Лисбет

– Нет, не опасаюсь. Говорят, здесь хорошая охрана.

– Надеяться на охрану – это для нас, обывателей, естественно. Но…

– А что, у вас имеются на этот счет сомнения?

– Кто я такой, чтобы сомневаться? Но колье такого типа стоит не меньше двухсот тысяч фунтов стерлингов. Я бы засомневался, разрешить ли моей спутнице спокойно носить в толпе такое колье. Впрочем, у моей спутницы не может быть такого колье, да и спутницы-то нет.

– А меня вы не принимаете во внимание?

– Боже, я бы рад иметь право называть вас моей спутницей. Но ведь это просто смешно. Кстати, мы еще даже и не знакомы. Меня зовут Андрей.

– Очень приятно. Я – Лисбет. Друзья зовут меня Лиззи. Почему вы не можете именовать меня спутницей?

– Это же естественно. Посмотрите на себя и на меня. Вы молодая, красивая, состоятельная, судя по вашим украшениям, женщина. А я – не первой свежести мужчина, живущий на пособие государства.

– Не прибедняйтесь: живущие на пособие не покупают круиз в отдельной каюте с балконом.

– Я заказывал каюту на двоих на восьмой палубе. За небольшую доплату предложили четырнадцатую, и я соблазнился. Но моя спутница слегла с температурой, и мне пришлось ехать одному. Немного накладно. Вот я и решил улучшить свои финансовые дела в игровом зале.

– Разве это возможно?

– Что?

– Выигрывать в казино?

– Почему нет? Я вам как-нибудь расскажу в другой раз.

Мне не хотелось продолжать этот разговор, да и с коктейлем мы уже давно закончили. Предложил прогуляться перед сном. Мы прошлись почти в молчании по незащищенной от ветра части палубы восьмого этажа. Было весьма свежо и даже холодно. Пришлось вернуться на наш этаж. Еще раз посоветовал Лисбет подумать об ее украшениях. Можно ведь сдать их в корабельный сейф на хранение. Но она только рассмеялась в ответ. Мы попрощались и разошлись по своим каютам.

24 октября, пятница.

Следующий день начался для меня с боя барабанов и дикого завывания вувузел. Я вышел на балкон и увидел, что мы уже подошли почти вплотную к причалу порта Тунис. На площади перед лайнером важно вышагивают и перестраиваются верблюды; кроме группы погонщиков рядом с верблюдами шагают музыканты, производящие весь этот шум. Затем верблюдов уложили в рядок. Ждут выхода туристов. Можно смотреть на верблюдов пять-десять минут, но не полчаса ведь. Вернулся в каюту одеться. На берег не иду, но завтракать нужно. Подумал еще, не постучаться ли в дверь Лисбет, но не решился. Вчера ей, возможно, было скучно и одиноко. А сегодня новый день, ее ждут новые впечатления. Нечего навязывать молодой женщине свое присутствие.

Но постучали в мою дверь. Открыл и засмущался – в дверях стоит Лисбет, а я еще не полностью одетый. Пробормотал извинения и сказал, что через минуту буду готов. Оказывается, она предложила пойти вместе завтракать. Завтракали не очень долго. Вернее, я сразу выбрал себе кефир, небольшой кусок пирога, кофе и поставил свой поднос на ближайший свободный стол. А Лисбет прошла целый ряд прилавков, но вернулась к моему столу тоже с почти пустым подносом. Во время завтрака мне удалось молчать, так как Лисбет заполнила паузу длинным рассказом о том, как они с подругой гуляли несколько лет назад по Москве и как им многое казалось там странным. Потом невзначай спросила, когда я в последний раз был в Москве. Пришлось ответить, что в Москве не был уже пять лет, нет повода, хотя съездить было бы неплохо: говорят, там все очень быстро меняется.

Возможно, ее удовлетворил мой ответ, но, может быть, мы просто в это время окончили завтракать. Я проводил Лисбет до каюты, посоветовал ей не брать такси, а сесть в экскурсионный автобус: надежнее. Попрощался и снова отправился на тринадцатый этаж. Зачем – не знаю. Делать было абсолютно нечего. Почетный круг по тринадцатому этажу, и спускаюсь на восьмой. Все закрыто. Действительно, во время стоянки в порту все отдыхают.

Ресепшен

На шестом этаже было уже почти пусто. Пассажиры отправились в порт, новых пассажиров не было. Я подошел к дежурному и спросил расписание на день на русском языке. Мне так и не принесли его в каюту. Дежурный предложил посмотреть в боксе, в котором были свалены расписания на разных языках. Два раза перелистал все и не нашел нужное. В общем, это не страшно: не все ли равно читать на английском или на русском. Но меня немного задело, что к русскоязычным пассажирам относятся небрежно. Я снова попросил расписание. Дежурный – высокий симпатичный негр – подошел к боксу и сам пролистал всю пачку. Нужного расписания нет. Он обратился к старшей по смене, и она попросила его сходить куда-то. Я сказал, что подойду через десять минут. Все время сознательно говорил на русском языке, почти все, кроме некоторых ключевых английских слов, которые старательно коверкал.

Через десяток минут снова подошел к дежурному и поинтересовался, принесли ли расписание. Он смущенно сказал, что на русском языке не нашли. Это меня уже задело. На лайнере есть типография. Могли бы печатать достаточное количество расписаний. Предложил позвонить в типографию и попросить допечатать расписание. Естественно, негр меня не понял. Тогда вмешалась русскоязычная сотрудница и перевела ему мои слова. И тут началось представление. Я требовал свое, дежурные отсылали меня к начальнице смены. Она мне повторяла, что с завтрашнего дня мне будут приносить расписание в каюту. Я парировал, что мне еще вчера это обещали. Начальница извинялась и снова говорила о завтрашнем дне, а я говорил, что завтрашний день уже наступил, так как вчера меня тоже кормили завтраками. И так многократно. Мне стало интересно. Подтверждал свои претензии все новыми словами. Их переводили. Начальница отвечала примерно одно и то же. Я говорил очень вежливо и настойчиво. Повторял, что русский язык является международным, одним из языков Организации Объединенных Наций. Время от времени вставлял фразы на иврите, чем вводил всех в смущение. Я уже хорошо всмотрелся в начальницу смены – молодую итальянку. Она мне нравилась. Невысокая, хорошо сложена, приятное лицо. Примерно через десять-пятнадцать минут наших пререканий русскоязычная сотрудница взмолилась:

– Ну что вы хотите? Не может она заставить типографию напечатать один экземпляр. Никак не может. Зачем вам все это?

– А может, мне нравится разговаривать с такой приятной дамой.

Сотрудница перевела своей начальнице по-другому:

– Кажется, он в тебя влюбился!

Собравшиеся сотрудники смены (а нас уже напряженно слушала вся смена, даже с противоположного борта подошли), грохнули от этих слов. Начальница покраснела, но посмотрела на меня совсем с другим выражением. Я улыбался ей, все смеялись, инцидент вроде исчерпан, а тут еще просьба, естественно, на приличном английском, разрешить сфотографировать ее. Начальница промолчала, и это воспринято мной как разрешение. Две вспышки, потом сфотографировал всю смену на рабочих местах и пообещал принести фотографии. Хоть какое-то развлечение и мне, и всей смене.

Но нужно теперь найти здесь фотосалон. Он нашелся на восьмом этаже, и мне через десять минут выдали небольшую пачку фотографий. Опять спустился на шестой этаж, раздал фотографии и попросил начальницу, я уже знал к этому времени, что ее зовут Эмма, разрешение оставить одну ее фотографию у себя. Опять общий смех, но разрешение милостиво получено.

И что делать дальше? Для второго завтрака еще рано, в библиотеке делать нечего, купаться не хочется, да и не так жарко еще. Пошел на тринадцатый этаж, сел под шезлонгом и осмотрелся вокруг. В бассейне и на лежаках много людей, почему-то в основном женщины. Оказывается, не все сошли на берег. Женщин много, но смотреть не на кого. Либо еще совсем молоденькие, почти дети (с высоты моего возраста), либо почтенные дамы, со всеми вытекающими последствиями для их фигур. Я почти задремал, по крайней мере, закрыл глаза, и в памяти стали проплывать какие-то обрывки воспоминаний.

И это яркие, но неприятные воспоминания: мое расставание с коллекцией. Я часто вижу отдельные обрывки этих воспоминаний во сне. Продать ее целиком – невозможно. Вывезти в Израиль тоже невозможно: как вывезешь две-три сотни килограммов камней? Да и зачем они мне в Израиле, где я буду их хранить? А я знал, что жизнь в Израиле мне предстоит не сладкая, устроиться на работу будет невозможно, поэтому самому придется решать вопрос с квартирой. Квартиру в Москве, доставшуюся от родителей, я не собирался продавать.

И вот звонки знакомым коллекционерам и дилерам, большие скидки. Хорошо, что наиболее ценную часть – камни в изделиях девятнадцатого века, удалось продать через знакомого дилера дипломату, для которого совсем нетрудно вывезти все в свою страну. А среди них было несколько очень ценных изделий. Собственно, само изделие обычно не оценивается, если оно в серебре, оценивается только камень. Смешно, но в Советском Союзе, да и в первые годы после распада Союза, было все наоборот. Оценивался только металл, камень не принимали во внимание. Именно тогда, будучи совсем молодым, я приобрел свои наиболее ценные экспонаты: серебряное кольцо тридцатых годов девятнадцатого века с большим бирманским рубином; брошь середины того же века с турмалином в окружении очень чистых, чешских вероятно, гранатов; пару золотых сережек семидесятых годов с большими светловатыми, но очень чистыми уральскими изумрудами. Особенно жалко было отдавать пластину малахита великолепного рисунка, к которой был прикреплен эмалевый портрет Александра I в золотой оправе. Когда-то я отдал за нее обменного материала на две свои годовые зарплаты. Впрочем, зарплаты-то были маленькие.