Шрифт:
ЛИСТОПАД
Роман
Перевод с сербскохорватского В. И. ЗАВЬЯЛОВА
Для нас была весна, а для него осень, закат жизни.
Неслышным
— Об одном прошу тебя, не пиши в газетах о моей смерти, — сказал он мне при последнем моем посещении. — Мои недруги не должны этого знать.
Мое задумчивое молчание вызвало на его поблекшем лице грустную улыбку. Это была его последняя улыбка. Через два часа он скончался, оставив нас в вечной печали.
На Космае до сих пор о нем ходят легенды. Крестьяне его родной деревни воздвигли ему памятник из черного мрамора. Вместо надписи на памятнике высечены штык и роза.
Село Рогача
22 сентября 1966 года
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
По дальним холмам и возвышенностям потянулись лиловые полосы тумана. Изломанная линия горизонта терялась в темноте. Медленно и незаметно на Космай [1] опускались холодные и жутковатые осенние сумерки. Все вокруг устало дремало, придавленное гнетом тишины и таинственности, которая вытекала из каменных недр и, словно видение, парила над землей. Вершина горы хмурилась под покровом тяжелых облаков. Уже несколько дней не было видно солнца, а в сумерки начинал моросить мелкий колючий дождь. Повсюду по земле пролегли дождевые дорожки.
1
Космай — гора в Сербии.
Все дышало осенью, настоящей, глубокой шумадийской [2] осенью, наполненной запахами сырой земли и набухших палых листьев. С каждым днем все реже слышались печальные крики журавлей, давно улетели ласточки, замолкли перепела, и только многочисленные воробьи, сбившиеся в стаи, оглашали окрестности своим испуганным чириканьем. На всем вокруг лежала печать какой-то озабоченности, одиночества, печали и легкой тревоги. В лесу становилось все спокойнее и умиротвореннее, лес опустел — ни крестьяне из ближних деревень, ни цыгане сюда больше не заглядывали. Только Пейя Лолич иногда приходил в этот глухой уголок, будто хотел оживить в своей памяти картины прошлого. И пока сумрак не скрывал Космай, Лолич неподвижно стоял на голой вершине и с интересом рассматривал села, разбросанные по склонам рассеченных глубокими оврагами, усаженных кривыми рядами деревьев, покрытых садами и перелесками холмов.
2
Шумадия — район Сербии южнее Белграда.
Лолич любил смотреть, как белые крестьянские дома с красными крышами пропадали из виду в наползавшей тени сумерек и как весь многоцветный пейзаж превращался в один большой однотонный ковер.
С малых лет Лолич любил эту холмистую часть Шумадии с ее небольшими нивами и пастбищами, небогатыми садами и огородами, красивыми домиками, внешне всегда спокойную, погруженную в свои заботы и невзгоды, с устоями старины, тщательно и заботливо оберегаемыми народом, любил он эту красивую гору, высоко взметнувшуюся над разбросанными внизу мирными селами, которая походила на гигантский могильный холм, воздвигнутый над останками неизвестных героев, и о которой с глубокой древности до наших дней слагаются красивые легенды. Лоличу всегда казалось, что он уцелел в сумбуре прошлой войны лишь благодаря глубокой любви к родному краю, что он вытащил свою жизнь из вихря смерти для того, чтобы передать молодому поколению через свои книги эту большую, неисчерпаемую любовь. И теперь, пользуясь любой возможностью, он приходил сюда, чтобы вспомнить прошлое, восстановить в памяти некоторые прежние события, которые не вернешь и возврата которых он бы не хотел. Время делало свое дело, многое стерлось в памяти, но было и такое, что осело глубоко в душе, не забывалось. Сквозь годы оно казалось все милее и дороже, как минувшая молодость, которая живет вечно лишь в памяти и никогда в действительности.
Отсюда, с этой крутой вершины, похожей на большую спиралеобразную
раковину улитки, иссеченную бурями и невзгодами, покрытую глубокими трещинами, зеленым мохом и красно-желтыми опавшими листьями, — отсюда началась настоящая жизнь Пейи Лолича, целеустремленная сознательная жизнь молодого романтика, довольно хорошо знавшего, чего он хочет от жизни и что отстаивает на этом свете. Лолич и сейчас был еще довольно молод. Ему было чуть больше тридцати пяти лет. Но глубокие морщины, изрезавшие лоб над густыми бровями, и пряди седых волос говорили о том, что за плечами этого человека лежит очень трудная жизнь.Действительно, с юных лет Лолич включился в трудную борьбу за право на человеческое существование. Он сознавал, что эта борьба будет длительной, что она продолжится и после того, как его уже не будет в живых. Лолич любил окружающую его жизнь, любил свои повседневные дела, которым отдавал всего себя целиком. Он гордился тем, что в достижениях новой жизни есть его непосредственный вклад, и считал себя ее неразрывной частицей. Прошлое и настоящее, обыденное и героическое слились в его сознании в тугой узел, такой же неразрывный, как земля и воздух, как жизнь и смерть, как человек и любовь.
Человек, сформировавшийся и закалившийся в огне борьбы, особенно остро ощущает свою причастность к действительности. Все для него имеет свою причину, свой остов, прочный и непоколебимый, на который всегда можно опереться. Жизненный корень Лолича, определявший всю его сущность, находился на отрогах этой горы, в сплетении великих, незабываемых событий. Здесь, на Космае и в его окрестностях, где скрещиваются извилистые волчьи тропы, а по дну глубоких ущелий мчатся холодные потоки, Лолич перенес нечеловеческие муки и лишения.
Окинув взглядом крутые горные тропы, по которым в тысяча девятьсот сорок первом году партизаны выбирались из железных тисков смерти, Лолич вдруг заметил, что в его направлении следует какой-то человек, на первый взгляд довольно пожилой и усталый. Лолич инстинктивно почувствовал, что эта встреча не принесет ему добра, и насторожился. Человек часто останавливался, крутился на одном месте, оглядывался назад, будто кого-то ожидал увидеть. Временами он пропадал в зарослях кустарника, чтобы вновь появиться на полянках. Лолич ни на минуту не упускал его из виду, следил за каждым его шагом, как когда-то в войну наблюдал за вражескими солдатами, пытаясь догадаться, что ищет здесь этот старик в столь неурочное время. Жители ближних сел сюда не заглядывают. Они боятся этого места, так как им кажется, что из-за каждого камня, из-за каждого куста на них смотрят те, кто погиб здесь, защищая родной край. «Да, много здесь осталось наших, — с тяжелым вздохом и внутренней болью подумал Лолич. — Из всего отряда нас уцелело двадцать пять человек».
Осенью сорок первого, когда партизаны были вытеснены из всех районов Шумадии, только на Космае и в его окрестностях продолжалась отчаянная борьба. Здесь бесстрашные космайцы кровью писали новые страницы героической летописи своего края.
Остатки отряда, отступая, ушли в направлении Санджака [3] в то время, когда последние ласточки улетали на юг. Весной следующего года ласточки вернулись в родные места, но уже не все, как не все возвратились к себе домой партизаны. И сейчас, наблюдая за заплутавшим путником, Лолич подумал: «А может, он тоже одна из тех ласточек, которая когда-то отбилась от стаи и затерялась на длинном, тяжелом пути, а сейчас возвратилась и ищет свое разоренное гнездо?..»
3
Санджак — район Западной Сербии.
Пока Лолич размышлял, путник подошел совсем близко. Увидев Пейю, он на мгновение остановился, как бы что-то припоминая, а затем повернул в сторону оврага, со дна которого доносилось клокотание горного потока. По поведению незнакомца было видно, что он не хочет ни с кем вступать в разговор и предпочитает уединение.
— Эй, знаете ли вы, куда идете? — окликнул его Лолич с почтением, которое было свойственно ему в тех случаях, когда он оказывал мелкую услугу. — Эта тропа ведет к обрыву и довольно опасна. Вам лучше бы вернуться назад. Вы меня слышите?
Незнакомец, сделав по инерции несколько неуверенных шагов, остановился. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Лолич видел его достаточно отчетливо, но ему захотелось взглянуть на незнакомца поближе: что-то в нем его насторожило. Несколько мгновений они внимательно рассматривали друг друга. Незнакомец был высокого роста и выглядел довольно старым и усталым, щеки у него запали, взгляд был какой-то погасший, тусклый. У него была длинная седая борода и такие же длинные и седые волосы. На его худых плечах болталась старая, потертая куртка без пуговиц, подпоясанная узким ремешком. На нем были солдатские брюки, обут он был в резиновые сапоги. Опираясь грудью на палку, незнакомец тяжело дышал, но весь его облик был преисполнен достоинства. Этот человек, видимо, относился к той категории людей, которых вначале принимают за просителей, но при дальнейшем знакомстве обнаруживают, что они привыкли не просить, а брать, не подчиняться, а повелевать.