Литературный институт

Он родился искусственно, выстроенный Петром по линейке.

Причем точкой отсчета служила тюрьма – Петропавловская крепость – что характерно для России

Лишь в XIX веке Петербург слегка очеловечился, разрастаясь естественным образом по окраинам.

Правда, «Санкт-Петербург» сегодняшний смотрится нормально в ряду других европейских городов.

Но центр его – сердце города, откуда начинается знакомство с северной столицей – остался прежним, не считая современных вывесок.

* * *

Первым моим впечатлением от Ленинграда (когда я приехал туда с мамой школьником в 1973 году) было то, что это город холодный.

Холодным он и являлся, в чем я убедился, прожив на Невских берегах 8 лет, с 1976 по 1985.

Ленинград был не только холодным, но и сырым (250 дней в году я ходил с мокрыми ногами…) и тусклым (300 дней там висели тучи).

Безбашенный Петр построил его в самом гиблом месте Европы – где не селились даже убогие чухонцы.

Замостил болото костями подданных, а сам не ощущал неудобств, вечно пьяный и окутанный табачным дымом.

Впрочем, о том говорилось многими авторами.

Я хочу сказать иное.

* * *

Ленинград на первых порах казался для меня холодным как живое существо, принявшее облик города.

* * *

Постепенно он раскрылся и я его полюбил, но…

Но эта любовь мало подпитана человеческой чувственностью.

Той самой, которая проистекает из личных опытов молодости.

А эти опыты с Ленинградом были связаны очень сильно.

Ведь именно в этом городе я познал 4 своих женщин – включая первую – испытал 4 любови и 16 увлечений разной степени глубины.

(Отмечу, что эти три градации не пересекаются; я вспоминаю разных женщин в зависимости от степени достижений: первой своей женой я сначала был увлечен, затем в нее влюбился и только после этого ее познал.)

Но в воспоминаниях о Ленинграде-Петербурге я вижу не этих женщин.

* * *

Отвлекусь на еще один факт.

В Уфе я познал 30 женщин (из которых 1 была активной лесбиянкой) перенес на себе 5 любовей (включая 3 неземных!), а число увлеченностей не поддается оценке – помню лишь то, что в 15 из них контакт не ограничивался поцелуями, а в 4 не мешала одежда.

Но Уфа не оставила приятных воспоминаний.

* * *

Возвращаясь к Ленинграду, отмечу, что он ассоциируется у меня лишь с ощущениями от самого города.

Я не думаю о тех самых женщинах, не вспоминаю ни их лиц, ни круглых коленок, ни впервые увиденных нежных частей…

Но зато перед глазами стоит полная балетной музыки желто-белая декорация улицы Зодчего Росси.

И уцелевшее – хоть и отмеченное трещиной от снарядного осколка – дореволюционно голубоватое кварцевое стекло на переходе из Зимнего дворца в собственно Эрмитаж, один из корпусов лучшего в мире музея.

И дореволюционную же алмазную грань обычной лестничной форточки второго этажа дома №3 по улице Марата. В подъезде, где когда-то съезжали по перилам молодые Мравинский и Шостакович – и где я провел лучшие вечера этажом ниже. С бывшим Соловецким юнгой, бывшим флотским боцманом и кандидатом химических наук Игорем Николаевичем Максимовым – памяти которого посвящен рассказ «Пари». И с его тещей Верой Федоровной Ивановой – проведшей годы в Китае, обучившей меня всему лучшему и воспитавшей то утонченное барство, которое до сих пор ведет меня по жизни.

И сохранившую «i» – хоть и с замазанным «ёрсом» – сине-белую эмалированную табличку в районе Адмиралтейства, оповещающую прохожего, что тот попал в

Керченскiй переулокъ.

И другую табличку – на Невском, около упомянутой «Смерти мужьям» – тоже синюю, но не металлическую, а с трафаретными буквами по накрашенному фону:

Граждане! При артобстреле эта сторона улицы является наиболее опасной!

И так далее…

Наверное, рано или поздно в другой книге я опишу подобные впечатления от Ленинграда.

* * *

Здесь же приведу строфу из стихотворения, вроде бы посвященного женщинам, но на самом деле обращенному к «Моему Ленинграду»:

К Инженерному замку каштаны тянули верхушки,

В Летний сад сквозь решетку неслышно лилась темнота,

Перед Русским музеем смеялся живой еще Пушкин,

Громоздились атланты, безмолвно храня Эрмитаж…

* * *

Ленинград оставил в душе впечатление чего-то очень возвышенного, почти торжественного и глубоко классического, как симфония Гайдна.

11

Иное дело – Москва…

* * *

Этот город развивался сам по себе, разрастаясь радиально из маленькой деревеньки.

И старый центр сохранил милую уютность, несмотря на советские нововведения вроде переноса домов для расширения улицы Горького, бывшей и нынешней Тверской.

Москва всегда звучала для меня тихими, печальными и светлыми песнями Окуджавы.

Как звучит и до сих пор несмотря на то, что нынешний ее облик города изменился до неузнаваемости в далеко не лучшую сторону.

* * *

В Москве я бывал – сначала то проездами, то пролетами – с детских лет.

В Ленинградско-студенческий период своей жизни я оказывался там по вынужденным причинам: при отсутствии билетов на прямые рейсы агентство «Аэрофлота» отправляло до Москвы, откуда самолетов в Уфу вылетало на порядок больше.