Лишний в его игре

Когда за ними захлопывается дверь, мы с Даней бежим обнимать маму.

— Ты их уделала! — восхищенно говорю я.

— Ты молодец, мам, — хвалит Даня.

Мама треплет нас по волосам. И хлюпает носом.

— Мам, ты что, плачешь? — Я смотрю на нее.

Ее глаза блестят. Она мотает головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Не плачь, ты все сделала правильно. Так им и надо.

Она крепко обнимает нас и сквозь слезы говорит:

— Мои милые. Как же я рада, что вы у меня есть.

Мама потягивает носом. Глубоко вдыхает и удивленно спрашивает:

— А воздух всегда был таким легким и свежим?

32

Мама расплатилась с бабушкой и дедушкой, а еще уволилась из ГУЭФ, перешла работать в универ попроще. Все для того, чтобы больше не иметь с ними никаких дел. Теперь она свободна. Даже краситься стала в светлые тона.

Наша новая квартира — двушка, и мы с Даней живем в одной комнате. Это, конечно, бесит, мы постоянно друг друга доводим, но по-другому никак. Вообще, видя, что маме тяжело тянуть и нас, и ипотеку, мы приходим к общей мысли: нужно найти работу хотя бы на неполный день. Ищем себе такие рабочие места, чтобы они были друг другу географическими антиподами: хотя бы там сможем отдохнуть друг от друга! Но по закону подлости мы находим одно и то же место: тесный фургончик с едой, в котором Даня делает пончики, а я — кофе.

Мы постоянно деремся и бесим друг друга. Но если бы я мог вернуться в прошлое, в тот момент, когда упрашивал маму отсудить Даню, я бы ничего не поменял.

Прошлое никак не может оставить Даню. Я вижу, что он многое держит в себе, хоть и притворяется, что с ним все в порядке.

Ему снятся кошмары. Он мечется по ночам в постели. Ворочается, иногда что-то в панике бормочет. В эти моменты я подхожу к нему, сажусь на край кровати. Кладу руку на лоб: он весь мокрый.

— Нет, не надо, пожалуйста, — иногда просит он. — Оставь меня. Уходи, я не хочу тебя видеть. Не делай этого, пожалуйста. Мне больно.

Я знаю: это он не мне. Я беру его потную ладонь и крепко сжимаю. Другой рукой глажу его по мокрым волосам и уверенно говорю:

— Беги в убежище . Тебя там не тронут, я обещаю. В убежище. Давай, быстро.

Даня затихает: слушает во сне. Вскоре успокаивается; думаю, его кошмар отступает… Чтобы в следующую ночь вернуться.

Я ничего не говорю маме. Мне кажется, это будет предательством по отношению к Дане. О некоторых вещах родителям лучше не знать, мама ничем ему не поможет. Но что же делать? Как же мне ему помочь? Я уже сломал всю голову.

Но однажды в декабре приходит решение. На улице я вижу девочку лет восьми — она пытается освободить воздушного змея, который застрял в ветках дерева. Она дергает за веревку, но тщетно. Я помогаю ей: сбиваю его камнем. Удается с четвертой или пятой попытки. Змей падает к моим ногам. Я обращаю внимание на надпись на полотне: «Привет».

Я протягиваю девочке змея. Она благодарит меня.

— Здесь написано «привет», — говорю я. — Для кого это?

— Для дедушки, — отвечает малышка.

— И где он сейчас?

— Он на небе. Но мой змей летает так высоко, что дедушка обязательно увидит мой привет. — Девчушка смотрит на меня с сомнением. — Увидит же?

— Обязательно, — киваю я.

У меня зреет план.

Даня

33

Внутри меня дыра. Ничто не может ее залатать.

Из-за этой дыры я во всем вижу незавершенность. Мне всегда чего-то не хватает: в комнате, в еде, которую я ем, в фильмах, которые смотрю, в пончиках, которые готовлю. Это паршивое чувство, и я совершенно не понимаю, как от него избавиться. Как наконец почувствовать себя цельным?

Я готовлю пончики, убираю порцию в бумажную коробку, посыпаю сахарной пудрой. Хочу закрыть коробку, но застываю. Хмурюсь. Что-то не так… Пончики не такие, какие должны быть. Может, мало пудры? Я сыплю еще. И еще. Но все равно все не так . В них чего-то не хватает… Хочется выбросить их в помойку и испечь новые.

— Долго еще ждать? — ворчит покупательница.

Ее кофе уже готов, остались пончики.

Наш фудтрак стоит рядом с катком, клиентов всегда много.

— Сейчас, уже все готово, — вежливо отвечает Яр и подходит ко мне. Хочет забрать коробку, но я не отдаю.

— Все не так, я переделаю, — говорю я.

Он растерянно смотрит на коробку:

— Что не так? Пончики как пончики. Давай сюда, у нас еще заказы.

— Нет. Я переделаю. Эти выброшу. — Я упрямлюсь.

Ярослав смотрит на меня с беспокойством. Серьезно спрашивает:

— Дань, ты же понимаешь, что дело не в чертовых пончиках?

— В них. Они просто не такие.

Но он качает головой.

— Проблема здесь. — Он стучит себе по груди. — Там у тебя чертова дырка от этого пончика. И потому тебе кажется, что все не так. Но думаю, я знаю, что можно сделать.

— Что? — спрашиваю я с надеждой.

Он ободряюще улыбается:

— Для начала — отдать заказ замерзшему клиенту.

* * *

Мы стоим на общем балконе в Торчке, на семнадцатом этаже. Здесь гуляет ледяной февральский ветер, очень холодно. В руках у меня — письмо для Нонны.

Она умерла в декабре: по пьяни поссорилась с сожителем, и он неудачно ее толкнул. Вот такой хрупкой оказалась ее жизнь, а я всегда считал Нонну бессмертной и всесильной… Но я ошибался.

После ее смерти я почувствовал только досаду. Я не успел так много ей сказать, слишком долго медлил. Я уже не смогу донести до нее все, что хотел. Но именно Яр подсказал мне выход. Предложил написать письмо и отправить его. И совсем неважно, что Нонна его не прочитает.

Сначала я скептически отнесся к его предложению. Но он настаивал: видел, в каком я состоянии. Хотя я уже довольно долго живу в новой семье и зову Катерину мамой, я все равно не могу найти покой. Дыра в груди разрастается, в нее проваливаются все чувства. И если ее не залатать, скоро я целиком исчезну в ней.

— Расскажешь, что там? — Яр кивает на письмо.

— Там вся моя ярость, — спокойно говорю я так, как если бы речь шла о чем-то скучном.

Я крепко сжимаю лист бумаги. Стискиваю зубы. Смотрю с балкона на заснеженную панораму города. Я писал это письмо долго, переписывал несколько раз. Как будто действительно собираюсь отправить его адресату…

Ненавижу ли я Нонну? Удивительно, но нет. Что же я чувствую? Огромное разочарование. Она должна была быть моей мамой, но не справилась с этой ролью, да и не желала справляться.