Литературный альманах Перцепция

Пластырем было не заклеить ссадины, покрывавшие все колени.

Надо было так быстро соображать, как я была не в состоянии. Тогда ты

схватил меня и поволок до мед. пункта. Которым оказалась моя мама.

Всё великолепие ран было обработано в кратчайшие сроки, и никакого

11

столбняка я не словила.

– Хватило бы и подорожника. – подтрунивала потом я сама над

собой. Но в тот момент мы так перепугались и не захотели пускать всё

на самотёк. После этого тебе приходилось пристально наблюдать за

моими телодвижениями и недоверие как-то улетучилось. Наверное, именно тогда ты понял, что мне уже можно доверять.

Твоя любовь к теннису задевала меня до глубины души. Мне

думалось: «ну что может быть отвратительнее, чем пуляние мячика

ракеткой?» Но как-то раз я выиграла тебя в раунде и мне даже захотелось поехать на соревнования вместе с тобой. Но я быстро расхотела.

Потому что ты всё же играл лучше, а я не могла получить такую травму

самолюбия.

Мне казалось, что это твоя судьба. Что однажды, ты придешь ко

мне и скажешь: «Я уезжаю в Америку, буду теннисистом!». Я так часто

рисовала себе похожие картины твоего визита, что совсем не заметила, как ты переболел и увлекся карате. В тот момент это было модно.

Мальчики тащились по всяким кимоно и мечтали получить чёрный

пояс. А я опять говорила, что это такая смертная скука, и я бы даже не

стала против тебя драться. Хоть мне и хотелось помериться силами. Я

не могла признаться тебе в этом.

А потом лето прошло и ты уехал с родителями в другой город.

Школа только началась. А я уже начинала скучать. Правда, тогда я не

придавала этому значение. Мне казалось, ты бесишь меня. Потому что

даже теннис тебя уже не интересует. А ведь я могла бы с тобой играть.

Но ты писал мне. Такие дурацкие письма. Одно из них я запомнила:

«Привет!

Погода тут жуткая. Листьев так много опало. Наверное, они падают как у

тебя волосы после душа. Ты их собираешь в кулак и показываешь мне потом.

Я так не люблю твои волосы. Что мне потом есть не хочется. Вот сейчас

мама варит кашу. Я и кашу не люблю. Но твои волосы – больше.

Всё. Пока. »

Такое было письмо.

12

А спустя два года в один субботний вечер, ты вернулся. Ты пришёл

ко мне в квартиру с копной отросших волос на голове и со словами:

– Я не хочу с тобой больше дружить, я хочу встречаться.

Это был самый кошмарный день в моей жизни, потому что я так

разозлилась и сказала, что бы ты никогда больше не приходил ко мне.

Но ты все равно приходил, даже когда моя мама говорила, что меня нет

дома. Не помню точно, как долго это продолжалось, но однажды ты

поймал меня среди школьных каникул в магазине. Мы покупали

колбасу. А ты подошёл и взял меня за руку. Мама ничего не сказала

тогда, может, подумала, что мы ещё ничего не понимаем. Но я понима-ла. Ты вырос. Ты стал очень высоким, и тебе приходилось даже чуточку

горбиться, что бы ходить со мной за ручку. После этого ты больше не

отпускал меня.

Пока однажды я не сказала, что мне нравится мальчик из 7-го

класса с аккуратной мальчишеской стрижкой. Который выступал на

соревнованиях по теннису. Наверное, тебя это тогда очень обидело. И

ты не разговаривал со мной неделю. Как раз в это время мама подарила

мне фотоаппарат мыльницу. Я очень обрадовалась и позвонила тебе на

домашний телефон. Ты долго бурчал в трубку недовольным голосом, но потом, всё-таки, пошел со мной на рельсы – фотографировать красоты мира. Тогда я увидела, что ты постригся.

Я обещала назвать альбом в честь первого сфотографированного

цветка. Им оказалась ромашка. Ты подарил мне потом целый букет и

сказал, что это не потому, что я тебе нравлюсь, а для того, что бы не забыла про свой альбом. Но про альбом я забыла даже быстрее, чем мама

выбросила завядший букет на помойку.

С тех пор ты меня так и прозвал: "ромашкой замедленного действия".

Информация об авторе

13

Татьяна Головина

Шкатулка. Семейные хранители.

Пожилая женщина стояла в комнате возле трюмо и крепко

прижимала к груди шкатулку. Слезы текли по морщинистым щекам.

«Нина. Любимая хозяйка. Давно не виделись. Столько пережили

вместе. Да, постарела, осунулась,» – шептала шкатулка, рассматривая

знакомые черты. Стенки захрустели, от крепких объятий. Как тогда, когда еще Полюшка, ее мама, прижимала также к груди, и говорила