Линия Маннергейма

Лера отправила короткое послание. «Надо же, – удивлялась она, – столько всего произошло, а уместилось всего в нескольких строках. И кто же такой этот Отшельник и откуда он столько всего знает? Он же умный, может, подскажет что-нибудь еще. А то как-то плохо пока все складывается. Вдруг эти самые родственники, о которых все толкует Вика, вовсе и ни при чем? Что еще остается? Случайность? Напали в лесу на одинокую немолодую женщину, ограбить, например, хотели. Но зачем она пошла туда, именно к доту?.. Хотела меня увидеть, это точно, раз приехала к дому. Но не успела. И записки не оставила. Кто-то помешал? Вика, наверное, права. Как всегда. Все в жизни проще, чем я придумываю… Высший смысл какой-то… Глупости сплошные, и больше ничего. И что меня понесло на такие разговоры?..»

Укладываясь спать, Лера долго еще не могла угомониться. Воспоминания проникали помимо ее воли, выглядывали из всех щелей комнаты, когда-то хорошо ей знакомой. И она наконец-то смогла хоть что-то разглядеть.

10

Питер давних лет встретил Леру почти южной жарой. Бабушка в неизменной соломенной шляпке, существовавшей с незапамятных времен, в чуть старомодном летнем костюме выглядела как гимназическая классная дама. Лера весело помахала из окошка вагона и вприпрыжку бросилась к выходу. Она скакала и носилась по перрону, перепрыгивая на ходу через сумки, чемоданы и ящики с черешней.

– Уймись! – не выдержала Вероника Петровна наконец, но глаза ее смеялись.

– До чего же я рада, не передать! Прости, бабуля, это от избытка чувств.

– Вижу, что не от недостатка.

– Я просто… рада, что добралась. А про деда – ничего?

– Нет, конечно. Я бы сообщила.

– Это я так, на всякий случай.

– Пойдем. Дела ждут.

– Какие?

– Тебе в университет идти. Пора становиться серьезней. И давай поскорее уйдем отсюда, а то у меня давление от жары подскочит.

Дома было прохладно и свежо. Эта бабушкина квартира на Мойке, всегда такая накрахмаленная, очень нравилась Лере. Мебели в ней был необходимый минимум, отчего комнаты казались огромными, обстановка – строгой. А Вероника Петровна, с ее безупречно прямой спиной и серьезным оценивающим взглядом, выглядела словно императрица. Она царствовала в этой квартире всегда. Даже дед, который не боялся ничего на свете, испытывал к своей жене чувство, сходное с благоговением.

Во время войны они вместе работали в санитарном поезде. Дед не был ни начальником поезда, ни даже главным хирургом. К тому времени ему еще не исполнилось и тридцати, но он уже имел за плечами бурную биографию, медицинское образование и разнообразные знания в области того, что сейчас принято называть альтернативными методами лечения.

Ему подсовывали совсем уж безнадежные случаи: ранения, как говорят в наши дни, несовместимые с жизнью. И некоторых бедолаг он умудрялся спасти. На языке медицинской статистики их было приблизительно процентов двадцать – двадцать пять. В тех условиях это было что-то неслыханное и почти невероятное. На Федора Варакина смотрели как на уникальное явление, хотя никто не понимал ни методик лечения, ни самого странноватого доктора.

Над ним посмеивались не только врачи, но и медсестры, а зачастую и сами спасенные, поскольку многое из того, что он делал, выглядело сущим вздором. Но посмеивались только за глаза. Напрямую же, что называется лицом к лицу, люди верили ему безоговорочно, безоглядно, не рассуждая и не задумываясь ни на минуту. Но все-таки сила, которая, видимо, была ему дана, как-то не сочеталась с характером. Он был жизнерадостным человеком, рассказывал смешные истории, он вообще говорил и выглядел как-то несерьезно, совсем иначе, чем уважаемый доктор или страшный колдун.

Никто долго не мог поверить, что все его медицинские успехи – действительно результат каких-то непонятных методик, а не цепь случайных совпадений. И даже когда стало ясно, что его успехи не случайны, и недоверие сменилось любопытством и робким изумлением, отношение к самому доктору осталось прежним. Его это никоим образом не удручало. Он был рад, что наконец-то мог вволю заниматься тем, чем хотелось, а остальное трогало его лишь в незначительной степени.

Его будущая жена Вероника попала в санитарный поезд с последнего курса мединститута. Она была, что называется, девочкой из хорошей семьи, успевшей к тому времени ощутить на себе, как в одночасье может рухнуть благополучная жизнь, и если бы не война, то неизвестно, где бы она оказалась.

Родом она была из Ленинграда. Ее отец, профессиональный военный, дома появлялся не слишком часто, пропадая в каких-то поездках. Мать имела немецкие корни, что несколько осложняло им жизнь, особенно в предвоенные годы. Немцы, правда, были чуть ли не петровские и давным-давно обрусевшие, но отец Вероники прекрасно понимал, что за всем этим может последовать. Мать, получившая прекрасное музыкальное образование, исполнительской карьеры не сделала, но педагогом стала первоклассным. То обстоятельство, что многие тогдашние руководители желали обучать своих детей музыке именно у Вероникиной матери, позволяло их семье долго держаться на плаву.

Сама Вероника, несмотря на тепличные условия, в которых росла, воспитывалась матерью в строгих правилах немецкой семьи. Ей внушали, что человек обязательно должен в жизни к чему-то стремиться и идти к своей цели, несмотря на трудности. «Самые страшные враги – лень, праздность и трусость», – всегда повторяла ей мать. И Вероника с детства имела четкое представление о том, кем она хочет стать и что для этого нужно делать.

Она мечтала о медицине. Не об абстрактной работе врача, а о хирургии. И планомерно развивала в себе качества, необходимые для профессии. Вид крови никогда не пугал ее – она умела правильно обработать рану, наложить повязку и шину и даже делать уколы. Когда знакомый ее родителей, хирург, сказал ей, что самое важное для профессии – сильные руки и чувствительные пальцы, и дал ряд рекомендаций, она с усердием кинулась их осуществлять. Стала заниматься музыкой, чтобы развить гибкость пальцев, принялась лепить из пластилина и даже научилась вышивать.

В институт она поступила сразу и считалась одной из лучших на курсе. Про нее говорили – великолепные данные, не подозревая, что все ее качества – результат большого труда, а вовсе не подарок природы. Весной сорок первого, когда Вероника готовилась к сессии, отец вернулся из очередной командировки, где что-то пошло не так. В доме воцарилась тягостная атмосфера ожидания ареста. Как объясняла мать, отец был ни в чем не виноват и искал способы, чтобы спасти их. Он нашел единственный выход, существующий для офицера. Когда арест оказался неизбежным, он застрелился прямо у себя в кабинете из наградного оружия. Но, по-видимому, предварительно сумел что-то сделать, поскольку семью не тронули. Мать несколько раз допрашивали, этим дело и ограничилось. Потом грянула война, и органам стало не до них.

Попав в санитарный поезд, Вероника испытывала особую симпатию к главному врачу, хорошему хирургу. Она ассистировала на операциях, ей доверяли мелкую работу, и старательность и аккуратность недавней студентки не остались незамеченными главным врачом. К тому же Ника всегда умудрялась выглядеть так, словно находилась не на войне в санитарном поезде, а жила в домашних условиях. Никогда не видели ее растрепанной или заспанной, халат всегда был белоснежным, а сама она не позволяла себе ныть или жаловаться. Она казалась воплощением собранности, аккуратности и ответственности. Главврач считал ее чистым золотом и радовался, что ему так повезло. Ей можно было всецело доверять, поскольку она умудрялась всегда и везде успевать. И руки у нее были хорошие.

Федор Варакин никак не вписывался в их бригаду. Он своим видом и шутливыми разговорами снижал статус и авторитет врачей. Разными небылицами и несерьезным поведением он заставлял людей забыть о том, где они находятся и что все вместе делают большое и серьезное дело.

Он конечно же не смог обойти вниманием царственную Нику, но, в отличие от других, прекрасно понимал, какой ценой ей удается держать себя в руках, и это вызывало у него бескорыстное восхищение и корыстное желание подразнить ее.