Литературная рабыня: будни и праздники

– Сейчас, сейчас все немного успокоится, и подаю на развод. Больше так нельзя, – говорит Ираклий, и пепел с его сигареты падает на подушку…

Прошел целый год, и опять весна, и седьмой час утра, и голова кружится после бессонной ночи. На правом запястье Ираклия светлый рубец шрама. Да мы бы и так никогда не забыли. В комнате пахнет акацией, она цветет в соседнем дворе, и в ее кроне поют птицы. А ночью там разорялся соловей.

Чем выше поднимается солнце, тем громче поют птицы. Такие перегонки звука и света. Даже не верится, что зима кончилась. Зима, когда батареи всегда холодные, свет гас то и дело, а с продуктами – перебои.

– Не успокоится, с чего бы это. Только хуже будет. Короче, не время… Вспомнят, что я, в конце концов, приезжая, оттуда…

Ираклий поворачивает голову и смотрит на меня, и пепел от его сигареты снова падает на подушку между нами.

– Разве когда-нибудь, разве кто-нибудь…

Ну, вот. Не хватало еще поссориться.

– Никогда и никто, что ты… Но пусть пока будет все как есть. У тебя каждую неделю командировки. Ты уже пропах этим самолетом. Знаешь, там, в салонах, такой особенный запах. Входишь, и тебя словно отсекает от остального мира, и ты уже часть чего-то другого…

– Да-да, замечал, знаю… Дорогая, на всякий случай, мало ли, телефоны опять не будут работать, или еще что, я приду, а тебя нет дома… Кто-то в городе всегда должен быть в курсе, где ты.

– Ну, конечно, Дочь. Это самое надежное.

Возле ступенек веранды раздается тихий стук и позвякивание.

– Слышишь, – говорит Ираклий, – это твоя Маро.

Моя Маро. И я думаю, что по-настоящему все кончится только тогда, когда смуглая Маро перестанет спускаться в город со своими тяжелыми, оттягивающими плечо сумками на перевязи…

Проходит еще полгода, и выясняется, что страны, в которой мы только что жили, больше не существует. Такая вот интересная история: мы есть, а страны нет. Конец географии. И получается, что я без прописки и постоянного местожительства – не живу нигде.

Но вникать в эту казуистику у меня пока нет времени, потому что город, который на протяжении года кипел на медленном огне, взрывается, словно кто-то подбросил дров. И все становится еще хуже, чем было раньше, потому что теперь брат идет на брата.

Сначала это просто два разнополярных митинга в разных концах города. Но проходит несколько месяцев, и оказывается, что все вооружены до зубов. И однажды мы просыпаемся, а кругом – война. Оказывается, все так просто.

Война локализована. Место ее действия – опять Проспект. И там люди стреляют друг в друга с противоположных сторон, а между ними какие-нибудь сто метров.

То есть вчера еще ничего не было, а сегодня уже война. Вот стреляют из автоматов и гранатометов. Иногда ухает пушка. Бой в центре то гаснет, то возобновляется, но кажется, что он повсюду. Это особенности ландшафта. Пули из высоко расположенной центральной части города перелетают на другой берег реки, в низину.

Дома, стоящие лицом к реке, имеют странный вид. По их стенам сверху вниз стекает вино, варенье, разноцветные заготовки на зиму. Потому что пули, перелетая через реку, попадают в балконы. Иногда залетают в комнаты. Все, кто мог, переехали из этих домов к родным или друзьям. Или, на худой конец, к соседям, чьи окна выходят на другую сторону. Правда, от этого ненамного легче: эхо от выстрелов множится, ударяясь о гору, и непонятно, где стреляют. То есть давно пора лечь на пол и не высовываться.

Телефоны в моем районе не работают уже трое суток. Но, по слухам, как раз на том берегу реки они работают, пусть и в одну сторону, на выход.

По своей улице я могу идти только вниз, к Старому городу. Левее – все простреливается с Площади и Проспекта.

Нет, думаю, плевать, пропади все пропадом. Сейчас оденусь и пойду. Тут близко. Просто рукой подать. Старый город – мост на другой берег – набережная. Двести метров – и дом Киры, моей подруги. А там телефон и хоть какая-то определенность.

Спускаюсь в Старый город, выхожу на мост. Вижу вереницу людей. Эту дорогу уже прозвали «дорогой жизни». Через нее отсеченная войной часть города поддерживает связь с остальным миром. К тому же на той стороне работают пекарни и можно достать хлеб. Люди идут быстро, не оглядываясь. Вчера здесь двоих ранило шальными пулями, залетевшими из центра.

Подхожу к набережной и вижу те самые разукрашенные вареньем стены домов. И понимаю, что все расстояние до Кириного дома простреливается. Тогда я малодушно прячусь за ближайшее дерево. Что делать? Поворачивать назад? Или пронесет? Вон, идут же люди.

Я набираю побольше воздуха в грудь и бегу до соседнего зеленого насаждения, их тут много вдоль набережной. И еще успеваю представить, как эти мои пробежки выглядят со стороны. На меня нападает безудержный хохот. Так, хохоча, я и вваливаюсь к Кире.

Ее дом одними окнами смотрит как раз на реку, другими – на гору. В комнаты, выходящие на реку, двери плотно закрыты. Мы проходим на кухню. Теперь стреляют над самым ухом. Но Кира с видом знатока говорит, что это всего лишь эхо, можно не бояться. И мне приятней верить ей, чем не верить.

В первую очередь звоню Дочери, она тут же снимает трубку. Сидит, значит, у телефона.

– Мама, это ты! Как хорошо, что ты позвонила! Вчера забегал Ираклий. У него все в порядке. Сказал, что много работы. За нас не волнуйся, у нас все, слава Богу, живы. Ты береги себя!

Хорошенькое, думаю, дело, «много работы».

Потом обзваниваю друзей, тех, у кого функционирует телефон. Потом звоню в Питер и Москву. Даже странно, что межгород соединяется. Кира говорит, эти дни связи не было.

Сообщаю родителям и друзьям, что у меня все в порядке. Они кричат, что весь этот ужас видят по телевизору и в газетах страшные репортажи. Ну, еще бы. Ведь у Ираклия «много работы». Я им отвечаю, что тут телевизоры не показывают и газеты не выходят, поэтому ничего, живем.

Они явно слышат в трубку звуки выстрелов. Не могут не слышать. Но не спрашивают, например, что это? Наверно, им трудно поверить в то, что все происходит не в их телевизоре, а на самом деле, да еще со мной. Наверно, они думают, что это вроде кино. Не хочу их разочаровывать, но теперь-то я знаю, и уже не из книжки, что никакого «не здесь» не бывает. Раз – и здесь. Расстояния между войной и миром нет. Они просто умело маскируются друг под друга. До поры до времени.