Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:

Приговор зачитывался больше часа, в течение которого, стоя с безупречно прямой спиной – помог армейский опыт, – я придумывал, что бы рявкнуть в похотливо разглядывающие меня телекамеры. Когда судья, наконец, дошёл до статей и сроков, камеры сгрудились возле решётки, надеясь поймать гримасу отчаяния или дрожь в коленях. «Смирно!» – скомандовал я своим товарищам еле слышно.

Раздались вопли: «Фашисты! Фашисты!», судьи, недодержав на физиономиях церемонные маски, смылись, к нашей клетке полетели цветы, а в сучьи объективы – перефразированный Шварценеггер: «Мы вернёмся!» Пусть не будет ничего, кроме клоунады, и в ней мы тоже талантливее их.

Адвокатша потом рассказала, что «вернёмся» в сочетание с «прольётся кровь» товарища Абеля производили

с телеэкрана ещё тот эффект. Дебилы! Это мы были ограждены от вас толстыми прутьями решётки, а никак не наоборот. От вашего правосудия, от вашего порядка, от вашего сытого комфорта – корыта помоев для тупых, ни на что, кроме как жрать и срать, не способных свиней. Тюрьма в ваших мыслях, а у нас только стены с решётками, «где каждый поворот ведёт в тупик», да ваши собратья по корыту, звенящие ключами на коридоре. По сути, вы упрятали нас в свои безмозглые черепа, где мы надолго останемся вашим ночным кошмаром – атлетически сложённые молодчики в чёрном, совсем не похожие на невзрачных учителей из провинции.

Командир конвоя собрал рассыпанные перед клеткой гвоздики и вручил их мне. Он чуял звериным ментовским чутьём – мы вернёмся.

Дневник Мертвеца, наблюдение. Когда залезаешь под одеяло и пьёшь чай, чтобы согреться, каждый глоток горячим комком медленно ползёт по пищеводу и с противным бульканьем проваливается в пустой желудок. Потеряв четверть веса, постоянно ощущаю биение сердца под рёбрами. Когда-то я был биологом, насмотрелся и на развороченные трупы в мытищинском морге – глаз не смущало. Но ощущение собственной анатомии – не из приятных.

23.05.2001

Возвращаюсь к началу путешествия на дно дна. Две необъективные версии:

« Самарский учитель и национал-большевик Сергей Соловей прибыл в Латвию в ноябре 2000 года. Цель, по его представлениям, была благородная: провести акцию в защиту местных русских и ветеранов Великой Отечественной – Кононова и Фарбтуха.

Акцию задумали в духе современных леваков: без насилия, но шумно. 17 ноября Соловей с двумя товарищами забрались на местную историческую башню. Напугав её персонал сувенирной гранатой, нацболы два часа размахивали сверху красными флагами, выкрикивая свои призывы столпившейся внизу публике и полиции.

Потом российские «десантники» сдались – в полной уверенности, что наказание будет «как всегда». Однако выяснилось, что Латвия шуток не понимает. Соловей отправился за решётку, а через полгода получил 15 лет тюрьмы».

В. Мараховский, рижская газета «Час»
Над мертвенными водами Двины И над зевак колеблющейся жижей Кричащие в тумане не видны Для снайперов, расставленных на крышах. Глас вопиющего в пустыне – этот крик: Какие-то права, кому-то там свободу… Народ к бесправию давно привык, И благородный бунт – не для народа. Приказ «На штурм!» «Омеге» не был дан. «Сдаемся!» Сталь запястья драла, И как бы проступала сквозь туман Решетчатая внутренность Централа.

Победа – всё, что нужно мужчине. All you need is Victory. Хлеб, вино и баба – лишь трофеи победителя. Только в Победе мужчина обретает свою истинную огненно-ледяную сущность.

Высшая победа – победа над Материей. До неё далеко. Но мне уже знакомо дно дна Материи, я изучил дислокацию вражеского

войска, знаю его сердцевину из четырёх почерневших стен, сдавивших собой сырой и вонючий воздух. Однажды я нанесу Материи ответный удар.

Мистика:

Через несколько дней после нашего ареста в Самаре случилось землетрясение. Пустяковое, 2 балла, но и такого никогда не было.

Я хочу уйти в побег. На этапе в самой середине лета. Прыгнуть в наполненное солнцем пространство из грохочущего по шоссе решётчатого катафалка, ускользнуть из липких мясных лап конвоиров, и чтобы только пули жужжали за спиной, как жадные до крови оводы. И если один из них ужалит меня в голову, я скроюсь от погони ещё надёжней, упав на позолоченную солнцем траву, густо пропитанную стрекотанием насекомых и ароматом цветов.

Нет ничего мучительней жизни, но и быть таким слишком живым мертвецом – нелегко.

26.05.2001

Вчера меня вывели из каземата на беседу. Вместо ожидаемого мной российского консула пришёл работник департамента мест лишения свободы. После недолгого торга – а мертвец был хорошо знаком с торговлей при жизни – я согласился на содержание в только что отремонтированной двухместке вместе с Максом. Департаментский, к моему удивлению, решил вопрос за пару часов. Нас фактически признали политзаключёнными.

Корпус по евростандарту. Еврокамера одновременно напоминает каюту, купе, гостиничный номер и больничную палату. Чисто, светло, горячая вода два дня в неделю.

Плохо, что всё сказанное громче чем вполголоса слышно ментам на коридоре, днём нельзя сушить одежду на верёвке, ночью отключают розетки, а утром и вечером наглая эсэсовка заходит и проверяет железную сетку за решёткой окна.

Макс. Небольшого роста, вылепленный из крепких мышц спортсмен. Учитель истории с хитроватым недоверчивым умом крестьянина. Идеальный подельник.

Его участие в «теракте» было скромным. Кустарная псевдограната была у меня, а, по нашей версии, Макс и не знал, что я вдруг начну вытворять на башне. Судья ждал от него только раскаяния и оценил его гордость в пять – десять дополнительных лет тюрьмы. Железный самурай Макс.

Ещё в голодовочной мы обсудили перспективы нашей агрессивной политики и сошлись на том, что на воле наши пути диаметрально разойдутся. Но сейчас нет ничего лучше, чем чувствовать мощную ауру надёжности этого крепкого невысокого человека, спящего на верхней еврошконке нашей евродвухместки. Мы – вместе, мы, наверно, единственная в мире камера политзаключённых.

Литература – искусство догадок и пророчеств. Особенно силён пророческий потенциал поэзии, ищущей смысл в бессмысленных совпадениях звукосочетаний. Искусство знания, отметающее прочь весь этот культурно-макулатурный хлам, – Сверхлитература – Дневник Мертвеца.

27.05.2001

События в тюрьме всегда внезапны, как повороты коридора, непременно ведущего в тупик. Переход в другую камеру поворачивает всё на 180 градусов, но через пару напряжённых дней время снова останавливается. Обитатели тюрьмы, метко называемые пассажирами, внезапно появляются и так же исчезают и не оставляют в расслабленной безвременьем памяти яркого следа. Да и сами они яркостью не отличаются.

Тюрьма – огромный кишечник, его волнообразные движения – перекачка человечины по корпусам, с воли и на волю – перистальтика. Так же функционирует и государство, создавшее тюрьму, так же существуют и пассажиры, очищенные от вольской мишуры и годами переваривающиеся безвыходными хатами и коридорами. Душевные порывы ничуть не возвышенней рефлексов ненасытной человеческой кишки. Кишка в кишке – матрёшка без наибольшей и наименьшей. И все, что придёт в голову кому угодно при прочтении этих строк, – та же самая перистальтика.

Поделиться с друзьями: