Лист на холсте, или Улиточьи рожки

— Согласна, — кивнула Элоиза. — Конечно же, рекомендаций господину Верчезе не будет, а если меня спросят — то я расскажу всю историю без утайки. Более того, я уже рассказала её одному знакомому, который в курсе рынка соответствующих вакансий и как раз сейчас ищет в мой отдел нового сотрудника. Я его хорошо знаю — он без труда разнесёт информацию по профильному сообществу.

— Это кто же такой крутой? — не удержался Верчеза.

— Симон Эмильен.

Он бросил на неё единственный взгляд, и тут же отвернулся, но ей хватило, чтобы понять — о да, он в курсе, кто это.

— Откуда вы его знаете? Вы же в профессии не так давно?

— Он мой однокурсник.

Больше Верчеза не сказал ничего, да и не о чем уже было говорить. София обещала в течение дня решить все формальные вопросы, а Себастьен — выставить Верчезу за пределы здания также в течение дня. После чего оставалось только откланяться и пойти работать.

Эмма проснулась в одиночестве. Это было не слишком знакомое и оттого прекрасное чувство. Более того, она проснулась сама, без будильника — и это было приятно. А уж воспоминания о вчерашнем вечере, точнее, ночи, и вовсе были из лучших в её жизни. Нет, она не предполагала изменять мужу в этой поездке, и не подозревала, чем может закончиться простое предложение поужинать не в назначенной ей комнате, а где-то ещё.

Нет, она не хранила мужу верности. Не за что ему такой подарок. И при малейшей возможности находила мужчину — не на ночь, так на полчаса. И ей было не особо важно, кто он и каков — мужчина, и ладно. Но вчера… Он нашёл её сам, сам всё придумал и организовал, и после, в своих апартаментах, не разочаровал её. Эмма понимала, что если продолжение и возможно, то — только пока они не уехали отсюда, а точнее — пока муж под присмотром врачей. Потом он будет требовать, чтобы она была рядом — кроме тех моментов, когда придумает ей какие-нибудь никому не нужные дела. Всё, что угодно, только бы она не занималась, чем хочет!

Впрочем, он и живопись запрещал — ровно до тех пор, пока его кузен не увидел её пейзаж и не попросил себе такой же. А потом ещё один кузен. И ещё. И какие-то его друзья. Кажется, муж даже делал на её картинах какой-то хиленький бизнес… ничего, если ей удастся выпутаться и уехать, он может хоть вообще все её вещи продать. От неё уже не убудет.

Эмма никогда не звала мужа по имени. Про себя — муж и он. А в разговорах — господин Лоран. И только. Он тоже не утруждал себя и обращался к ней «эй, ты», или «эта», или «дура». Так что…

А Маршан-то вчера вернулся ещё позже неё. Пришёл, послушал под дверью спальни, заглянул — она слышала — увидел, что она в постели и якобы спит — закрыл дверь и на цыпочках удалился в свою комнату. И что-то ей подсказывало, что его тоже соблазнили по всем правилам, и он рассчитывает на продолжение.

Эмма вскочила с кровати и отправилась в душ. Увы, придётся заглянуть в медицинское крыло и справиться о здоровье мужа. Но господин доктор обещал, что продержит его в постели ещё дней пять… хорошо бы.

А потом можно будет пойти в реставрационную мастерскую. Она вчера выпросила разрешение побывать там и посмотреть, как они работают. Вот бы её кто-нибудь когда-нибудь взял в такое место! Но сначала свобода. А там уже и работу можно будет поискать.

22. Об оттенках зелёного цвета

Кьяра завершила работу и позвонила Джованнине — как там она, не собирается ли поужинать внизу? Или наоборот — ей организовать ужин в мастерскую? Джованнина сказала — в мастерскую. Значит, сделаем.

Ужин привезли одновременно с ней — пока дойти до своей комнаты, пока переодеться — вот и время прошло. Джованнина, конечно, может вообще про ужин забыть, и даже Карло ей не всегда напоминает — он говорит, что её безумие заразно. Впрочем, сейчас, когда у реставраторов всё вверх дном из-за подделанной картины и её странных хозяев, она не каждый вечер находит время и силы, чтобы заняться своим портретом. То есть портрет-то Карло, но пишет-то его она!

Сегодня, похоже, опять сеанса не будет. Джованнина сидела на стуле с очень замученным видом, рядом сидел Карло и пытался её рассмешить.

— Что, сегодня опять без портрета? — удивилась Кьяра.

— Да тут сегодня целый день болталась жена хозяина картины. Она, видите ли, подлизалась к отцу Варфоломею, и тот разрешил пустить её в мастерскую. Благодетель нашёлся!

— И что она тут у вас делала? — удивилась Кьяра.

Вправду, чего людям мешать работать?

— Любопытничала, — фыркнула Джованнина. — А потом слёзно попросила дать ей кусок холста, кистей и красок. Давно, говорит, в руках не держала.

— Она умеет держать в руках кисть? Эта девочка, ради которой тут Гаэтано весь дом на уши ставил? — изумился Карло.

— Гаэтано? Весь дом на уши? Расскажи, — потребовала Кьяра.

Такое надо знать! И про Гаэтано, и вообще.

— Да он на неё запал давно, ещё когда за ней только следили. А тут такая оказия — старый муж у врачей, и врачи ему не позволяют выходить из палаты, а она ничем не обременена. Правда, там муж — редкостный урод, как я понял. Только не понял, зачем такого брать в мужья. Ведь жизнь у неё, судя по всему, не сладкая.

— Бывает по-разному, — пожала плечами Джованнина.

— И что, Гаэтано её утешает? — уточнила Кьяра.

— Судя по всему — да. Если старый муж потом возьмётся настучать ему по голове, я приду посмотреть.

— Там скорее уж Гаэтано настучит, — фыркнула Кьяра. — Так она что, умеет рисовать?

— Она окончила Высшую школу искусств в Париже, — усмехнулась Джованнина. — Не просто умеет, а отлично умеет. Посмотри, — кивнула на стоящий у стены мольберт с небольшим холстом. — Мы ей дали какой-то кусок, уже готовый для работы, ну и всего прочего тоже, и вот что получилось.

На холсте был нарисован лист. Лист от монстеры — эти огромные кусты стояли по всему дворцу, и Кьяре время от времени доводилось их поливать. На листе хитрым образом играло солнце, он выглядел настоящим.

— Как будто в коридоре от куста оторвали и булавкой к ткани прикололи, — выразила Кьяра своё восхищение.

— Точно, — согласилась Джованнина. — Только что-то в нём меня задевает, и я не могу понять, что. Как будто нужно на что-то обратить внимание.

— В листике что ли? — уточнил Карло.

— Да. Что-то в нём не так. Или во мне, — нахмурилась Джованнина. — Везде вижу ерунду.

— Ну-ка, расскажи, где ты видишь ерунду? — насторожился Карло.

— А чего вдруг? — не поняла она.