Литературная Газета 6450 (№ 7 2014)
Шрифт:
такой же, как ты, неодетый.
От прочих рассветов и порванных книг
беги, зеркала уничтожив.
И вслед за тобой побежит твой двойник
сквозь толпы случайных прохожих.
Деля неизбежность на «против» и «за».
На логику двух полушарий.
Ничто не сумеет спасти, как глаза,
которые всё разрешали.
Изъян
Нет. Ты меня не помнишь.
Если и помнишь, то
Разница жеста в том лишь –
Кто подаёт пальто.
Кается мой
Правый рукав найдя.
Левый остался в детской,
На острие гвоздя.
Ангелы лгут ночами.
Капают в колыбель
слёзы тоски. Вначале
снег безупречно бел.
Не осквернён словами.
Полупрозрачный стон
Белыми кружевами
Ищет любовь в простом.
Бьётся в висках укором.
Просит найти изъян.
Белое станет скоро
Красным тряпьём вранья.
Предвосхитив невинность
Тех, кто остался наг,
Господи, удиви нас.
Это – последний знак.
Оставь
Оставь как есть. Не проклинай,
безумий не лишая.
Ничтожны наши имена,
когда любовь – большая.
Когда – вложи в твою ладонь –
перо, и ты срифмуешь
всё то, что после нас и до,
подвластное Ему лишь.
Тому, кто правил не учил,
Кто их писал в скрижалях.
Молчи о нас с тобой, молчи,
нас не за тем рожали.
Нас не за тем сюда вели
и не за тем калечат.
Целую дальний край земли,
и падают на плечи:
снежинки, звёзды, бирюза,
увенчанные алым
восторгом губ. Смотри в глаза
и наслаждайся малым:
как засыпают, не вкусив,
как умирает вечер.
А ты спроси меня, спроси.
Спроси, и я отвечу.
Александр ПАВЛОВ
Никто не отменит дождя
несон
осталось бы понять где я живу
согретой веткой сбить немые сливы
мне четверо приснились наяву
все остальные живы
осталось не задеть тебя нутром
потом мы разберёмся что усталость
жаль утром их оставим вчетвером
но ты такая малость
из бензобака выкипает жир
вдоль самолёта вниз инжир струится
мы раньше затевали миражи
теперь они как лица
ты проводи меня куда идти
а дальше протопчу своё тихонько
бесснежны неасфальтовы пути
лукава здесь возгонка
сыворотка молчания
чиркнет крылом мимо света летучий мышь
запах арбузный навалится аки спас
вон от сгоревшей травы поджигали мы ж
брызнут майолики смолкнет
иконостасвот постоишь в росе как порог оббит
ломкий доселе кукушкин нарушив счёт
а от звезды летящей в глазу рябит
всё у неё рябиновое ещё
вылет стрижей над помятой едва мечтой
треск по околице где-то любовь прошла
просится выдох сумеркам на постой
глохнут напившись неба колокола
точка ноль
на вираже, в штопоре или уже выходя
из пике, невесомо, природу почти обманув,
стынем спокойно, никто не отменит дождя
а после грома в уши зальют тишину
за десятой планетой найдётся ещё пяток
шагом промеряв землю,
пробуем вплавь или влёт
дал индульгенцию борхес,
грозно молчит свисток
и не придуман тот, кто тебя у меня отберёт
в тигле из двух невинностей
плавят бессмертный грех
в тину уткнулся (утопия? )
утлый голландский бриг
бас отыграл под занавес и через сон сгорел
в топках, где жгут повторно то,
что уже не горит
последнего снега уколы
памяти ст.р.
в последнего снега уколе
по тыльной судьбы стороне
слетает из неба такое
что платишь вперёд и втройне
пожух торопыга-подснежник
лопата обсохла в руке
за кольцами дыма о прежних
другая весна налегке
маячит не поздно ей голой
в ладони с бороздами дней
где нега и снега уколы
последние тают больней
Теги: Ольга Аникина , Евгений Харитонов , Татьяна Ткачёва-Демидова , Александр Павлов
На цыпочках через Рубикон
А что, собственно, ещё нужно интеллигентам в этой жизни, если не свобода слова, печати, совести?
Бенедикт Сарнов
С совестью своей человек всегда может договориться.
Бенедикт Сарнов
В четыре года моя дочь увидела в парке "Музеон" кривобокий бюст. «Кто это?» - спросила она. «Сталин», – сказали ей. И дочь, указывая на раскиданные там и сям обломки скульптур, изрекла: «А это писатели к нему ползут!» Так подействовал на невинную детскую душу даже не текст, а всего лишь вид объёмистых томов с красным клеймом, стоявших у нас дома на почётном месте. Я прочла сарновское исследование «Сталин и писатели» с немалым интересом, а книгу мемуаров «Красные бокалы» – с нарастающим удивлением. Которое схлынуло, как только стала понятна идея книги.