Литература мятежного века

Как бы то ни было, в произведениях Бондарева отразились некоторые характерные особенности, присущие многим литераторам семидесятых-девяностых годов. С одной стороны, стремление повысить свою идейно-политическую значимость, прочно утвердить себя в общественном мнении, а с другой затаенное горькое чувство внутренней неудовлетворенности своими успехами и видимой миру своей близостью и зависимостью от властей предержащих.

Меж тем расплывчатость идеалов, двойственность взгляда на реальную действительность всегда являются показателем снижения мастерства и кризиса художественного мировоззрения. Так произошло и в нашем случае. Если в ранних произведениях известная внутренняя противоречивость разряжается патриотическим пафосом, в некотором роде героизацией военной поры, то в поздних романах и мгновениях раздвоенность личности, сужение смыслового пространства выступают со всей своей отчетливостью, и, кажется, иногда против воли автора. При этом просматривается нечеткость творческого замысла. Имеется в виду роман "Бермудский треугольник" ("Наш современник", 1999, № 11-12).

Предваряя выход в свет бондаревского сочинения, казенная патриотическая пресса изошлась в восторгах. Редакция журнала "Наш современник" пишет. "С радостью сообщаем нашим читателям, что в ближайших номерах мы намерены опубликовать новый роман Юрия Васильевича Бондарева "Бермудский треугольник". Выдающийся писатель-воин, писатель-мыслитель, радетель за судьбу Земли Русской как бы подводит в нем итоги XX века. Без всякого сомнения, новая, остросоциальная, по-солдатски смелая книга всемирно известного мастера прозы вызовет большой читательский интерес среди самых разных слоев русского общества". А газета "Советская Россия" (21 окт. 1999 года) в унисон декларирует: "Бондарев - один из немногих писателей современной России, которым люди по-прежнему верят и от которых ждут честного художественного осмысления того, что произошло за последние годы с нашей страной". Сегодня подобные выспренние слова только вредят честному художнику.

Заслуживает внимания и высказывание Петра Лукича Проскурина: "Считаю блестящим прорывом всей нашей русской прозы в наступающее тысячелетие новый роман "Бермудский треугольник" Юрия Бондарева, вновь доказавшего глубину и психологичность своего письма, непревзойденность стиля" ("ЛР", 14. 01. 2000). Сильно выражаются наши таланты и поклонники изящной словесности. Но как трудно соблюсти меру, расточая похвалы по наитию! Словом, и на сей раз дух времени оказался сильнее чутья и вкуса...

Оправдались ли подобные рекламные упования или это очередная попытка гальванизировать миф сервильного толка? Посмотрим.

Начинается роман описанием зверского избиения омоновцами безоружных противников кровавого ельцинского переворота в октябре 1993 года. Но это воспринимается как кратковременная кошмарная явь, эпизод, который не поднялся до события, потрясшего общество. Тем более что он не находит своего продолжения и глубокого осмысления в произведении.

Что, как и почему случилось подобное - вот что жаждал узнать современник от писателя. В романе речь в основном о другом. Автор предпочел уклониться от накаленной добела реальности, от настоящего художественного анализа трагического состояния широких народных масс и Отечества и пошел по проторенной им же тропинке - живописании выставки картин с набившими оскомину несвежими дилетантскими разглагольствованиями об абстракционизме, авангардизме и реализме; ресторанной экзотики, словопрений на абстрактные темы, демонстрации косноязычного остроумия, обыгрывающего, простите, задницу вперемежку с "кривым фиолетовым фаллосом", а временами не совсем трезвого хамства академика... Где уж тут до боли, страданий и отчаяния современников? Хотя, правду сказать, в сочинении много говорится о наркомании, но она подается чуть ли не главным социальным злом в стране... Какими же конкретными делами, реальными общественными действиями, кроме эмоций, чувств и мечтаний заняты, главные герои, да и заняты ли всерьез?

Но прежде чем перейти к роману, обратим внимание на весьма любопытную манеру бондаревского письма. Речь идет о том, что герои-интеллигенты сплошь знаменитости (писатель из "Берега", живописец из "Выбора", кинорежиссер из "Игры", художник и ваятель из "Бермудского треугольника"). Все, кто их окружает, соответственно и относятся к ним - восхищаются, завидуют, терпят их высокомерие и хамство вплоть до рукоприкладства ("Игра"), а втихомолку делают им мелкие гадости, словом, подвержены распространенной интеллигентской хвори.

Поразительно другое: читатель, подхваченный этой волной, относится к подобным знаменитостям с таким же пиететом, как и действующие лица романа, совершенно не задумываясь над вопросом: в чем же, собственно, проявилась означенная знаменитость в действии, в своем ремесле, которое вознесло ее над другими? Ответа нет и не будет. Ибо эти образы порождены иллюзией, а посему лишены настоящих жизненных корней. Это искусный прием автора, чрезвычайно тонко чувствующего время и эмоциональный настрой общества, но далекого от насущных проблем общества, как далек от них элитный писатель, каковым считает себя Бондарев. Не отсюда ли его сетования, что "мы почти все (Sic!
– Н. Ф.) испытываем горькую боль разочарования в народе" ("Слово", 2000, № 4, с. 100).

Вот и герой "Бермудского треугольника" - живописец и ваятель - тоже знаменитость. Присмотримся к нему внимательно. Егор Демидов порою возмущается тем, что "так непотребно обезумела Россия", что "правят ею панельные козероги, стирающие грязное белье в Кремле", в то время как "ленинградский лжеученый Лихачев (...) пускает в русскую культуру отравленные газы, а утверждает, что это "Шанель номер пять"; порою поругивает срамословными выражениями "подурневший народ" и "оттопыренный зад" литературной критики и все такое прочее...

Что касается дел, то "независимый Демидов" написал портрет "всенародно избранного" и получил заказ от московского градоначальника; далее, подолгу простаивает он в глубокомысленной позе перед неоконченной картиной "Катастрофа", начатой в восьмидесятых годах. Многие пытаются понять суть этой вещи, сам же художник придает ей в некотором роде мистический характер. "Пока пишу эту картину - живу, катастрофа не произойдет, говорит он.
– Как только закончу - умру, и произойдет катастрофа". Выходит, то, что произошло в России, не катастрофа!.. Неужели он действительно верит в сей прогноз? По крайней мере автор не склонен корректировать подобную галиматью своего любимого героя. Но, чтобы получить более полное представление о сем великом живописце, послушаем его суждения о сущем, поданные в сильных выражениях.

"- Хвастливую свободу садистским образом изнасиловали в девяносто третьем году! Наши бесподобные демократики продемонстрировали торжествующее надругательство над подурневшим народом! И началась всеобщая идиотомания!

– ... На каком основании ты так неуважительно говоришь о народе? подал голос Василий Ильич.

– Потерял уважение народ-то наш, измельчал, оравнодушел...

– Наш православный народ терпелив, как ни один народ в мире, терпелив...

– А на кой дьявол нужно его терпение! Ядреный прыщ на заднице - (к этому предмету часто и охотно прибегают герои романа!
– Н. Ф.) - вот что такое твое терпение (...)

– Как ты ядовито насмешничаешь!
– заговорил Василий Ильич.
– Заказы есть, хлеб с маслом есть. За демократами не пошел, а славу не растерял. Понимаю - написал портрет всенародно избранного, и ты неприкосновенен. Не пойму...

– Твое "не пойму" - прелый романтизм, - прервал цинично Демидов.
– В личике царя ума лишнего я не нашел, а оригинал доволен (...) И вот получил второй заказ - от мэра. Этот будет у меня этакой хитрой лисицей в кожаной кепке под прораба. Но не глу-уп, не глу-уп".

Внуку этот мудрец от живописи так объясняет, почему пишет заказные портреты главарей преступной шайки: "Это фальшивый флирт, индульгенция!.. Пойми только вот что. Я русский художник, защищаю русское искусство и, купив индульгенцию, могу писать и говорить против сатанинства все, что власть имущие пакостники проглотят, хотя и не очень уверенные в моей лояльности".

Не будем комментировать сию феноменальную глупость. Тем более что автор, кажется, не во всем разделяет подобные утверждения академика и тактично расстается с ним, ускорив его внезапную кончину. (Заметим в скобках, прозаик частенько поступает таким образом со своими главными персонажами. А это уже не художественный прием, а штамп, наводящий на грустные размышления.)