Литературный альманах. Перцепция 3

Александр Крамер

Переписка

Посвящается Танечке Эйснер, которой принадлежит идея рассказа.

1

* * *

Привет. Ты как, жив-здоров?

Привет. Да нормально всё. А как у тебя?

Со мной тоже, вроде, нормально. Ты сегодня когда будешь дома?

Очень много работы. Не знаю. Увидимся. Пиши обязательно, не исчезай!

* * *

Привет. Вчера мы совсем чуть-чуть разминулись. Котлета была еще теплой. Очень вкусно. Спасибо.

Привет. На здоровье. Во вторник сделаю винегрет. Купи к винегрету селедку, пожалуйста. И вообще загляни в холодильник. В доме шаром покати.

Разумеется, все куплю. Только во вторник и среду никак не успею. А в четверг обязательно. Хочешь бургундское?

Нет, купи лучше кьянти Руфина. Я его больше люблю, ты же знаешь. Договорились. Исполню все в точности. Но только в четверг.

* * *

Привет. Я вчера по дороге домой обнял женщину недалеко от подъезда, чуть-чуть не поцеловал. Оказалось, я ее с тобой перепутал. Фигура в сумерках была очень похожа. Смешно, правда? А тебя, к сожалению, не застал. Ты где пропадала.

Очень смешно. Обхохочешься! А я с Викой Перовой и ее обожателем нынешним в театр ходила.

Надеюсь, пьеса была интересной? Ну ладно, не важно, как-нибудь в другой раз обтолкуем. Извини, совсем времени нет. Пока, пока. Зашиваюсь!

* * *

Ты только не обижайся, я решила: нам нужно расстаться. Во вторник подаю документы. Повестку, я договорилась, пришлют тебе на работу.

И с чего это вдруг ты надумала?

У меня молодой человек появился. А врать и юлить не хочу! Как?! Нормальный взаправдашний воздыхатель?

Да нет, конечно, пока только по переписке. Но мы с ним обязательно очень скоро увидимся.

2

* * *

Привет. Как дела? Я, знаешь, так странно, соскучился.

Привет и прощай. Мой новый ужасно ревнует. Сказал, что он больше никаких отношений с тобой не потерпит. А я не хочу неприятностей, особенно в самом начале. Надеюсь, ты понимаешь.

* * *

Привет. Я все это время по тебе очень сильно скучаю! Ты как? Привет. Я тебя тоже никак забыть не могу. А так у нас все хорошо.

Иногда замечательно просто! Мы даже ребенка хотим.

Извини, конечно, что спрашиваю. А как у вас с этим делом, что вы о ребенке…

Да пока точно так же, как и с тобой. Но вы виделись?

Ну конечно! Как бы нас расписали иначе?

И что, ты надеешься, что у вас все равно будут дети?

Да нет, надеюсь, что, как и с тобой, их не будет. Кто их будет растить и воспитывать? Да и ухаживать по переписке за ними вряд ли удастся. А иначе что-либо делать я, наверно, уже не сумею.

* * *

Привет. Ты как поживаешь?

Привет. Да, как и всегда, всё нормально. Очень много работы. А как у тебя, что ты вдруг ни с того ни с сего объявилась?

Я в последние дни стала вдруг сильно скучать. Как сажусь за компьютер, о тебе вспоминаю.

А я, кажется, начал от тебя отвыкать понемногу. А твой новый-то что? Как его африканские страсти?

Да не знаю я! Где-то он пропадает все время. На меня никакого внимания. Даже писать забывает. Мне кажется, что он, кроме меня, еще с кем-то… Ну, ты понимаешь. Возвращайся. Мне без тебя совсем плохо.

А твой новый на это как, по-твоему, отреагирует? Возьмет, да, в припадке ревности, отрежет мне голову. А потом до тебя доберется.

Забавно. Только клавиатура, сам знаешь, тупая. И вообще, да ну его нафиг, зануду! Завтра же напишу, что все кончено. Возвращайся, пожалуйста. Я котлеты тебе приготовлю и картошку пожарю…

3

* * *

Привет. Ты как поживаешь?

Привет. Пока жив-здоров. Всё нормально. А как у тебя?

Да, вроде бы, более-менее. Ты сегодня когда будешь дома? Я сильно хочу тебя видеть. Каждый день вспоминаю, как ты меня в ЗАГСе обнял!

Извини, очень много работы. Не знаю. Только не обижайся, пожалуйста. Обязательно скоро увидимся. Вечером напишу что бы ни было. И ты тоже пиши, непременно, не пропадай. Я, честное слово, скучаю!

Александр Крамер

Побег

1

В одном маленьком, неотличимом от великого множества захолустных собратьев своих, городишке жил в одно время доктор.

Был доктор не старый еще мужчина – годов сорока, нормального роста, приятной, интеллигентной внешности – в общем, самый обыкновенный. Приехал он в городок в ранней юности, сразу, как учебу закончил, да так и остался.

Характером мягкий, любезный, к пациентам, да и ко всем прочим людям, внимательный и спокойный, пришелся он местным жителям очень даже по вкусу. Врач из него неплохой со временем вышел, так что и в этом качестве он горожан даже более чем устраивал. Вот только хоть и жил доктор вроде бы у всех на виду, но в личной жизни вел себя как-то уж чересчур замкнуто и нелюдимо – за дамами местными не ухаживал, ни с кем из мужчин не приятельствовал, а уж дружбу не водил и подавно. Даже общество местной интеллигенции навещал крайне редко; тогда только, когда от приглашения уж совсем никак нельзя было отказаться.

В таком поведении не замечалось с его стороны ни малейшего неуважения, фанаберии или презрения к окружающим, потому местный люд к такой его манере держаться постепенно привык, и на отношении к доктору, как к человеку, это никак не сказывалось.

Тем не менее, хоть его в городишке заштатном все знали и уважали, находили местные жители, что он, как бы это помягче сказать, не в себе малость. А чтоб хоть каким-то образом поведение эксцентрическое для себя объяснить, строили всякие плоские провинциальные домыслы. Ну, там, например, про любовь несчастную, про друга предавшего… И дальше все в том же духе и роде. Но только доктор на домыслы эти никак совершенно не реагировал, и они потому долго на длинных языках не удерживались.

А поначалу, пока в диковинку доктору на новом месте все было, вроде бы ладно жизнь складывалась, нормально все выходило. Но только чем дальше шло время, тем все больше и больше захватывало его отчаяние. Потому что там, откуда доктор приехал, ничего ему в будущем не светило. Здесь же, как оказалось, не только будущего не существовало, но и прошлое постепенно куда-то без остатка из жизни повыветрилось. Так хотелось иногда кого-нибудь встретить. Кого-нибудь, с кем тыщу лет, например, с самой школы, не виделся. Чтоб обрадоваться ему, как родному, обняться, за несвязным вспоминальческим разговором просидеть долго-долго… Невозможно! Остава- лось навсегда и во всем одно только косное, мерзкое, осточертевшее настоящее. Была в этом какая-то отвратительная окончательность и бесповоротность. Просто дико, неизменимо все складывалось, и чем дальше, тем хуже.