дитя, которое надо поддержать, внушив ему некоторые правила, ведь вы были лишены этой духовной пищи в отвратительных коллежах, где вам столько пришлось выстрадать! Кому же, как не женщине, надлежит протянуть вам руку помощи? Поверьте, многие мелочи влияют на успех в свете, они подготовляют и обеспечивают его. Не будет ли духовным материнством, если я передам свой жизненный опыт мужчине, который станет руководствоваться им в своих поступках? Даже если мне случится высказать здесь ошибочные суждения, разрешите мне, дорогой Феликс, придать нашей дружбе то бескорыстие, которое должно освятить ее: разве, отпуская вас в Париж, я не отказываюсь от вас? Но я так сильно люблю вас, что готова пожертвовать своими радостями ради вашего прекрасного будущего. Вот уже скоро четыре месяца, как я постоянно размышляю из-за вас о законах и нравах нашей эпохи. Беседы с моей тетушкой, ее мысли, которыми я делюсь с вами по праву, ибо вы заменяете ее подле меня, события из жизни г-на де Морсофа, слова моего батюшки, прекрасно знакомого с королевским двором, самые важные и самые незначительные обстоятельства — все это сразу всплыло у меня в памяти, чтобы послужить на пользу моему приемному сыну, который вступает в свет почти в полном одиночестве и собирается путешествовать без проводника по стране, где иные гибнут, безрассудно проявив свои хорошие качества, а другие преуспевают, умело пользуясь своими пороками.

Прежде всего выслушайте мое мнение об обществе в целом, я излагаю вам его вкратце, ибо вы поймете меня с полуслова. Мне неизвестно, божественного ли происхождения общество или оно создано человеком, мне неведомы также пути его развития; единственное, что достоверно, — это его существование. Стоит вам приобщиться к жизни общества вместо того, чтобы жить в уединении, и вам придется принять условия, в которые оно вас поставит: между обществом и вами будет как бы заключен контракт. Получает ли современное общество от человека больше, нежели дает ему? Да, вероятно. Не ждет ли человека в обществе больше обязанностей, чем привилегий, не покупает ли он слишком дорогой ценой получаемые преимущества? Эти вопросы касаются законодателя, а не отдельной личности. По-моему, вы должны безропотно подчиниться общему для всех закону, даже если он ущемляет ваши интересы. Каким бы простым ни казался этот принцип, применить его не так-то легко: он похож на живительный сок, который должен проникнуть в мельчайшие капилляры фруктового дерева, и тогда крона зазеленеет, цветы разовьются и появятся такие прекрасные плоды, что они вызовут всеобщее восхищение. Не все законы, дорогой, занесены в книги; нравы и обычаи тоже создают законы, и самые важные из них менее всего известны. Для этого кодекса не существует ни законоведов, ни трактатов, ни школ, хотя вы подчиняетесь ему во всем — в поступках, словах, жизни, в том, как вы ведете себя в свете или добиваетесь успеха. Стоит нарушить эти неписаные законы, чтобы остаться внизу социальной лестницы, вместо того, чтобы подняться на ее верхнюю ступень. Пусть даже вы встретите в этом письме много общих мест, позвольте мне все же изложить вам мои женские правила.

Тот, кто руководствуется теорией личного благополучия, ловко завоеванного за счет других, впадает в роковую ошибку и неизбежно приходит к выводу, что все блага, приобретенные им негласно, в обход законов, принадлежат ему по праву, хотя он и наносит этим ущерб обществу или отдельной личности. Согласно этой доктрине, искусный вор подлежит оправданию, женщина, тайно нарушившая долг, пользуется уважением и счастьем. Убейте человека, но так, чтобы в руках правосудия не было ни одного доказательства этого злодеяния, и ваш поступок будет считаться прекрасным, если он принесет вам корону, вроде короны Макбета. Ваши интересы становятся, таким образом, высшим законом, и вся трудность заключается лишь в том, чтобы преодолеть без свидетелей и улик те препятствия, которые нравы и законы ставят между вами и вашими желаниями. Для того, кто рассматривает общество с этой точки зрения, вопрос о карьере, мой друг, сводится к участию в азартной игре, где на карту поставлены миллион или каторга, высокий политический пост или бесчестье. Да вдобавок за карточным столом не хватает места для всех игроков, и надо обладать незаурядной ловкостью, чтобы сделать свой ход. Я не говорю с вами ни о вере, ни о чувствах; здесь речь идет о пружинах неумолимой машины, действие которой только и интересует людей. Дорогое дитя моего сердца, если вы разделяете мое отвращение к этой преступной теории, то примените к обществу, как и все здоровые духом люди, лишь теорию долга. Да, все члены общества имеют тысячи различных обязанностей друг перед другом. По-моему, герцог и пэр гораздо больше обязаны ремесленнику и бедняку, чем бедняк и ремесленник обязаны герцогу и пэру. Чем больше преимуществ предоставляет человеку общество, тем серьезнее должны быть и его обязанности, причем этот принцип одинаково справедлив и в торговле и в политике, где размер получаемой выгоды зависит от количества затраченного труда. Каждый платит свой долг обществу как он может. Разве не исполнил свой долг наш фермер из Реторьера, когда он отходит ко сну после тяжких трудов? Несомненно, он лучше исполнил его, чем многие высокопоставленные лица. Рассматривая с этой точки зрения общество, где вы желаете занять место, достойное вашего ума и способностей, вы должны твердо держаться следующего принципа: никогда не поступаться ни своей совестью, ни интересами общества. Хотя моя настойчивость может показаться излишней, я умоляю вас, да, ваша Анриетта умоляет вас хорошенько вдуматься в смысл ее слов. Это правило, столь простое с виду, означает, дорогой, что такие качества, как прямота, честь, верность и учтивость, приведут вас к успеху наиболее прямым и надежным путем. Вы не раз услышите в этом эгоистическом мире, что чувства мешают карьере, что слишком строгое соблюдение правил нравственности замедляет продвижение вперед. Вы встретите людей наглых, невежественных и недальновидных, которые обижают простого человека, грубят пожилой женщине и отталкивают какого-нибудь славного старика, считая, что никто из них им никогда не пригодится, а позже вы замечаете, что эти люди укололись о шипы, которые вовремя не сумели обломать, и погубили свою будущность из-за пустяков. Между тем человек, смолоду усвоивший принцип долга, не встретит препятствий в обществе; быть может, он не очень быстро добьется удачи, но его положение будет прочным, и он сохранит его в то время, как другие скатятся вниз!

Если я скажу вам, что применение этой теории требует прежде всего светских манер, вы подумаете, пожалуй, что в моих наставлениях слишком чувствуется влияние королевского двора и воспитания, полученного мной в семействе Ленонкуров. Да, мой друг, я придаю огромное значение этой науке, хотя она и кажется маловажной. Привычка вращаться в высшем обществе столь же необходима, как и обширные, разнообразные знания, которыми вы обладаете, и она нередко заменяла людям образование. Так, иные светские невежды, наделенные природным умом и сообразительностью, достигли высот, недоступных другим, более достойным, чем они. Я хорошо изучила вас, Феликс, ибо мне хотелось знать, не испортила ли школа ваших дарований. Одному богу известно, с какой радостью я увидела, как легко вам приобрести то немногое, чего вам еще недостает! Некоторые люди, получившие светское воспитание, имеют лишь внешний лоск, ибо истинная учтивость и приятные манеры порождаются сердечностью и чувством собственного достоинства. Вот почему, несмотря на прекрасное воспитание, многие дворяне не умеют держать себя, а иные выходцы из буржуазной среды обладают прирожденным тактом и после нескольких уроков светского обхождения приобретают превосходные манеры. Поверьте несчастной женщине, которая никогда не покинет пределов своей долины, это благородство, эта милая простота в разговоре, манерах, поступках и даже в обстановке дома составляет как бы поэзию внешней жизни, и обаяние ее неотразимо; судите же о ее могуществе, когда она исходит прямо от сердца! Учтивый человек, дорогой мой, как бы забывает о себе ради других; однако у многих людей учтивость чисто напускная и спадает, точно маска, едва ущемленный эгоизм покажет свои коготки, и тогда великие мира сего становятся отвратительны. Но я хочу, чтобы вы были иным, Феликс! Истинная учтивость — цветок милосердия, в ней заключена идея христианства, которая побуждает человека поистине забывать о себе. В память Анриетты не будьте подобны иссякшему источнику, вдохните жизнь в застывшую форму! Не бойтесь оказаться жертвой этой социальной добродетели; рано или поздно вы соберете урожай, который принесут зерна, якобы брошенные вами на ветер. Мой батюшка заметил как-то, что человек, из учтивости дающий пустые обещания, лишь оскорбляет просителей. Если вас попросят о чем-нибудь, чего вы не можете сделать, откажите наотрез, не внушая ложных надежд; и наоборот, дайте не мешкая то, что вы в состоянии даровать; это облагородит ваш характер, и, приобретя, кроме того, репутацию человека слова, вы высоко подниметесь в глазах общества. Мне кажется, на нас больше гневаются за обманутую надежду, нежели бывают нам благодарны за оказанную милость. А главное, мой друг, — эти тонкости я прекрасно изучила, а потому могу с уверенностью говорить о них, не будьте ни доверчивы, ни банальны, ни чересчур ревностны, избегайте этих трех подводных камней! Слишком большая доверчивость понижает почет, которым мы пользуемся, банальность навлекает на нас презрение, излишнее рвение дает повод помыкать нами. Кроме того, дорогое дитя, в жизни у вас будет не больше двух-трех друзей, и ваше полное доверие принадлежит им по праву; не значит ли предавать их, открывая свою душу многим? Даже если вы близко сойдетесь с некоторыми людьми, будьте с ними сдержанны, говорите поменьше о себе, словно им суждено стать вашими соперниками, противниками или врагами: в жизни бывают всякие случайности. Итак, не будьте ни слишком холодны, ни слишком горячи, сумейте найти золотую середину, ибо, придерживаясь ее, вы никогда себя не скомпрометируете. Поверьте, воспитанный человек должен быть так же далек от трусливой снисходительности Филинта, как и от суровой добродетели Альцеста [44] . Талант писателя вызвал к жизни подлинные характеры, которые поражают своей правдивостью понимающих зрителей. Конечно, зрители будут скорее сочувствовать смешным сторонам добродетели, чем глубочайшему презрению, скрытому под добродушием эгоиста, но они сумеют уберечься от обеих крайностей. Что касается банальности, то она может привлечь к вам сердца нескольких простаков, которые найдут, что вы очаровательны; но люди, привыкшие наблюдать и оценивать человеческие достоинства, заметят ваш недостаток, и вы быстро упадете в их глазах, ибо банальность — прибежище слабого. Слабых же, к сожалению, общество презирает, видя в каждом из своих членов лишь ту пользу, которую из него можно извлечь; впрочем, оно, быть может, право: ведь сама природа осуждает на смерть несовершенные существа. И склонность женщины покровительствовать слабым, вероятно, объясняется той радостью, с какой она борется против слепой силы и добивается торжества разума и сердца над грубой материей. Но общество скорее похоже на мачеху, чем на мать: оно любит лишь детей, которые льстят его тщеславию. Что до рвения, этой главной и благороднейшей ошибки молодости, которая испытывает подлинную радость, проявляя свои силы, и сначала сама себя обманывает, а потом бывает обманута другими, приберегите его для тех, кто может вознаградить вас, приберегите свое рвение для женщины и для бога. Не выставляйте на ярмарке жизни сокровища своего сердца, не вкладывайте их в политические интриги, ибо вы получите взамен лишь побрякушки. Повинуйтесь голосу той, кто велит вам всегда поступать благородно и не растрачивать себя попусту, ибо людей интересуют не ваши достоинства, а лишь польза, которую вы можете им принести. Говоря языком образов, близким вашей поэтической натуре, даже огромных размеров цифра, будь она начертана карандашом или выведена золотом, останется только цифрой. Как сказал один из наших современников: «Поменьше усердия!» [45] Усердие граничит с глупостью, оно приносит разочарование; вы никогда не встретите в высоких сферах пламя, соответствующее вашему горению: короли, как и женщины, считают, что ублажать их — ваша обязанность. Как ни горек этот принцип, он справедлив, но не впадайте в отчаяние. Вложите свои чистые чувства в область, недоступную пошлости, где их цветы вызовут страстные восторги ценителя, где художник будет влюбленно грезить о совершенном произведении искусства. Долг, дорогой мой, не имеет ничего общего с чувством. Делать то, что обязан, не значит делать то, что хочешь. Мужчина должен хладнокровно пожертвовать жизнью ради родины, но может с восторгом отдать ее любимой женщине. Одно из важнейших правил поведения — поменьше говорить о себе. Попробуйте как-нибудь разыграть комедию и, находясь среди людей неискушенных, говорить с ними только о своей особе; рассказывайте им о своих страданиях, удовольствиях, делах, и вы скоро увидите, как притворный интерес сменится безразличием, затем скукой, и если хозяйка дома вежливо не прервет потока вашего красноречия, гости понемногу отойдут от вас под всякими благовидными предлогами. Но если вы захотите привлечь на свою сторону все симпатии, прослыть человеком любезным, остроумным и надежным, говорите с людьми о них самих, найдите способ выставить их в выгодном свете, даже затронув вопросы, якобы им чуждые; и тотчас же морщины на лбу разгладятся, лица расцветут улыбками, и после вашего ухода все станут наперебой расхваливать вас. Совесть и внутренний голос подскажут вам границу между угодливой лестью и любезностью. Еще одно замечание об искусстве вести беседу. Мой друг, молодежь склонна высказывать необдуманные суждения, эта горячность делает ей честь, но и приносит вред; вот почему в прежнее время молодых людей, изучавших жизнь под покровительством вельмож, обязывали в обществе хранить молчание. Ибо некогда дворянство, как и искусство, имело своих учеников, своих пажей, преданных господам, которые их кормили. Нынешняя же молодежь получает скороспелое воспитание, а потому судит свысока о поступках, мыслях, книгах; она рубит сплеча, еще не научившись владеть мечом. Избегайте этого недостатка. Ваши критические суждения будут оскорбительны для многих, а люди скорее прощают полученный втайне удар, чем обиду, нанесенную публично. Молодые люди нетерпимы, ибо они не знают жизни и ее тягот. Пожилой судья мягок и добр, молодой судья неумолим; один знает все, другой — ничего. К тому же за всеми человеческими поступками кроется множество причин, судить о которых дано лишь богу. Будьте строги только к самому себе. Счастье — в ваших руках, но никто на этом свете не может возвыситься без чужой помощи. Итак, бывайте в доме моего батюшки, двери его для вас открыты, а знакомства, которые вы там приобретете, пригодятся вам во многих случаях жизни; но не делайте ни малейшей уступки моей матушке: она сотрет в порошок того, кто гнет спину, но будет восхищаться тем, кто дает ей отпор; по своему характеру она похожа на железо, которое раздробит любой хрупкий предмет, но станет мягче, если его ковать. Итак, старайтесь понравиться моей матушке; если вы завоюете ее расположение, она введет вас в великосветские салоны, где вы приобретете необходимый лоск, научитесь искусству слушать, говорить, отвечать, здороваться, откланиваться; вы усвоите светское обхождение, обретете то неуловимое «нечто», которое имеет так же мало отношения к подлинному превосходству, как и одежда — к гениальности, но без этого «нечто» самый талантливый человек никогда не будет допущен в высшее общество. Я хорошо вас знаю и уверена, что не обольщаюсь, видя вас заранее таким, каким хочу, чтобы вы стали: простым и мягким в обращении, гордым без надменности, почтительным с пожилыми людьми, предупредительным без угодливости, а главное, скромным. Блистайте остроумием, но не служите забавой для других. Знайте, если ваше превосходство заденет посредственного человека, он промолчит, но затем скажет о вас: «Ну и забавник!» — и презрительный оттенок этих слов повредит вам. Пусть ваши достоинства будут неоспоримы. К тому же не старайтесь нравиться людям. В отношениях с ними следует придерживаться холодной учтивости, не переходящей, однако, в оскорбительную дерзость; в обществе почитают того, кто ведет себя пренебрежительно, и эта манера поможет вам снискать благосклонность всех женщин, которые будут уважать вас за то, что вы не слишком цените расположение мужчин. Не надо терпеть возле себя людей, потерявших доброе имя, даже в том случае, если они не заслуживают своей участи, ибо свет требует у нас отчета в наших привязанностях и антипатиях. Пусть ваши суждения о людях будут обдуманы не спеша, но бесповоротны. Если будущее покажет, что вы правильно поступили, оттолкнув некоторых людей, вашей похвалы станут домогаться; таким образом вы заслужите то молчаливое уважение, которое возвеличивает человека среди ему подобных. Итак, вы вооружены цветущей молодостью, подкупающим обаянием и мудростью, которая помогает удержать завоеванное. Все, что я вам сказала, можно было бы вкратце выразить старинной поговоркой: положение обязывает!

44

Филинт, Альцест— главные действующие лица комедии Мольера «Мизантроп». Альцест — правдолюбивый, искренний и резкий в своих суждениях человек. Филинт — покладистый человек, готовый на любой компромисс.

45

«Поменьше усердия»— слова, приписываемые Талейрану. Талейран-Перигор Шарль-Морис (1754—1838) — известный французский дипломат, отличавшийся беспринципностью и циничной неразборчивостью в средствах.

Примените теперь эти наставления к деловой жизни. Вы нередко услышите, что ловкость — основа успеха, что занять место под солнцем можно не иначе, как пробившись сквозь толпу, а для этого надо разделить людей на враждующие между собою группы. Друг мой, эти принципы были хороши в средние века, когда государи натравливали одно войско на другое. В нынешнее время, когда все происходит на виду, такая система сослужила бы вам весьма дурную службу. В самом деле, вы встретите на своем пути либо явного и честного противника, либо врага и предателя, который прибегнет в борьбе с вами к клевете, злословию, обману. Так знайте же, что у вас нет более могущественного помощника, чем этот человек, ибо его злейший враг — он сам. Вы можете сражаться с ним с открытым забралом: рано или поздно он навлечет на себя презрение окружающих. Что касается первого, то своей прямотой вы завоюете его уважение, и как только вам удастся примирить ваши интересы (ибо все можно уладить), он будет вам полезен. Не бойтесь нажить себе врагов; горе тому, кто не имеет их в том обществе, куда вы вступаете. Но постарайтесь не давать пищи ни насмешкам, ни хуле. Я говорю «постарайтесь», ибо в Париже человек не всегда принадлежит себе: он покоряется неизбежным обстоятельствам. Вы не убережетесь там ни от уличной грязи, ни от случайно упавшего кирпича. Бесчестные люди пытаются забрызгать даже своих благороднейших противников той грязью, в которой захлебываются сами. Но вы всегда можете снискать уважение окружающих, надо только показать им, что вы никогда не меняете принятого решения. Вопреки столкновению честолюбивых интересов, среди лабиринта препятствий всегда идите прямо к цели, решительно приступайте к делу и, ничем не отвлекаясь, боритесь за него изо всех сил. Вы знаете, какую лютую ненависть питал г-н де Морсоф к Наполеону; он неустанно проклинал его, следил за каждым его шагом, как правосудие, не спускающее глаз с преступника, а по вечерам взывал к богу, прося покарать Бонапарта за кровь герцога Энгиенского [46] , гибель которого была единственным несчастьем, заставившим графа проливать слезы. И все же он восхищался им как доблестным полководцем и часто объяснял мне его стратегию. Мне думается, эту стратегию можно применить и в войне интересов, где она позволила бы сберечь время, по примеру того, как Наполеон берег людей и территорию; подумайте над моими словами, ибо женщина часто ошибается в этих сложных вещах, о которых мы судим по интуиции или под влиянием чувства. Я настаиваю лишь на одном: всякая хитрость, всякий обман выходит наружу и в конце концов приносит вред; когда же человек действует прямо и открыто, его положение бывает не так опасно. Если бы я решилась привести себя в пример, то сказала бы вам, что в Клошгурде, где из-за характера г-на де Морсофа мне приходится предотвращать всякие распри и немедленно разрешать спорные вопросы, — ведь иначе он с головой ушел бы в них, как в свои болезни, и не вынес бы такого напряжения, — я всегда иду прямо к цели и говорю противнику: «Давайте распутаем или разрубим этот узел». Вам не раз случится оказывать услуги людям, быть им полезным, но вы редко будете за это вознаграждены; не подражайте, однако, тем, кто хвалится своими благодеяниями и вечно жалуется на людскую неблагодарность. Не значит ли это возвеличивать себя? И разве не наивно признаваться в своем незнании света? Неужели вы станете делать добро с расчетом на проценты, как ростовщик, дающий деньги взаймы, а не ради добра? Положение обязывает!Однако не оказывайте таких услуг, которые принуждали бы людей к неблагодарности, ибо ваши должники станут вашими непримиримыми врагами: неоплатный долг может привести человека в такое же отчаяние, как и крушение надежд, а отчаяние противника опасно. Что касается вас самого, принимайте поменьше всяких одолжений. Не подчиняйтесь ничьей воле, зависьте только от самого себя. Я даю вам советы, мой друг, лишь для повседневной жизни. В мире политики все обстоит иначе, и ваши личные интересы отступают на задний план перед высшими целями. Но если вы получите доступ в сферу, где действуют великие люди, то станете, подобно богу, единым судьею своих поступков. Тогда вы будете не просто человеком, а ходячим законом, не просто личностью, а олицетворением нации. Если же вы приобретете право судить людей, то и сами будете судимы. Вы предстанете впоследствии перед грядущими поколениями, а вы достаточно знаете историю, чтобы понять, какие чувства и поступки порождают истинное величие.

46

Герцог Энгиенский(1772—1804) — сын принца Конде. По приказу Наполеона был привезен из Германии во Францию и расстрелян.

Я подхожу к серьезному вопросу о вашем отношении к женщинам. Возьмите себе за правило, бывая в свете, не расточать понапрасну своих сил, добиваясь мелких сердечных побед. Мужчина, пользовавшийся наибольшим успехом в прошлом веке, имел привычку ухаживать в один и тот же вечер лишь за одной женщиной и уделял внимание тем из них, которыми другие пренебрегали. Этот человек, дорогое дитя, взлетел очень высоко. Он мудро рассчитал, что все голоса в обществе вскоре сольются для него в один хвалебный хор. Большинство юношей попусту растрачивают самое ценное достояние — время, необходимое, чтобы приобрести связи — главное условие успеха в свете; они покоряют своей молодостью, вот почему им остается сделать немногое, чтобы люди помогли им выдвинуться. Но весна быстротечна, сумейте употребить ее во благо. Итак, угождайте влиятельным женщинам. Влиянием же пользуются пожилые женщины; они откроют вам тайны всех семейств, их родственные связи и укажут обходные пути, которые быстро приведут вас к цели. Они будут преданы вам всем сердцем, ибо покровительство заменяет им любовь, если только они не посвятили ее богу; они великолепно послужат вашим намерениям, станут превозносить вас и привлекут к вам лестное внимание окружающих. Избегайте молодых женщин! Не думайте, что я говорю это из личных побуждений. Пятидесятилетняя женщина сделает для вас все, двадцатилетняя не сделает ничего. Первая попросит у вас лишь минутного внимания, вторая потребует всей вашей жизни. Смейтесь над молодыми женщинами: в голове у них нет ни одной серьезной мысли, — и шутя срывайте цветы удовольствия. Молодые женщины, друг мой, себялюбивы, мелочны, неспособны на истинную дружбу, заботятся только о себе и легко пожертвуют вами ради мимолетного успеха. К тому же все они требуют преданности, а в вашем положении вы сами нуждаетесь в ней; ваши стремления несовместимы. Ни одна из них не станет вникать в ваши дела, все они будут думать о себе, а не о вас и больше повредят вам своей суетностью, нежели принесут пользы своим расположением; они безжалостно растратят ваше время и с милой улыбкой погубят не только вашу карьеру, но и вас самих. Если вы станете жаловаться, какая-нибудь глупышка и та заявит вам, что ее перчатка стоит целого царства и что нет ничего почетнее на свете, чем ей служить. Все они скажут, что даруют вам счастье, и заставят позабыть о вашем прекрасном будущем; однако счастье, полученное из их ручек, непрочно, тогда как ожидающее вас высокое положение несомненно. Вы еще не знаете, к какому коварству они прибегают, чтобы удовлетворить свою прихоть и превратить ваше увлечение в любовь, которая берет начало на земле и продолжается на небесах. Покидая вас, они скажут в оправдание своей измены «я разлюбила», так же, как словами «я люблю» объясняли некогда свое безумство, и добавят еще, что сердцу не прикажешь. Какая нелепая теория, дорогой! Верьте мне, настоящая любовь бывает вечной, беспредельной, она неизменна и всегда остается столь же ровной и чистой, без резких вспышек; когда волосы убелит седина, любовь в сердце будет по-прежнему юной. Но такого чувства не встретишь среди светских женщин, все они играют комедию. Одна разжалобит вас своими несчастьями и покажется вам самой кроткой и невзыскательной из женщин. Но стоит ей почуять свою силу, как она постепенно заберет вас в руки и заставит выполнять все свои прихоти. Вы желаете стать дипломатом, ездить, путешествовать, изучать людей, события, страны? Нет, вы останетесь в Париже или в ее поместье, и она ловко привяжет вас к своей юбке. И чем преданнее вы будете ее любить, тем неблагодарнее она окажется. Другая попытается тронуть вас своей покорностью, станет вашим пажем, романтически последует за вами на край света, скомпрометирует себя, чтобы вас удержать, и камнем повиснет на вашей шее. Вы утонете, а женщина выплывет. Простушки и те знают тысячи уловок; а глупышки одерживают победу благодаря тому, что их не остерегаются. Наименее опасной была бы, пожалуй, женщина полусвета, которая полюбила бы вас из каприза, бросила без видимой причины и вновь вернулась к вам из тщеславной прихоти. Но все они принесут вам зло либо в настоящем, либо в будущем. Всякая молодая женщина, которая выезжает в свет, развлекается и любит суетные удовольствия, уже наполовину развращена и неизбежно развратит вас. Среди них вы не найдете чистого и кроткого создания, в душе которого вы неизменно будете царить. Та, которая вас полюбит, будет жить уединенно: она предпочтет самым блестящим празднествам ваши нежные взгляды, станет упиваться вашими словами. Пусть эта женщина будет для вас всем, ибо вы замените ей целый мир. Любите ее, не доставляйте ей горя, не возбуждайте ее ревности. Быть любимым, быть понятым — величайшее счастье, дорогой, и я желаю, чтобы вы нашли его, но оберегайте цветок своего чувства и уверьтесь сперва в сердце той, кому вы собираетесь его вручить. Эта женщина должна предаться вам всей душой и думать не о себе, а о вас; она не будет ни спорить с вами, ни печься о своей выгоде и, позабыв о собственной беде, почует грозящую вам опасность там, где вы ничего не заметите; наконец, если ей суждено изведать страдание, она будет страдать молча, и суетное кокетство уступит у нее место желанию нравиться вам одному. Ответьте на эту любовь чувством еще более сильным. Если вам посчастливится найти то, чего всегда будет недоставать вашей бедной Анриетте — любовь взаимную, любовь совершенную, вспомните, несмотря на свое безоблачное счастье, что в далекой долине живет женщина, материнское сердце которой так полно чувством, внушенным вами, что вы никогда не сумеете его исчерпать. Да, я отношусь к вам с нежностью, глубину которой вы узнаете только, если попадете в беду, но и тогда не измерите всей моей преданности, ибо она безгранична. Можно ли заподозрить чистоту моих намерений, когда я советую вам избегать молодых женщин, ибо все они коварны, насмешливы, тщеславны, пусты, легкомысленны, и домогаться благосклонности влиятельных женщин, знатных вдов, исполненных здравого смысла, вроде моей покойной тетушки? Они будут вам бесконечно полезны, они защитят вас от клеветы, воздадут вам хвалу и будут говорить о вас то, что вам неудобно сказать о себе самому. Наконец, разве я не великодушна, когда приказываю вам сберечь вашу любовь для ангела с чистым сердцем? Если поговорка положение обязываетзаключает в себе основной смысл моих первых наставлений, то мои советы о вашем отношении к женщинам могут быть выражены этим рыцарским девизом: служить всем женщинам, любить только одну.

Ваши знания огромны, ваше сердце, закаленное в страданиях, осталось незапятнанным, все прекрасно, все возвышенно в вас, дерзайте же!Ваше будущее зависит от этого глагола великих людей. Не правда ли, дитя мое, вы послушаетесь своей Анриетты, вы позволите ей и впредь говорить вам то, что она думает о вашем поведении в свете? Моя душа наделена даром прозрения, я вижу ваше будущее и будущее моих детей, позвольте же мне употребить вам на пользу этот таинственный дар, который уже принес мне умиротворение в жизни и который не притупился, а стал еще острее в тиши и одиночестве. Я прошу вас дать мне взамен большое счастье: я хочу видеть, как вы возвыситесь, причем ни один ваш успех не должен омрачать моего чела; я хочу, чтобы вы быстро заняли положение, достойное вашего имени, и, следя за вами, я могла бы сказать, что содействовала не только в помыслах вашему величию. Это тайное соучастие — единственная радость, которую я вправе себе позволить. Я буду ждать. Я не прощаюсь с вами; мы в разлуке, вы не можете поднести мою руку к своим губам, но вы, конечно, угадали, какое место занимаете в сердце

Вашей Анриетты».

Окончив чтение этого письма, я с особенной остротой почувствовал, как горячо бьется материнское сердце Анриетты, ибо еще ощущал холод сурового приема моей матери. Я понял, почему графиня запретила мне читать это письмо в Турени: она опасалась, очевидно, что я упаду к ее ногам и орошу их слезами.

Я познакомился наконец со своим братом Шарлем, который до сих пор был для меня как бы чужим, но он так высокомерно держался со мной, что между нами образовалась пропасть, мешавшая нам сблизиться; ведь всякое нежное чувство основано на равенстве, а между нами не было никаких точек соприкосновения. Наставительным тоном он поучал меня всяким пустякам, которые ум или сердце легко угадывают без слов, и как будто не доверял мне ни в чем. Если бы я не чувствовал опоры в своей любви, то показался бы самому себе неловким и глупым, так старательно он подчеркивал мое ничтожество. Все же он стал бывать со мной в свете, надеясь, что выиграет там при сопоставлении со мной. Не будь у меня такого тяжелого детства, я мог бы принять его тщеславное покровительство за братскую любовь, но душевное одиночество приводит к тем же последствиям, что и одиночество среди природы: привычка замыкаться в себе развивает чуткость, позволяющую подмечать малейшие оттенки в обращении людей так же, как среди полной тишины улавливаешь даже еле заметный шорох. До знакомства с г-жой де Морсоф каждый суровый взгляд ранил меня, резко сказанное слово поражало в самое сердце; я страдал от них, ничего не зная о нежности и утешении; между тем как, возвратясь из Клошгурда, я научился прибегать к сравнениям, и это углубило мое преждевременное знание жизни. Наблюдательность, основанная на перенесенных страданиях, недостаточна. Счастье тоже раскрывает человеку глаза. Я тем охотнее позволял Шарлю пользоваться своим правом старшинства и унижать меня, что ясно видел его игру.

Я стал бывать один у герцогини де Ленонкур, но не услышал там даже имени Анриетты, никто не спросил меня о ней, за исключением старого герцога, этого олицетворения бесхитростной доброты; впрочем, по тому, как он меня принял, я угадал, что дочь говорила ему обо мне. Вращаясь в высшем свете, я понемногу излечился от наивного удивления, свойственного всякому новичку; я уже предвкушал сладость власти, постигая те средства, которые общество дает в руки честолюбцам, и с радостью применял правила Анриетты, восхищаясь их глубокой жизненной правдой, когда произошли события 20 марта [47] . Мой брат уехал вместе со всем двором в Гент; по совету графини, которой я посылал множество писем, лишь изредка получая на них ответ, я последовал за герцогом де Ленонкуром. Обычная благосклонность герцога уступила место покровительству, когда он заметил, что я душой и телом предан Бурбонам; он лично представил меня его величеству. У королей в изгнании бывает мало придворных, а молодости свойственно наивное восхищение и чуждая расчету преданность; король умел разбираться в людях; то, чего он не заметил бы в Тюильри, бросилось ему в глаза в Генте, и я имел счастье понравиться Людовику XVIII.

47

...события 20 марта.— 20 марта 1815 года Наполеон I, бежавший с острова Эльбы, вступил в Париж. С этого дня начался период вторичного правления Наполеона — Сто дней (20 марта — 22 июня 1815 года). Людовик XVIII бежал во Фландрию, в город Гент, где он находился до вторичного отречения Наполеона I.

Я узнал из письма г-жи де Морсоф отцу, доставленного вместе с депешами эмиссаром вандейцев (в письме имелась приписка и для меня), что Жак болен. Г-н де Морсоф в отчаянии от болезни сына, а также от того, что новая эмиграция начиналась без него, написал несколько слов от себя; прочтя их, я догадался о положении моей возлюбленной. Измученная графом, она проводила, должно быть, дни и ночи у изголовья Жака, не зная ни минуты покоя. Правда, г-жа де Морсоф стояла выше мелочных придирок мужа, но у бедной женщины уже не хватало сил их сносить, ведь она была поглощена заботами о сыне и, наверно, жаждала поддержки друга, который облегчил бы ей жизнь, развлекая г-на де Морсофа. Сколько раз я уводил, бывало, графа из дому, когда он начинал ее мучить, и в награду за эту невинную хитрость получал один из тех взглядов, в горячей благодарности которых влюбленный усматривает обещание. Хотя мне не терпелось идти по стопам Шарля, только что посланного на Венский конгресс, хотя я желал даже ценою жизни оправдать предсказания Анриетты и освободиться от подчинения брату, мое честолюбие, моя жажда независимости, мое положение при дворе — все поблекло перед скорбным образом г-жи де Морсоф; я решил покинуть Гент и все сложить к ногам своей истинной повелительницы. Бог вознаградил меня за это. Эмиссар, посланный вандейцами, не мог вернуться во Францию, и королю требовался преданный человек, чтобы доставить на родину его распоряжения. Герцог де Ленонкур, зная, что король не забудет того, кто возьмется выполнить это опасное поручение, предложил послать гонцом меня, даже не сказав мне об этом, и король соблаговолил одобрить его выбор. Я согласился ехать, радуясь тому, что вернусь в Клошгурд и послужу в то же время правому делу.

На двадцать втором году жизни, успев уже получить аудиенцию у короля, я вернулся во Францию, сперва в Париж, а затем в Вандею, и имел счастье выполнить все распоряжения его величества. В конце мая, спасаясь от преследования бонапартистских властей, которым на меня донесли, и вынужденный скрываться под видом человека, возвращающегося в свой замок, я пробирался пешком от поместья к поместью по лесным дорогам, через верхнюю Вандею, Бокаж и Пуату, меняя направление в зависимости от обстоятельств. Я добрался до Сомюра, из Сомюра повернул на Шинон, а из Шинона за одну ночь дошел до Нюэльского леса и в ландах встретил графа де Морсофа, ехавшего верхом; он усадил меня на круп своего коня, и мы приехали в Клошгурд, не встретив по дороге никого, кто мог бы меня опознать.