Литература мятежного века

Разумеется, во всем этом огромную роль играет временной фактор. Подобные явления характерны для наших дней. Именно в такое время, по словам Томаса Манна, "пышным цветом "цветут" всякие тайные знания, полузнания и шарлатанство, мракобесие сект и бульварно-пошлые верования, грубое надувательство, суеверие и идиллическое пустословие", объявляемое иными людьми истиной в последней инстанции. Воистину "уму людей дарована способность воображать чего на свете нет" (Шекспир).

* * *

В нынешних условиях художественная интеллигенция проходит новое испытание на социально-нравственную зрелость, от которой зависит ее будущее - с народом она или против. Третьего не дано. Но кончился ли период колебаний, полупризнаний, метаний с одной стороны в другую? Хотя немногие остались верны идеи деидеологизации искусства, его независимости от общества, которое по своей природе может существовать только в определенном политическом пространстве. Не случайно вся деятельность человека - сознает он это или нет - тесно переплетена с социальными процессами, полными глубоких противоречий и нередко антагонистических тенденций. Опыт двадцатого века подтвердил вывод о непримиримости борьбы двух идеологий. "...Вопрос стоит только так - буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет... Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от нее означает тем самым усиление идеологии буржуазной". И дальше: "Мы должны неустанно бороться против всякой буржуазной идеологии, в какие бы модные и блестящие мундиры она ни рядилась13. Речь идет о двух общественных укладах, о качестве социальной справедливости, и нечего тут мудрить. Социалистический выбор выстрадан человечеством в процессе тяжелой борьбы за существование, а равно и мучительными поисками выдающихся мыслителей всех времен и народов. В нем воплощена мечта об обществе, в котором упразднен социальный гнет, эксплуатация человека человеком и рабская зависимость от сильных мира сего.

В последние годы все отчетливее начинают проступать ростки новой литературы, нового художественного мировоззрения и уже слышны крепнущие молодые голоса. Вместе с тем произошли известные сдвиги в творчестве таких писателей, как Л. Леонов, А. Иванов, П. Проскурин, Н. Тряпкин, С. Воронин и других. Прожив долгую творческую жизнь и отдав дань требованиям и условным нормам своего времени, они в девяностые более глубоко и взвешенно оценивали события прошлых десятилетий.

Тут вспоминается полный горечи и тоски монолог довольно известного современного писателя. Познакомились мы в конце восьмидесятых. Его звезда уже клонилась к закату, хотя имя по-прежнему не сходило со страниц газет и журналов: то рассказ, то статья, то речь или отрывок из нового романа, а там, гляди, и целый роман, с небольшими перерывами печатающийся в нескольких изданиях... Но проницательный читатель безошибочно уловил в его поздних вещах отсутствие широты взгляда и замедленную реакцию на события изменяющейся жизни. Он терял остроту ощущения новизны. Чувствовал ли он это, понимал ли? В последнее время - да, если судить по некоторым оценкам своего творчества. Будучи человеком переломного времени (война, хрущевская сумятица, развал державы, губительные для России перевороты), он отличался расплывчатостью художественного мировоззрения, а порою непоследовательностью в оценке происходящих событий. Но он умел скрывать свои недостатки, свои горести и неудачи. Многие считают его человеком действия, подчиняющимся разуму и воле, неспособным, однако, к сильным внутренним переживаниям и глубоким размышлениям. Это не совсем так. Неудовлетворенность и беспокойство - его постоянные спутники. Ему присуща острая наблюдательность и тонкость суждений, несколько подкрашенных иронией... В тот вечер он казался каким-то отстраненным и грустным, что случалось с ним чрезвычайно редко. Говорил медленно и тихо. Это было похоже на исповедь.

– Все чаще просыпаюсь среди ночи и долго лежу с открытыми глазами, перебирая в памяти прошлое... Время и жизнь моя незаметно ушли. Протекли, как песок сквозь пальцы... Дай Бог, сохранить хотя бы оттенок постоянства... А как начиналось? Все складывалось удачно, даже очень удачно: уцелел на войне, быстро завоевал признание как писатель, редактировал журнал и газету, секретарь Союза писателей СССР... Рано был замечен и обласкан высоким вниманием! О, в жизни писателя много значит высокое внимание... Отсюда проистекало все остальное: награды, премии, многократные издания и прочий почет, словом, я благоденствовал... парил в благоухающих облаках успеха. Легко и бездумно смотрел на мир, на людей, даже на свое призвание. Действительность казалась мне прекрасной и удивительной.

Он долго молчал, глядя в вечернюю пустоту открытого окна.

– А было ли природное дарование?.. Бог не обидел! Некоторые вещи зрелого периода, надеюсь, не посрамили отечественную словесность. Но я слишком рано поддался соблазнам сытой жизни, усыпляющему шелесту денежных купюр, хмельному чувству славы. Стыдно признаться, стал заносчив, увлекся пустыми забавами, перестал трудиться, как прежде... И мой талант начал мельчать, пошел на убыль, короче - я утратил способность переживать события жизни и притупилось мое ощущение реальных процессов, полных противоречий и человеческих страстей. Да... предал я искусство... Непростительно запоздалое прозрение для писателя, не правда ли?.. У меня хотя на это признание хватило мужества... Одно утешение: я никогда не скрывал и не менял - в зависимости от колебаний политического барометра (мне всегда был ненавистен сервилизм) - своих убеждений, и не покупал популярность ценой предательства высоких идеалов, подобно иным ныне преуспевающим сочинителям. Я всегда презирал и презираю нашу заносчивую творческую интеллигенцию за ее невежество, эготизм и предательство общенациональных интересов... И все же не хочется думать, что смутное время девяностых - это апофеоз безмыслия и моральная деградация общества. Увы, слишком многие служители пера, простите, братья по цеху, так или иначе причастны к тому, что происходит с Россией. Очень многие. И я в том числе, со своим страхом перед неизбежностью и нынешней растерянностью, если смотреть в глаза Правде... Знаете, что больше всего меня беспокоит? Молодежь - наша смена. Мы, старики, слишком заняты собой, чтобы заботиться об идущих вслед за нами. Смотрите, вокруг буйствует пустоцвет... Сочиняющих много, слишком много... Но где по-настоящему талантливые, глубоко мыслящие, широко образованные, наконец?..

Я молчал, потрясенный нещадящей правдой этого талантливого человека. Меж тем он продолжал:

– Все разлагается в отравленной атмосфере переоценки ценностей, в суете, в ядовитом дыхании литературных распрей, помешательств и амбиций... И начинает приобретать трагикомический характер. Возьмите хотя бы вошедшие в моду презентации. Бедный автор ищет спонсора (финансирующего) оного предприятия, клянчит, унижается, выпрашивает... Рады повидаться друг с другом, поговорить, излить свою душу, братья-писатели унылой гурьбой валят в означенный час и место, где в горько-веселом хмельном кураже воздвигают друг другу нерукотворные памятники прижизненно, - он вздохнул и задумался.
– А что им остается делать, униженным, а главное, безвольным в большинстве своем?.. В такой ситуации даже великолепный во всех прочих отношениях нынешний председатель Союза писателей, непревзойденный правдолюб и одареннейший словоблуд, коему нет равных, может утратить пафосный пыл свой. Заблудившись между папертью и Комсомольским проспектом, он не ведает, куда вести писательское воинство - вперед или назад. А о чем он думает, никто не знает... Кстати, о критике. Напрасно сегодня иные сочинители с пафосным пренебрежением, граничащим с презрением, судят о ней. Невинные цветы невежества! Без критики литература не осознает себя, как красавица без зеркала. Писатели точно таковы, каковы бывают и критики - те и другие рождаются одним и тем же обществом. Это общеизвестно.

– Вообще творческий процесс протекает в русле усвоения ценностей прошлого. Даже наиболее талантливые оказались всего лишь прилежными учениками ранее освоенного художественного пространства... Сегодня много говорят о переоценке духовных ценностей, о новом взгляде на классику, об историзме, долженствующем расставить все по своим местам. А что история? История неисчерпаемый арсенал мудрости, опыта, трагических зарубок на памяти человечества. Но она по сути не в состоянии решить ни одной проблемы современности. Их, т. е. проблемы, нужды, жизненно важное и т. д. и т. п., приходится решать нам самим в данных условиях. В новой ситуации поколения сами устраивают свою судьбу - в этом практически не поможет им история, уроки коей надо учитывать со всей ответственностью. Видимо, так обстоит дело и с произведениями, пришедшими к нам из недавнего прошлого, где по каким-либо причинам им не было дано пробиться к читателю и проявить себя. Это реальность, которую не следует переоценивать, ставить во главу угла текущего литературного процесса, как это пытались делать в семидесятых девяностых. Как ни были талантливы эти писатели, как глубоко ни понимали и ни чувствовали они свое время, однако это было их время, их жизнь, которая мало чему поможет в нашем невероятно сложном мире. Литературу нельзя отрывать от почвы, ее породившей, как нельзя ее механически переносить в другой мир для того, чтобы судить этот другой мир ее законами...

Он во многом прав, мой собеседник.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

"Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым"... Классик слыл мудрецом и любил выражаться в духе библейских пророков, коих нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Насчет человечества трудно судить по случаю темноты предмета, а вот обыкновенный человек иначе относится к прошлому, так же, как нация и народ, - чем богаче их опыт и историческое самосознание, тем они жизнеспособнее. И если расстаются со своим прошлым, то скорее с грустью и печалью, чем со смехом.

Что же нового принесло XX столетие? Какие тенденции возобладали в литературе? Вопросы не простые, и от них нельзя уклониться, если мы хотим понять диалектику русской словесности с точки зрения ее исторического развития.

В начале века мастера слова были вынуждены констатировать, что не создано за последние годы никаких новых ценностей, что произошло невероятное обнищание и оглупление русской литературы и т. д. Тем не менее после революции началось ее бурное развитие, что позволило Михаилу Шолохову с гордостью заявить в 1964 году: "По мастерству мы не уступаем, а превосходим многих прославленных мастеров слова Запада..." Но к концу семидесятых заговорили об упадке русской словесности, о ее стремительной беллетризации. У многих писателей под давлением жизни произошло раздвоение личности, усиление эрозии исторического мировоззрения, что, однако, не дает никакого основания поднимать вселенский гвалт о конце литературы, то есть справлять "поминки по советской (читай - русской.
– Н. Ф.) литературе", или безапелляционно утверждать, что "наша культура тлеет и смердит", а "литература испорчена политикой, изваляна в нечистотах" и т. д. Это не более как эмоции впечатлительных, легко воспламеняющихся натур.

Дело в том, что отечественная литература, начиная со второй половины XIX века, уже не представляет собой единого целого, сплоченного общими целями и национальными интересами, - это довольно разнородный и во многом весьма противоречивый феномен. С тех пор существуют два резко очерченные направления - русское и русскоязычное - последнее с приматом космополитического начала при явной к нему симпатии и мощной поддержке кремлевских властелинов. Не нужно было чар Цирцеи, чтобы либеральная часть творческой интеллигенции девяностых превратилась в обслуживающий персонал враждебного народу режима. Для этого достаточно было легализовать некоторые потаенные планы перестройщиков-разрушителей, чтобы она открыто заявила о своей ненависти к России. И тем не менее отечественное направление ей так и не удалось удушить или соблазнить капиталистическим "раем". Похоже, что наступает время, когда истинно русские писатели будут наконец определять развитие родной изящной словесности.

Заслуживает внимания и другой вопрос. Политика, как известно, не чурается компромисса, собственно, он, компромисс, является ее сутью, душой. Для художественного творчества, напротив, компромисс неприемлем, поскольку ведет к двойственности убеждений, к совершенно неуместной в ремесле писателя шаткости воззрений на жизнь. Об этом приходится говорить, глядя на иные поникшие фигуры некогда "известнейших", "популярнейших" и "выдающихся", а по-нынешнему "живых классиков". Где они теперь - все эти многократно орденоносные и героезвездные? Одни трусливо выжидают. Другие без многотиражных заказных изданий и разного рода привилегий явили свою интеллектуальную и творческую убогость. А те прокляли свой народ, устыдившись, что родились русскими... Нет ли их вины и в том, что, утратив способность к самоочищению, литература к концу восьмидесятых перестала быть духовным искусством, то есть выражением внутреннего мира нации, равно как одним из источников нравственного и прекрасного?

Время стремительно меняет облик всего сущего. На всем видит оно печать неизбежного изменения, непрерывного процесса возникновения и исчезновения, движения от низшего к высшему. И так обстоит дело не только в философском, но и во всяком другом познании, в частности в искусстве, которое никогда не получит окончательного завершения в каком-то гениальном произведении.

Много бед пережила русская литература в восьмидесятые- девяностые годы.

Немало было всякого. Давно ли на всех литературных перекрестках трубили о свободе слова и так называемой "запрещенной литературе", охотно публиковавшейся "за бугром"; о великих творениях, якобы достойных редкостного дарования, спрятанных в столах диссидентствующих сочинителей, безвинно, мол, пострадавших за правду - и прочих "белых пятнах", вдруг обнаружившихся в общественном сознании. И что же? Оказалось, что главная цель сего вселенского гвалта была в очернении жизни народа, в стремлении оторвать его духовную культуру от исторических корней, отвлечь общество от подлинных конфликтов и противоречий. Что же касается залежалых "шедевров", то это были обыкновенные однодневки, пропитанные ненавистью к "этой стране", т. е. к России. Но все прошло и быльем поросло. Николай Тихонов напишет в стихотворении "Наш век пройдет...":