Липовый чай (Повести и рассказы)

А машина, естественно, так и не пришла.

* * *

Через день нужно было выходить на работу. В понедельник Главная проверит не только ее присутствие, но и за сколько минут до восьми Лика зайдет в свой кабинет. У Главной была прекрасная привычка: снимать с руки часы и, держа их на ладони, многозначительно поглядывать на запыхавшийся персонал.

При мысли о необходимости вернуться Лика почувствовала раздражение. Раздражал не сам факт возвращения, а его непременность, не подлежащая сомнению обязательность, а в последнее время она хотела сомневаться во всем. Она с ненавистью подумала о тонких губах и холодных глазах Главной, неужели какой-нибудь мужчина любит эти глаза и целует эти губы. Лика передернулась с отвращением, и тут же с отвращением подумала, что в городе еще миллион глаз и губ, и все кого-то любят, кому-то изменяют и у всех есть телевизор. Люди смотрят одинаковые передачи, одинаково спят и одинаково лгут.

Лике нравилось ненавидеть город. Она видела в нем причину недовольства собственной жизнью, считала его равнодушным, не догадываясь, что равнодушна сама, считала его слепым и эгоистичным, не замечая собственной слепоты и эгоизма. Частностям она придавала глобальный масштаб, и это помогало ей не распространять вину на себя.

Потом она подумала о том, что кинула квартиру и мужа без присмотра. Впрочем, насчет присмотра она подумала просто так, по заведенному убеждению, что без женщины ничего в доме не делается. Было же как раз наоборот, муж — аккуратный человек, и уедь Лика хоть на месяц, хоть на год — все осталось бы на своих местах, и даже, признаться, Лика вносила в жилье больше беспорядка, чем муж: не там оставленный кошелек, забытая книга, кухонный нож у телефона. Муж молча водворял вещи на место, и это злило ее ужасно. И сейчас, вспомнив мужа, она раздражалась еще более, муж тоже был обязанностью, как и работа. Но бунтуя против них, она все же собрала свои немногие вещи, все же деловито шла через лес, все же села в автобус и вернулась в город.

Естественно, на полную мощь орал телевизор, ни шагов, ни слов не слышно, ей нужно было сделать усилие, чтобы не бежать из собственной квартиры, она это усилие сделала, сняла кеды, надела домашние тапочки и прошла в гостиную. Мужа в комнате не было, телевизор вдохновенно пел серванту и чайной посуде.

И другие комнаты были пусты. Лика направилась к кухне, открыла дверь и остановилась в недоумении.

Посреди кухни стоял муж. Глаза у него были закрыты. Он плакал.

Стоял аккуратно посредине, ни до чего не дотрагиваясь, ни на что не опираясь, не нарушая порядка, будто отделенный от всего силовым барьером, стоял чужой в собственной квартире и плакал, и лицо его при этом тоже было, в общем-то, в порядке, не морщилось и не кривилось, только бежали проторенными кривыми дорожками по щекам слезные ручейки.

Плачущий муж не слишком частое явление. Во всяком случае, Лика видела это впервые и удивилась чрезвычайно, как удивилась бы, если бы чайник за завтраком приподнял крышку и сказал: «Здрасте!» Но сочувствия это в ней не вызвало.

Впрочем, слезы вообще не вызывали у нее сочувствия, ни чужие, ни свои. Слезы требуют одиночества, а не публики, это сугубо личное дело. По одной и той же причине один смеется, другой плачет, третий ругается, так что это вовсе не показатель особых чувств.

Она прикрыла дверь кухни, вернулась в коридор, убрала кеды в шкаф, надела туфли и вышла. Она поняла, что не сможет остаться здесь не только навсегда, не только надолго, но даже на одну ночь и один вечер не может остаться. За последнее время муж стал для нее самым далеким человеком, более далеким, чем любой из этих прохожих.

Она поехала к Ийке, но на звонки никто не вышел, только обиженно промяукал под дверью кот, никого дома не было, ну да, Ийка говорила, что собираются всем семейством к бабке на клубнику.

Лика для чего-то позвонила еще раз, кот пожаловался еще более жалобно.

— Ладно, ладно! — сказала ему Лика.

И неуверенно стала спускаться по лестнице, забыв вызвать лифт. Оказывается, кроме Ийки, ей пойти некуда.

Были, конечно, знакомые, но не из тех, к которым можно явиться и сказать: у меня плохое настроение. Или: мне надоела моя квартира. Или: я не люблю мужа.

Мужа я не люблю, это не новость. И знакомые говорят, что это настолько естественно, что не подлежит обсуждению. Впрочем, среди знакомых есть исключение — сумасшедшая Ийка, которая третий раз выходит замуж и все по любви. Ийка тем и сумасшедшая, что без любви не может. Разлюбила — так и ляпает: разлюбила. И виноватой себя не признает. Дурочкой выглядит, с приветиком. А благополучная Лика рядом с ней — нищая. И даже пойти в пустую минуту, кроме Ийки, не к кому. Может быть, он плакал потому, что все понял? Понял, что я ухожу? Нет, это ненормально. Ненормально уходить ни к кому. Уходят всегда к кому-то. Уходят к другому. К другой любви и другой жизни. У меня нет другой любви. Я не могу представить, как может выглядеть моя другая жизнь. Я даже не знаю, чего я хочу. Только определенно знаю, что не хочу того, что есть. Или я задохнусь. Умру от сердечной недостаточности. Скоро мы все умрем от сердечной недостаточности.

Она отправилась на работу, хотя была суббота и хотя у нее продолжался отпуск.

Удивленной дежурной сестре она объяснила, что давно собиралась и, наконец, собралась поработать над заметкой для «Вестника рентгенологии».

Заметка и в самом деле была начата, у Лики скопилось штук двадцать интересных снимков, их нужно было проанализировать по теме.

Она достала снимки и включила негатоскоп.

Против ожидания, голова работала ясно. Глаза расшифровывали наползающие одна на другую тусклые тени, замечали особенности, которые раньше Лика пропускала. Вот этот снимок месяц назад вызывал у нее сомнение, никто не читал тут камней, а она стояла на своем, хоть и сомневалась. Диагноз написала без вопросительного знака. В хирургии пожали плечами и пошли на операцию, другого им не оставалось. Наутро делавшая операцию Ниночка Ивановна встретила в коридоре и кинулась обниматься:

— Умница! Пять камней! Подарить?

А сейчас Лика без всякого сомнения видит: камни. И чего тогда мучилась?

Лика обрадовалась, что работается хорошо. Слава богу, хоть занимается делом.

Потом и эти мысли, хоть и приятные, но посторонние, тоже исчезли, ничего Лика своего больше не чувствовала, были только снимки и экран, были сопоставления и выводы и удачно лаконичные слова.

Зачем-то заходила дежурная сестра, входила и уходила несколько раз. Потом вошел еще кто-то. Если нужно, спросят, Лика не оборачивалась.

Садчиков подошел к столу и сел сбоку. Лика взглянула на него и кивнула доброжелательно. И продолжала заниматься своим. Если захочет сказать, скажет. Ей жаль было терять свое радостное рабочее настроение.

— Какая выдержка, — проговорил Садчиков.

«Опять звучит двусмысленно», — подумала Лика.

— Мне хорошо работалось, — сказала она.

— Мне тоже, — сказал Садчиков. — У меня уже два покойника.

— Хватило бы и одного, — сказала Лика, хмурясь.

— Хватило бы, — кивнул Садчиков. — Но у одного ножевое ранение, а другой вывалился с балкона.

Он посмотрел на свои желтоватые, высушенные спиртом руки и спрятал их в карманы халата.

Бледен больше обычного. Осунулся. Вряд ли только от сегодняшних операций. Но думать о причине, по которой он мог осунуться, она не стала.

— Ты же не виноват, — проговорила она, приподняв на оконный свет снимок. Он поморщился и отвернулся. Ожидал другого. Это рассердило ее. — Что есть, то есть, — сказала она жестко.

— Отлично! — усмехнулся он. — Ты великий лекарь. Тебя-то мне и не хватало.

И цепко сжал сухой рукой ее руку. Она руку вырвала и поднялась.

— Послушайте, Садчиков, давайте без этих ваших штучек. На роман с вами я пока не настроена.

Он ответил:

— Настраивайтесь побыстрее, мне некогда.

— Вы хам, — сказала она тихо и, круто повернувшись, скрылась в комнатушке без окон, где проявляли пленки, и демонстративно заперла за собой дверь. Ей казалось, что она спокойна, но у нее тряслись руки.

Садчиков, тяжело ступая, тут же ушел. Она на всякий случай посидела в комнатушке еще. Не то чтобы боялась, а так, из какого-то упрямства.