Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
«Ну, — думаю, — ничего! Взберусь. Зато сразу на два километра ближе к дому буду». И полез.
Р-раз! — схватился рукой за хиленькую березку.
Два! — за пенек уцепился.
Три! — на ветке повис. Так и лезу.
Песок подо мною осыпается, сучья трещат, камни сыплются. Медвежий шум стоит в овраге.
Вот, наконец, и вершина. Осталось теперь только сквозь кустарник пробраться — и буду я на дороге.
Нырнул я в темные кусты, руками ветки раздвинул и вдруг…
Вдруг такое увидел, что и вспоминать страшно.
Из чащи голых весенних кустов просунулись ко мне не
Опомниться не успел — фи-и-у-уть! — ветка, пенек, березка промелькнули, — трах!!. — и лежу я на дне оврага, в куче прошлогодних листьев.
Лежал долго. Потом приподнял голову.
Тихо в овраге. Никто не шевелится. Кусты недвижны.
А может, только притаился тот зверь? Кинется сверху.
Бочком, бочком выбрался я из листьев, пригнувшись, отбежал назад, за елку, за осинку… Далеко стороной обошел страшное место и уж там выбрался на дорогу.
На дороге — повеселее. Трехтонка с бидонами проехала. Прошагали трактористы из МТС. Мальчишка на лошади проскакал. На людях-то и страх — не страх…
Ободрился я, двинулся прямо к зарослям у обрыва. Нарочно сапогами стучу, для храбрости.
Раздвинул ветки.
Тут клешни! На месте.
Только это не паук. И не рак. И вообще не животное.
Растет полукуст, полудерево. Кора у него на сучьях складками, наростами, буграми. И впрямь — очень похоже на клешни. А веточки из этой коры торчат тонюсенькие, жиденькие, прямо как усики.
Вздохнул я посвободнее. Сразу весело стало.
— Эх ты, братец, — говорю, — каким страшилищем уродился! Для чего, — говорю, — тебе это понадобилось?!
Спросил я — и самому смешно. Ведь уже есть ответ на этот вопрос. Сам я ответил, когда кувыркнулся с обрыва…
Просто — защищается куст таким способом. Ведь такого урода никто не тронет.
Мимо пройти — и то страшно!
Много позднее узнал я, что зовут это чудовище бересклетом. А сам я и до сих пор его страх-деревом называю.
М. Дубянская
В гостях у сына
— Вот наказание! — сердился Витя Сизов. — Нитка не лезет в иголку, иголка не лезет в пуговицу. Была бы здесь мама, — мигом бы пришила. А тут — возись!
Мама вспоминалась Вите в тех случаях, когда ему чего-нибудь недоставало.
Если лагерный обед казался невкусным, он говорил: «Мама приготовила бы лучше. А тут ешь, что дают».
Еще вспоминал Витя маму перед сном, — она ведь всегда желала ему спокойной ночи.
Впрочем, теперь Витя засыпал так быстро, что подумать о матери удавалось редко. А лагерный день пролетал незаметно.
В последнее время Витя Сизов очень подружился с Володей Ивановым. Мальчики напилили себе рюхи и всё свободное время играли в городки. Даже в воскресенье, когда ребята то и дело выбегали за ворота посмотреть, не идут ли гости,
приятели не отрывались от игры.— Эй, городошники, к вам мамы приехали! — услышали они вдруг.
— Вот… не успели кончить партию! — вырвалось у Вити. А Володя быстро бросил палку и с радостным криком помчался по дорожке.
Витя неловко стоял перед матерью и, озираясь, говорил:
— Ну, что ты меня вертишь во все стороны? Неужели не видела?
— Конечно, не видела, — радостно смеялась мама. — Как ты загорел! Весь черный — и спина, и грудь.
— Станешь черным, — важно говорил Витя, — целый день то купаешься, то загораешь…
Мама вдруг забеспокоилась:
— А не много ли ты купаешься? У тебя ведь гланды. Тебе и на солнце-то нужно поменьше быть. Я поговорю с начальником лагеря.
— И не думай говорить, — я не маменькин сынок!
Это вышло так грубо, что мама посмотрела на него с удивлением и испугом.
Они помолчали, потом мама сказала:
— А я тебе привезла…
— Что, что? — оживился Витя.
— Бутылочку молока, — сказала мама.
— Молока? — поморщился Витя. — А еще что? — Он с любопытством заглядывал в мамину корзинку.
— А еще… — таинственно сказала мама и бережно вынула зеленую банку. — А еще клубнику свежую. Наверное, здесь нет такой!
— Клубники нет, а земляники у нас сколько угодно, даже надоела, — хвастал Витя, уплетая за обе щеки крупную душистую ягоду и запивая ее молоком.
— Мама, а ты сама ела? — спросил он вдруг, когда на донышке оставалось всего несколько ягод.
— Кушай, кушай! — успокаивала его мама. Она рассказывала ему о своей фабрике, о том, что ее перевели в новый цех. Но Витя слушал рассеянно: он думал о недоигранной партии в городки.
— Расскажи мне про твои лагерные дела. С кем ты дружишь? — допытывалась мама.
Витя отвечал неохотно и односложно:
— Ну, какой тебе интерес? Ведь всё равно ты их не знаешь.
Мама посмотрела на часы.
— Ты уже собираешься уезжать? — спросил Витя.
Мама помолчала.
— Я думала, — сказала она, глядя в сторону, — ехать с семичасовым, но, пожалуй, успею и на этот. — И она поднялась с места.
— А когда ты еще приедешь? — спросил Витя.
— Пожалуй, — сказала мама, пристально глядя на сына, — больше приезжать не стоит. И так твоя смена скоро кончится.
Сын проводил маму до ворот. Она поцеловала его и быстро пошла по дороге, не оглядываясь.
«Поскорее бы найти Володьку», — думал нетерпеливо Витя.
И вдруг он увидал друга, который куда-то бежал по саду. Витя хотел остановить Володю, но тот стремглав промчался мимо.
Тут только Витя заметил, что у Володи в руках букет.
— Наверное, нарвал для мамы.
Витя увидел, как Володина мама взяла цветы, обняла сына, и так, обнявшись, они пошли по саду.
Вите стало вдруг очень стыдно. Он вспомнил, как его мама уходила усталой походкой и как в ее корзинке звенели пустые банка и бутылка из-под молока Он даже не пригласил ее отдохнуть в гамаке, не показал ей речку. Ему захотелось побежать за мамой, вернуть ее и, тесно прижавшись к ней, так же, как Володя, долго гулять по саду.