Литературный призрак

— А как, интересно, будет позаковыристее?

— Наши воспоминания всегда кто-то сочиняет.

Узнаю Тима Кавендиша. Ходячая мудрость. Или он это сотни раз уже говорил?

— Сам посуди, Марко. Альфред — сырье, книга — продукт, а ты — повар! Ты должен выжать из сырья все соки. Судьба продукта в твоих руках. Альфред меня порадовал: значит, есть еще порох в пороховницах. Призрак — то, что нам надо. И не забудь при этом коснуться дружбы с Джарменом и Бэконом. Вытряси из старика побольше имен. Подои его как следует. Сам по себе Альфред — не бог весть какая знаменитость, по крайней мере, за пределами Олд-Комптон-стрит, поэтому надо действовать, как Босуэлл [62] . Сделать его, так сказать, ухом послевоенного Лондона двадцатого столетия. Он ведь, кажется, знал Эдварда Хита [63] , да? И с Альбертом Швейцером [64] был вроде как приятель.

62

Джеймс Босуэлл (1740–1795) — друг и биограф видного английского критика, поэта и лексикографа Сэмюэла Джонсона (1709–1784).

63

Эдвард Хит (1916–2005) — политик-консерватор, премьер-министр Великобритании в 1970–1974 гг.

64

Альберт Швейцер (1875–1965) — немецкий теолог, философ, врач, лауреат Нобелевской премии мира (1962).

— Не очень-то это честно. Получается, я пишу о том, чего никогда не было.

— Честность! Боже мой, Марко, ты меня поражаешь! А как же Пипс [65] , Босуэлл, Джонсон, Свифт и прочие мошенники всех времен и народов со своими мистификациями?

— По крайней мере, они выдумывали свои мистификации сами. А я должен сочинять их за других.

Тим опять фыркнул, возведя глаза к потолку.

— Мальчик мой, все мы находимся в одинаковом положении. Наши воспоминания на самом деле не являются нашими. Наши поступки тоже. Их сочиняет за нас невидимый автор, а мы только воображаем, что распоряжаемся собственной жизнью.

65

Сэмюэл Пипс (1633–1703) — британский политический деятель, реформатор военно-морского флота, видный мемуарист.

— И каков результат?

— Тебе что, не по вкусу это чтиво?

Тим Кавендиш в своей обычной манере отвечает вопросом на вопрос. Тут из переговорного устройства на столе раздается голос миссис Уэлан, его секретарши, самой невозмутимой женщины в Лондоне. В ее невозмутимости невозможно пробить брешь, как в гуще тумана.

— Звонит ваш брат, мистер Кавендиш. Вы у себя или до сих пор на Бермудах?

— А какой брат, миссис Уэлан? Ниппер или Денхольм?

— Осмелюсь предположить, мистер Кавендиш, что это ваш старший брат.

Тим вздыхает.

— Извини, Марко. Боюсь, семейный разговор затянется. А почему бы тебе не заглянуть ко мне на будущей недельке? Я как раз прочитаю эти три главы. И еще, не хотелось бы получить упрек в бестактности, как Тэтчер от «Герольда», но тебе следовало бы переменить рубашку. Напоследок один маленький совет. Я даю его каждому, кто хочет дотянуть свою книгу до конца. Пока не закончишь, держись подальше от Набокова. Рядом с ним чувствуешь себя кустарем-подмастерьем.

Я одним глотком допиваю остаток виски и выскальзываю из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Вслед мне несется голос Тима:

— Привет, Денни! Рад тебя слышать! Как раз собирался тебе позвонить. Благодарю за твой небольшой кредит, он пришелся очень кстати.

— До свидания, миссис Уэлан! — киваю на ходу.

Богу — богово, кесарю — кесарево, а секретарю — секретарево.

От вздоха миссис Уэлан и свежий салат побледнел бы.

— Марко!

Я забрел на Лестер-сквер, меня увлекли симпатичная девчонка с рюкзаком, разноцветные огни и краски и смутная надежда найти что-нибудь свеженькое в подвальном этаже лавки Генри Пордеса на Чаринг-Кросс-роуд, где распродают уцененные остатки тиражей. Теплый день начинает клониться к вечеру. Лестер-сквер — центр лабиринта. Самое то, чтобы потянуть время. Подростки в бейсбольных кепках и шортах до колен лихо уворачиваются на скейтбордах на полном ходу. Мне пришло на ум слово «центробежный», и я понял, что это одно из моих любимых слов. Молодежь со всего света — с Востока, с Запада, из Америки — стекается сюда в поисках Крутого Лондона. Где за углом у прачечной вечно мерещится кокни-лепрекон. Дети катаются на карусели. Я постоял, посмотрел немного. Один карапуз улыбается до ушей, проплывая мимо своей бабули, и у меня от этого так защемило сердце — вот-вот расплачусь или разобью витрину. Мне дико захотелось, чтобы Поппи с Индией оказались рядом, сию секунду. Я бы всем нам купил мороженого. Индия, конечно, первая управилась бы со своим и принялась за мое. Вот тут-то меня и окликнули по имени. Я оглядываюсь. Яннос призывно машет мне фалафелем из своей греческой закусочной, которая расположилась между Швейцарским центром и кинотеатром Принца Чарльза, где, между прочим, можно посмотреть фильм девятимесячной давности за два с полтиной. Яичница Кати давно уже покинула мой желудок, и фалафель будет как нельзя кстати.

— Привет, Яннос!

— Марко, сынок, рад тебя видеть! Как поживает «Музыка случая»?

— Прекрасно, дружище. Все как полагается. Вечно спорим ни о чем, ноем и пялим подружек друг друга, когда не пялим друг дружку. А ты купил синтезатор у Додди?

— У Додди-морди? А как же! Каждый вечер играю на нем в дядином ресторане. Одна беда — приходится изображать турка.

— Вот как? С каких пор ты говоришь по-турецки?

— В том-то и беда, что не говорю. Изображаю турка-аутиста — музыкального вундеркинда. Засада редкостная. Как будто одновременно и фаю в «Томми» и «Король и я» [66] . А когда, кстати, рубится «Музыка случая»?

66

«Tommy» (1969) — рок-опера группы The Who, в 1975 г. экранизированная Кеном Расселом, а в 1993 г. поставленная на Бродвее. «The King and I» (1951) — мюзикл Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна II, в 1956 г. экранизированный Уолтером Лангом, главные роли исполнили Юл Бриннер и Дебора Керр.

— Спроси лучше, когда не рубится.

— И то верно, дружище! Как дела у Поппи?

— У Поппи? Все в порядке.

— А как ее прелестная малышка?

— Индия? В порядке.

Яннос задумчиво смотрит на меня.

— Что означает твой взгляд? — спрашиваю.

— Нет, ничего. Так… Прости, поболтал бы еще, да нужно работать… А ты, может, зайдешь, выпьешь чашку чая? Кажется, там сзади есть местечко за столиком.

— С удовольствием. Спасибо тебе, Яннос. Огромное спасибо.

В маленькой закусочной Янноса не протолкнуться от посетителей, обрывки разноязыкой речи смешиваются в гомон. В этой давке находится единственное свободное место, и я оказываюсь за столиком около женщины моих лет или чуть старше. Она читает книгу «Путешествие за пределы тела: дух и бесконечность». Автор — Дуайт Сильвервинд. Серебряный Ветер, значит. Вежливенько спрашиваю, можно ли приземлиться за ее столик. Она кивает, даже не оторвав глаз от книги. Пытаюсь не рассматривать ее, но взгляд-то девать некуда. У нее рыжие крашеные волосы в цыганских кудрях, а на пальцах, в ушах и даже в бровях не меньше дюжины колец. Платье из «варенки». Наверное, в Непале купила. Отвисшая грудь без лифчика. Наверняка она жжет курительные палочки, верит в ароматерапию и считает себя если не ясновидящей, то личностью незаурядной. Обожает прерафаэлитов, работает через день в платной художественной библиотеке. Лично я с такими не трахаюсь. Знаю, меня сочтут снобом. Но все-таки моих лондонцев я знаю как облупленных.

— Простите, что отвлекаю вас, — Оттопырив мизинец, поднимаю чашку с чаем и отпиваю глоток. — Меня поразило название вашей книги.

В ее невозмутимом взгляде мелькнуло довольство. Годится для начала.

— Звучит потрясающе. Это, случайно, не имеет отношения к альтернативным методам лечения? Видите ли, нетрадиционная медицина — мой конек.

— Вот как? В самом деле? — откликается она.

Приятный голос, сладковатый и немного скрипучий.

Она заинтригована и немного польщена моими заигрываниями, но не хочет этого показывать.

— Дуайт Сильвервинд — один из крупнейших специалистов по трансперсональному опыту, или по путешествиям духа, как говорят индейцы навахо. Дуайт — мой друг особого рода. Он мой духовный наставник. Посмотрите, вот он.

Она открывает титульный лист. С фотографии улыбается бледный, почти бесплотный мужчина в нелепых подтяжках. Похоже, американец. Разменял пятый десяток.

— В этой книге Дуайт учит выходить за пределы телесной оболочки.

— О! И что, это несложно?

Похоже, это ему легче, чем выйти за пределы своих представлений о том, как следует одеваться.

— Ну что вы! Еще как сложно! Для этого требуются огромные духовные усилия! Нужно освободиться от всех привязанностей, которыми опутывает нас общество, чтобы удержать в рамках своих стереотипов. Очень большое значение имеет также личный альфа-потенциал. Вот, например, у меня преобладает альфа-излучение, а у вас — гамма.

Мой детектор регистрирует в ее словах большую дозу тщеславия. На крючок тщеславия человека поймать легче всего.