Литконкурс Тенета-98

Мальчик насупился, закрыл книгу, положил ее на столик и побрел в свою комнату. Надежда Осиповна проводила его взглядом, подошла к столику и прочла название: "La pucelle d'Orleans".

— Ох уж мне эта акселерация! — проворчала она. — Куда смотрит его няня? Ему сказки о Балде нужно читать, а не Вольтера!

У Сашиной кровати сидела няня и что-то вязала. Лицо мальчика просветлело.

— Няня, ты расскажешь мне сказку? — спросил он.

— Обязательно, — улыбнулась Арина Родионовна. — Раздевайся и ложись.

Саша моментально скинул одежонку и залез под одеяло.

— Про говорящих собак с Сириуса расскажешь? — просительно протянул он.

Няня нахмурилась:

— Отстань, пожалуйста. Я тебе уже о них рассказывала. Лучше я расскажу про спящую царевну.

— Ну-у, про спящую царевну я уже сто раз слышал! — заканючил Саша. — Расскажи про говорящих собак! Или про летающие глаза!

— Про летающие глаза ты тоже уже слышал, — няня начала сердиться. — Лучше я расскажу про Лукоморье.

— Но бабушка! Я не хочу про Лукоморье! Я хочу про летающие глаза! Или про говорящих собак!

— Будешь капризничать — вообще ничего рассказывать не буду! — Арина Родионовна была явно не в духе. — И не называй меня бабушкой!

Саша натянул одеяло на подбородок, посмотрел на няню и, поняв, что ничего от нее сегодня не добьется, вздохнул:

— Ладно, пусть будет про Лукоморье…

Няня некоторое время смотрела на него, словно собираясь с мыслями, затем подняла голову, полуприкрыла веки и, глядя куда-то вдаль, нараспев начала рассказывать:

— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… — она вдруг споткнулась, бросила испуганный взгляд на мальчика, тряхнула головой, словно отгоняя рассеянность, и продолжила: — Живет там ученый кот-баюн, который знает много-много сказок и умеет петь песни…

Через несколько минут Саша Пушкин крепко спал.

Проснулся он рано. Неяркое еще солнце пробивалось сквозь густую листву, гоняя по потолку блестящих веселых зайчиков.

Саша тихонько выбрался из-под одеяла, оделся и выглянул за дверь. Где-то внизу скрипнули половицы — наверное, ходила няня, а может быть, отец встал так рано. Попадаться кому-то на глаза Саше почему-то не хотелось — даже няне. Он осторожно прикрыл дверь, подошел к окну и выглянул наружу. Здесь — прямо над окном и чуть слева — из стены торчал старый ржавый железный крюк, неизвестно когда и для каких целей забитый. Если ухватиться за этот крюк и подтянуться, то можно было выбраться на крышу, а оттуда спуститься на задний двор — и попасть в сад. Саша давно уже разведал этот путь и частенько им пользовался, когда не хотелось отпрашиваться у родителей, чтобы пойти погулять. Это был его маленький секрет — когда он хотел побыть один, то запирал дверь изнутри, выбирался через крышу на улицу и долго бродил по соседскому саду, а затем тем же путем возвращался назад. Няня иногда ворчала на него за то, что он не открывает дверь, когда она стучится, но это случалось довольно редко — чаще всего никто ничего не замечал.

Сейчас у мальчика было как раз такое настроение — хотелось побыть одному, но не сидеть взаперти в четырех стенах, а бродить по саду, дышать прохладным утренним воздухом и слушать шелест листьев над головой. Хотелось на волю, на свободу, подальше от серых стен. Он закрыл дверь на крючок, ловко выбрался на крышу, перебрался на другую сторону дома — и вскоре был уже в саду.

В саду было тихо и прохладно — летняя жара еще не очнулась от ночного сна. Саша медленно шел вдоль аллей, вдыхал чистый утренний воздух и любовался солнечными лучами, прорывающимися сквозь густую листву. Ему нравилось здесь — этот сад был единственным местом на земле, которое никогда его не обманывало. Мальчик рос необыкновенно умным и наблюдательным и рано начал замечать ложь, окружавшую его. Порой ему даже казалось, что все, что он видит вокруг — ненастоящее. Как будто он смотрел на бутафорские декорации на сцене театра или на красивую панораму, нарисованную на стене. Он не помнил уже, где — не то прочитал, не то услышал, — фразу о том, что весь мир — театр, но эта фраза как-то сразу запала ему в душу — он вдруг почувствовал, что в ней гораздо больше истины, чем кажется на первый взгляд. Ему все время казалось, что люди, окружающие его, играют друг перед другом какие-то неведомые ему (а может, и им самим?) роли. При этом играют из рук вон плохо — он то и дело чувствовал фальшь. Например, он почему-то был уверен, что родители его очень любят, — но мать всегда старалась быть с ним построже, а отец вообще не замечал. А старая няня, наоборот, его недолюбливала — но при этом всегда улыбалась и старательно играла роль любящей бабушки. Вряд ли он смог бы четко и логично объяснить, как пришел к таким выводам, да и вряд ли даже смог бы сформулировать сами эти выводы — он просто чувствовал, что "что-то здесь не так" — а что именно, понять не мог. Что-то постоянно выпадало из колеи, концы не сходились с концами, и маленькая фальшивая нотка резала слух, нарушая стройную гармоничную картину окружающего мира. Фальшь сквозила в прохладных глазах отца, выглядывала из-за неуклюжих движений матери, пробивалась сквозь хрипловатые старческие нотки няниного голоса. Жесты расходились со словами, слова — с действиями, действия — с логикой. Даже его маленький трехлетний братик Лева, казалось, лишь играет роль его брата — а на самом деле нисколько на брата не похож. Ощущение фальшивости, «ненастоящести» окружающего мира появилось у него уже давно — вначале лишь как слабое мимолетное чувство, которое постепенно усиливалось и укреплялось и в конце концов стало устойчивым фоном всей его жизни. Это ощущение мучило его, неприятно резонировало в душе, заставляло чувствовать себя "не в своей тарелке". Только одна «настоящая» вещь была у него — это стихи. Только стихи говорили ему правду, только в них он видел гармонию, только в них не было фальши. Впрочем, нет, был еще вот этот сад — он тоже был настоящим. Единственное место, которое никогда его не обманывало, не играло никаких ролей и не пыталось притвориться декорацией к дурному спектаклю. Только здесь он чувствовал себя спокойно и умиротворенно — в гармонии с окружающим миром. Только здесь ему было хорошо.

Саша долго бродил по траве мимо старых кленов и молоденьких игривых березок. Сотни образов теснились в его голове, сотни чувств переполняли сердце, сотни мыслей просились с языка. Он вдруг почувствовал то сладостно-упоительное состояние, когда хочется петь от обилия ощущений — то состояние, которое обычно называют вдохновением… Слова вдруг сами собой начали складываться в стихи. Саша нашел знакомую беседку, сел там и вынул из-за пазухи заветную тетрадку, которую с некоторых пор всегда носил с собой. Неловко подвернув под себя ногу, он начал что-то в ней быстро писать. Лицо его то прояснялось, то вдруг хмурилось, когда он чувствовал, что написал не очень хорошо. По какой-то странной, одному ему понятной ассоциации — наверное, по контрасту с окружающим теплом и зеленью, — он писал о зиме. Перед его мысленным взором вставали бескрайние заснеженные дали, по земле мела поземка, а небо затягивало темной серой мглой. Приближалась буря…

Саша даже не заметил, как пролетело несколько часов. Из задумчивости его вывела карета их соседа князя Юсупова — как всегда, звенящая, разноцветно-блестящая и неправдоподобная, словно лубочная картинка, она подлетела к крыльцу и извергла из своих недр не менее неправдоподобного хозяина. Саша посмотрел на солнце, уже перевалившее зенит и вдруг почувствовал, что голоден. Времени было уже много — наверняка он пропустил завтрак. Ох, и влетит же ему! Он поспешно сунул тетрадку за пазуху и припустил бегом к дому.

Когда он спрыгнул из окна в комнату, в дверь кто-то стучал.

— Саша, иди обедать! Ну сколько же можно дуться? Завтракать не стал — и обедать тоже не будешь? Открывай сейчас же!

Саша откинул крючок — за дверью стояла няня и укоризненно смотрела на него.

— Ну, что случилось? Мы чем-то тебя обидели?

— Да нет, бабуль, все в порядке, — он неуклюже чмокнул ее в щеку и побежал в столовую.

Мать с отцом и маленьким Левой уже сидели за столом. Отец мрачно посмотрел на него и проворчал:

— Явилось, красно солнышко! Чем же это мы Вам так не угодили, молодой человек, что Вы с нами даже разговаривать не пожелали?

— Я… извините… — пробормотал Саша, потупившись и внезапно покраснев до ушей.

— Что? Не слышу? Я Вас спрашиваю, Александр Сергеевич, чем это Вы занимались целое утро? — официальный тон не предвещал ничего хорошего. Нужно было как-то оправдываться.

— Я… это… я… стихи писал… — пролепетал Саша, покраснев еще гуще.

— Что? Опять стихи? Тоже мне, поэт выискался! — фыркнул отец, но тут же смягчился. — Ладно уж, садись обедать.

Стихи были слабостью Сергея Львовича — это Саша заметил уже давно. У них дома иногда бывал брат Сергея Василий Львович, который часто читал свои стихи. Сергей недолюбливал брата и все время иронизировал над его стихами — но Саша видел, что они ему нравятся. А когда Саша сам начал писать стихи — отец был просто в восторге. Каждый раз, когда мальчик читал родным свои творения, отношения с отцом резко улучшались — даже сквозь напускное равнодушие было видно, что Сергей Львович очень доволен сыном. Вот и сейчас — Саша сразу понял, что отцу очень хочется услышать его новые стихи, и он лишь порядка ради притворяется сердитым.

Так и оказалось — едва Саша прикончил последнее блюдо, как отец насмешливо поглядел на него и сказал:

— Ну что ж, пиит, давай, порадуй нас своими новыми шедеврами!

Саша утер губы салфеткой, вышел на середину комнаты и принял "позу поэта" — отставил в сторону одну ногу и вытянул вперед руку — именно в такой позе его дядя Василий Львович обычно читал свои стихи. Все невольно улыбнулись и приготовились слушать — даже маленький Лева притих. Саша прокашлялся, устремил взгляд куда-то вдаль и заунывным голосом — в тон стихам — начал декламировать: