Лира лир

1913

Несчастная любовь

В предшествии стройного призрака Является в шумах она: Опушена вниз рука, Пристальные глаза, в них глубина. Кристаллы, камни, гранаты. О, если можешь, остановись! Вонзи в уста эту руку, Дай мне очей этих высь. Душа уходит, как тангенс, В зыбь очей, в муть очей, в ночь очей.— Скажи мне ты: — «Стань же Строкою души моей».

1913

Книга третья

Трублионы возбуждают во мне живейший интерес. И я с удовольствием открыл в довольно ценной книге Николая Ланжелье — парижанина — вторую главу, касающуюся этих низменных существ.

(А. Франс)

Забывчивость

Все застывало спорным утверждением. Все застывало (поверьте мне!), Когда за шумением шопот Порывался потухшей свечей! Ах, эти страны лимонада и галопа! Страны черных невероятий! Каждый ход — вод пакетбот; вся Европа играет (бугада!) — Все это — куски гарпий. Очень определенно и надоедливо Одно: — ах, эти страны… Здесь асе опять повторяется, Повторяется, Теряется, ряется. Какое наглое умиление. Необыкновенность моей радости, Умилительность этой ночи. Веселие обыкновение.

1914

Судьбы жесты

Когда судьба занесена— На мир презрительным указует перстом (— На пажити, туманов прорывы — Там — города, волноречье, взморье. Глубина караванов, изгибы, люди — На холоде, на теми, Крепи, отливы —); Презрительным перстом, Низвергая тусклейшие ряды Борозды, звезды ринутся, Раздвигая ослеплений бег и пробег, Тогда начинается, ломается явная пытка — И леты нервических летунов Оборвут искрометы, Землеломы, подводники С отличноустроенным ревом. Вы же, громы… А небесную пажить разломить Крыльям блиндажа удастся ль! Но лопнет струной золотой меридиан, Но, звякнув, иссякнет стран поток: Нежно опустит руки Рок.

Черные дни

На тяжкую профиль блиндажа Метнулись легких куски. И радиотелеграф тонкий Скомандовал — перепеть. Тогда блиндиромобили Качались по мертвым телам; Счастливиц долины Шампаньи Заливал пушечный гам. На гаубиц серые хоботья Дымки серебристые плыли. Вспухая то там — то там, Стрекотали и жали из дали. Из близи мортирные дула; И плыли, и плыли, и плыли. И тяжкую пажить пахали. На хвост сваливался биплан. Вы, черные сенегалы, Гнули штыки о каски; Падали — на милю не видно, Кончается ли кровавое поле! А бледные люди в Генте. Отирая холодные руки, Посылали на горы плотин Беленький пироксилин, И горькой Фландрии горе Заливало зеленое море.

1914

Конец сражения

Воздушная дрожь — родосский трактор. О, темь, просветись, лети! Земля дрожит, как раненый аллигатор, Ее черное лицо — изрытая рана. Валятся, расставляя руки, — Туже и туже гул и пересвист. Крики ломают брустверы, Ржанье дыбится к небу. О, сердце, крепче цепляйся Маленькими ручками за меня! Смотри: выбегают цепи В полосы бризантного огня. И чиркают пули травою; Еще минута — и я буду убить. Вчера контузило троих, сегодня… что такое? Нечего и вспоминать, это я — просто так. Но сегодня — какое то странное… И даже… Однако, позвольте, где же я? Ведь вниз уносится земли полоса — В мрак! в мрак! — Да этого быть не может! Это просто так.

1914.

«Слои туч изрезаны равномерно…»

Rien de rien ne m'illusionne.

(A. Rimbaud)

Слои туч изрезаны равномерно: Что за линия чудесной красоты! Так, творя замысла утонченность кроткую, Чертить прицельник медный. Перекошены замерзшие… Прекрасней кровавой Венеции; Но облачко дыма — гондола дня. А за нею . . . . . . . . . . Подземный город — игра безопасна, Так ли (стреляйте, пока не иссякли!) Визгучие бескрылы-ракеты? Или помнятся вчерашние явства? Сшибок неба так декоративен, Словно строчки военных корреспондентов; Сосны обстрижены и посшиблены, . . . . . . . . . .серой горкой.

1915

«На тридцать две сажени улетели камни…»

Voici le tems des Assassins.

(A. Rimbaud)

На тридцать две сажени улетели камни О, Боже мой будет ли конец! Сливайте сломанные руки. Челюстями разбитыми мямлите жалче. Все застаивается грохотной угрозой. И верно исчез конец. На палках жалкие шкуры. Стерегите негодные кучи дряни. Жестянки, оторванные двери. Послекур кретинических плясок: Медная рвань, чугунный лом. Могильный ров и закром; Строений нищенские бельма . . . . . . . . . . . . . . . На двадцать три сажени улетели камни И загваздались внизу . . . . . . . . . . . . . . .

1915

«На эти горных скал озубья…»

На эти горных скал озубья. Как вихри, взлетал иной океан. Клопоча, хоронясь в ущельных окнах. Он плескался, как голубь в огне. Когда бы я свежевейно проник, В грезные мызы его овладений, Он глухо и тупо сорвался с ног. И скаль стук был — цепей цоканье. И быстрый водоросль, обрывистый клекот Мозг разбивал, раскладывая Мысли в домино. О, жаркого полка неудержимые — ноги! Все эти завесы, склоны и покаты За одну выжженную солнцем неделю Продавал газетчик откормленный, Но покупатель за гробом шел

1915

«Легкоизалетный чертит кругозоры…»

Легкоизалетный чертит кругозоры. Памятями дышит клокот земей. Черные круги полей оратай Над лютой дней. Но и кто Игры темной увлечет В логи тайны громады? Дам иглы Глубин моревых. Ни гнет, ни покоя; Исчерти путей лесы, закрути Тьмой исчлы. Нет, нет, — за этой же заставой Кто оберет свои гони: Они сони, они трусы, они блекнут Поднимай же медленно руки, Вот волна.

1913

«О — я не насладился плодами дальних рек…»

С.Я. Рубановичу

О — я не насладился плодами дальних рек. Я на берег садился. Одинокий человек. О — дунь, жестяной ветер, на дубов сырую грань! Разграбить осень грабов, кленов жесткую дрань. И так же грабить путника, забывца о плодах, Которыми он не насладился на дальних реках. Захаживали волны за корни черных ив. Но я быль равнодушен и боязлив. А грань далеких волн, отчаявшись, звала: — Окипи нас мокрой ладонью весла! И мне не нужен быль однажды мой хитрый звон, Над ним торжествовал многоводный сон. Там тучно зрели… — ах, должно быть, не рассказать! Померанцы ли? — и сердца их: солнц бешеная рать. Мой меч был тонок — невидимая струна. И в землю ухолила дрожащая слеза. — И я не насладился плодами тех рек, Где было веселье. Одинокий человек.

1914

Кинематограф

Ужель уберечься Слева — рева, взрыва — справа? Горой бульварного песка Трамвай равнодушно бегущий снизу. Когда блестка ее. Кушей порывает выси, Мчится. О, отрясывайся, — Небо, сводящее дорогой, Суд походи мелкой Молочнистый. И вот (не может быть! ужели! Что вы, что вы! помилуйте! — ): Скорченными ногами Пробегает изречений Вялый поток, Как сон изрешетений… Но тут лучше мне остановиться? Не думайте, все же, Ошибочно приписывая… — Плисовые огни, снятся рожи— Как этот каждый удар Есть совершенно — трепет Телефонных болтовней, Перси головней расстрелив… — И бросивши карандаш о земь, Забыв про озимь и про все, Презрительно забыл про что.