Литература мятежного века

Что же: мертвая схема, абстракция, где нет места поэтической правде бытия, колдовскому очарованию душевной красоты, - это и есть мир искусства? " что такое художественный плюрализм: отрицание реалистических традиций в угоду торжества авангарда и предавангарда? Лишение искусства социального и национального начал? "ли, может быть, абстрактные формы, которые сродни научным открытиям, отмена образа и исчезновение времени во имя "концентрированного интеллектуализма", "искания вселенского образа" и "сосредоточенного созерцания". Но все это означает гибель искусства.

Что же касается реализма, смеем утверждать, - это не скудость чувства и мысли, не приземленность и не унылые плоды обыденного сознания, убивающие идеал и мечту. Реализм - это жизнь в развитии, борьбе, цветении и увядании как момент перехода в иное состояние, как залог рождения нового. Истинное творение реализма даже в момент потрясения трагическими судьбами героев наполняет нас неизъяснимым ощущением светлого чувства и надеждой, укрепляет любовь к жизни.

II

Всеобщий кризис девяностых годов привел к катастрофическому падению общественного самосознания, к утрате веры и животворных идей. Отсюда растерянность и пессимистическое настроение, расщепленное сознание и отчаяние широких масс. Удручающе выглядит и творческая интеллигенция, выдвинувшая из своей среды немало гнусных личностей; ее нестройные ряды пополнили униженные и оскорбленные, отчаянные и отчаявшиеся, надломленные и робко протестующие. Меж тем для подавляющего большинства граждан некогда великой и гордой страны общественная жизнь, лишенная своего былого гражданского содержания, стала будничной и серой. Нет больше ни государственных интересов с их мировыми проблемами, ни прежних духовных запросов и культурных увлечений. Театры, музеи, культурные центры превратились в огромный рынок безвкусицы и пошлости. Тут же приютились всевозможные ларьки и лавки, торгующие заморской рухлядью; притоны, харчевни, всегда полные праздной публики, которая и составляет основную массу "хозяев жизни", так называемых "новых русских", погрязших в преступных махинациях, лишенных гражданских и духовных интересов и стоящих на грани полной деморализации. Так обнажилась суть нынешней жизни со всей ее отвратительной бездуховностью и низостью.

А в это время в стане "граждан мира" царит радостное возбуждение. С неслыханным цинизмом высказался на сей счет академик Лихачев. Жить стало лучше, умиляется он: "Открытые лица, смелый взгляд, откровенные суждения". " тут же поклон и благодарность президенту, который "расчистил путь для возрождения свободной России". Во имя этой свободы, дескать, можно поступиться и развалом великой державы, издевательством над народом, наконец, убийством ни в чем не повинных людей: "В такие периоды, я уверен, поэт и должен быть возле трона (?!
– Н. Ф.), чтобы предостеречь Царя (читай Ельцина.
– Н. Ф.) от неразумных шагов. Во имя главного"11. О главном сия "свеча на ветру" (А. Вознесенский) и "главный интеллигент страны" (Т. Толстая) поведают позже, восемь месяцев спустя, когда встанет вопрос о его причастности к московской трагедии: "У меня и сейчас нет сомнения в том, что обращение к президенту надо было подписывать", то есть подталкивать власти предержащие к массовым убийствам.

А незадолго до этого тихим, ласковым голосом он умолял "отца нации" устроить суд над теорией марксизма, чтобы мы (?) "показали (?!) наконец, что именно сделал марксизм с нашей наукой, с нашей мыслью". Ловкий трюк, как любят повторять в Одессе. Но, во-первых, Лихачев имеет, мягко говоря, весьма туманное представление о марксизме, поскольку знаком с ним в основном по собранию анекдотов о Сталине эрудита Юрия Борева, а во-вторых, усилиями таких, как он, лжеученых послевоенная общественная наука была низведена до их же интеллектуального уровня и превращена в отстойник безмыслия, словоблудия и моральной деградации. Посему, видимо, справедливее судить не идеи (что сильно смахивает на врожденный кретинизм иных "демократически мыслящих" субъектов), а конкретных виновников оскопления и унижения научной мысли. Дела и слова этого "демократа до мозга костей" как нельзя лучше свидетельствуют об интеллектуальной и духовной нищете советской радикальной интеллигенции. Настоящий ученый, академик А. А. Трофимук с негодованием писал в марте 1998 года: "Уж очень не хотелось бы быть рядом с академиком РАН Д. С. Лихачевым, который в памятный день октября 1993 года призывал вас (Б. Н. Ельцина.
– Н. Ф.) расстреливать всенародно избранных депутатов РФ".

Таков облик представителей определенной части академической интеллигенции. Вот перед нами письмо 31-го правдоискателя времен начала "перестройки" Это весьма любопытная политическая демонстрация Лихачевых, а проще - тоска по тем временам, когда малиновый звон ученых регалий, высоких знаний и правительственных наград повергал в священный трепет простых советских тружеников, а власти предержащие услужливо выдавали мнение "светочей мысли" за глас истины и, само собой, народа. А глас сей - чего греха таить - звучал нередко как призыв к расправе с инакомыслящими. В названном материале - вместо доказательства - угрозы, вместо выяснения истины - навешивание ярлыков и нагромождение политических обвинений: "...В руководстве СП РСФСР процветают командно-приказные методы, групповая нетерпимость, личные интересы выдаются за общенациональные, общенародные, общепартийные, органы печати насильственно превращаются в рупоры черносотенных "идей" (...) хотят присвоить себе монополию на русский патриотизм". Доказательства? Их нет. Зато сколько угодно брани. А ведь подписано сие академиками, народными депутатами, людьми, принадлежащими к ученому сословию и художественной элите. (Есть среди них и "главный интеллигент страны", в миру председатель Фонда культуры.) Оторопь берет, в глазах рябит при созерцании имен титулованных особ. И все-таки, если начистоту вести разговор о нравственных недугах общества, видимо, следует начинать его с них - иных академиков, режиссеров театров и литераторов. За что получили звания и должности? В какое время? Честны ли перед народом? Вот стиль их наветов на СП РСФСР, оставляющий нехороший след в душе: народ "упорно уводят на гибельный путь сражений с очередным внутренним врагом, чей образ состряпан монопольщиками патриотизма, радеющими о каких-либо угодно интересах, кроме народных". " эти туда же - в заботники народа.

Согласитесь, что такое заявление группы людей с большими политическими возможностями - дело не простое. Тем более что оно выдержано в духе и слоге 30-х годов.

Есть, правда, здесь и нечто оригинальное, характерное для конца 80-х годов. Это - русофобия, четко проявившаяся в грубом противопоставлении одного нерусского автора всей русской литературе. "Октябрь", - читаем, даже публикацией только двух произведений В. Гроссмана еде л ал неизмеримо больше для понимания русской истории, горькой правды крестьянства, истоков духовной силы народа, чем все, вместе взятые, члены всех расширенных секретариатов правления СП РСФСР"11". Такого, пожалуй, еще не было. Даже устроители "варфоломеевских ночей" в литературе конца 20-х - начала 30-х годов, авербаховцы, и те печатно не заходили столь далеко...

Но все, видоизменяясь, возвращается на круги своя. Несколько лет спустя некоторые из активно выступавших за светлые идеалы буржуазной демократии присмирели, столкнувшись с реальными трудностями и противоречиями. "Никогда я еще не жил в таком одиночестве, - сокрушался Виктор Лихоносов.- Даже в годы разрыва с писателями, чудовищных "государственных" подозрений было легче: всегда находилась отдушина и на чье-то плечо можно было опереться. Теперь люди сами попали в такую же общественную нищету и печаль. Никто уже просто так не позвонит. " не потому, что забыл, равнодушен или заелся, нет. Просто рука бессильна сжать трубку, а пальцы не слушаются: что звонить? Нечего сказать радостного, приятного. Вокруг нас густые заросли предательства. Ну, чужаки, далеки от тебя идейно, ладно уж, тут какие могут быть надежды? А вот когда человек объединяется с кем-то для спасения России, русской культуры, изображает страдальца и воина и тут же, за углом, петляет, как заяц, продает своих, отрекается, совершенно по-вражески закладывает мины в родном гнезде, обогащается на русском несчастье и про несчастье на всех перекрестках орет - камни начинают плакать. Вообще с помощью прессы предательство переросло в геройство, в доблесть демократии, сокрушившей всякое понятие о чести и благородстве. Самые патриотические издания народ не читает. Его задушили намыленной веревкой. Никто никого не слушает, никто никому не верит, никто никому не нужен". А что хочет и чему верит Лихоносов?

Егора Яковлева, бывшего соловья ленинизма, а потом предавшего его, трудно заподозрить в антипатиях к ельцинской власти. Что же он? "Мне кажется, что, объявив в 86-м году, что мы превыше ценим общечеловеческие ценности, на самом деле именно их мы разучились ценить, потеряв на "морально-нравственном фронте" за шесть лет перестройки едва ли не больше, чем за 70 предыдущих лет". Как всегда хитрит, юлит, изворачивается. "Я не знаю, что такое демократия. Сам себя демократом не считаю". Вот чем оборачиваются политические мечтания "прорабов" и "псов" перестройки... Впрочем, это никак не изменило их сущности: подобные интеллигенты никогда не имели и не имеют веры, убеждений и прочного духовного фундамента. Вот и гость телевизионного "бомонда" Андрей Дементьев, тогдашний главный редактор "Юности", заговорил с надрывом о перестроечном "духовном захолустье, где сладострастно подличают, пакостничают, доносительствуют, где пещерная зависть готова до смерти исклевать свою жертву". Но симптоматично, а равно неожиданно прозвучал его ответ на вопрос ведущего "Бомонда": "Кто же виновник всех этих недобрых метаморфоз с людьми?" "Система! Но не та всеми обруганная, тоталитарная, а нынешняя, именующая себя демократической, то есть пирамида власти, которую венчает собой Президент Ельцин. Избиратели обмануты, а новые властители, унаследовав худшее от своих предшественников, подгребают все под себя..." Таков вывод человека, в свое время изрядно потрудившегося для нагнетания атмосферы антисоветизма, бездуховности и несправедливости.

Ныне, как и в первой трети XX столетия, интеллигенция России оказалась в глубоком духовно-нравственном упадке. Лукавые идеологи "нового мышления" использовали ее в своих политических целях, а потом бесцеремонно выставили вон, обвинив в апатии и недостаточной активности по окончательному развалу державы в условиях "демократии". Где в девяностые годы все эти поводыри недовольных прежним образом жизни - баклановы, астафьевы, евтушенки, сидоровы, солоухины, черниченки, войновичи, шатровы и прочие? Они с властями предержащими, с недоброжелателями простого человека, но только не с бедным народом, не с настоящими заботниками России...

Судьба интеллигенции, в очередной раз соблазненная "дьяволом власти", заслуживает серьезного осмысления и изучения. В 20-50-е годы, несмотря на известные притеснения, она все-таки сумела сохранить здоровое национальное ядро и тем самым воспрепятствовала откровенному разгулу русофобии. Теперь многие и многие писатели и ученые России рабски сносят и этот позор. Отвергая прежний режим, они предавали Россию. Кое-кто начинает понимать это, но черное дело совершено.

Вообще история российской интеллигенции изобилует примерами противоречивости и переменчивости. Понятие "интеллигенция" объединяет в себе богатый набор антиисторических и антигуманистических тенденций. Лев Толстой с иронией комментирует салон Анны Павловны Шерер, где появился Пьер Безухов: "Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга..." "а внешним лоском, иностранной речью, улыбками здесь царила атмосфера лицемерия, мелочности и невежества.

Если бы только это!

Вспомним: в России термин "интеллигенция" обязан своим появлением Боборыкину (1876 г.). Согласно его толкованию, интеллигент - это сторонник крайних радикальных мер, чужд всему отечественному, а нередко враждебен ему. "Я не верю,- писал А. П. Чехов, - в нашу интеллигентно, лицемерную, фальшивую, истеричную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется". А незадолго до этого Ф. М. Достоевский говорил в речи о Пушкине о "сбивчивой и нелепой жизни нашего русского - интеллигентного общества".