Литовский узник. Из воспоминаний родственников

Трудно ответить на это. Да и нужно ли? Природа велика, необъятна, бесконечна. Мы, люди – ее дети, она нас создала, знает нас, как любящая мать, знает, по каким душевным каналам, эмоциям, внешним восприятиям войти в наше сердце, сознание и научить любви жизни. Но для этого и мы должны любить свою мать – природу, понимать ее, открыть ей свое сердце, душу. Только тогда она объяснит нам многое и возможно взаимопонимание. Может, ответ в этом. Для меня он содержится еще и в другом. Я люблю нашу историю, нашу старину, с волнением читаю об этом у Пушкина, Толстого, Некрасова, неспокойно чувствую себя, если хотя бы раз в году не побываю в Русском музее, который с некоторых пор притягивает все больше и где получаю истинное удовольствие. Люблю ту старину, которую Пушкин назвал «милой», которую вижу, нахожу, представляю на Лезьенской мельнице.

Это типичный русский пейзаж, каких еще немало осталось на нашей земле. Древняя река – старшая сестра нашей Невы, мост через нее, новый, на старых береговых опорах из больших камней, залитых бетоном; разрушенные плотина и мельница. На одной стороне, на небольшом холме – красивая церковь в окружении высоких сосен, могучий дуб; на другой – старинное кладбище, рядом несколько деревень. Но для меня ближе, роднее этого места нет на всем свете, хотя много на земле имеется изумительно прекрасных мест, поражающих воображение.

У К. Паустовского есть рассказ «Ильинский омут». Константин Георгиевич изъездил, исходил всю нашу Родину и бывал во многих зарубежных странах. Но, собираясь в далекие поездки, он обязательно приходил на Ильинский омут попрощаться с ним. Когда Паустовский был в Италии, ему вспомнилась там сыроватая ложбина на Ильинском омуте, где пахло болиголовом и стоял одинокий чертополох высотой в человеческий рост; в Египте, при осмотре статуи царицы Нефертити, – мельничные жернова, высеченные из такого же розового песчаника; во Франции – розовеющий вечер на Ильинском омуте «и знакомая тоска внезапно стиснула сердце, – тоска по нашей простой земле, своим закатам, своем подорожнике и скромном шепоте палой листвы».

У многих людей имеется свой «Илъинский омут», это необходимо, без этого трудно жить. Любовь к природе, родному краю создает у человека на всю жизнь устойчивое, верное чувство живого восприятия Родины. Отечество, Родина принимается нашей душой не в виде какого-то полного, всеобъемлющего образа, а представлением очень небольшого уголка нашей природы, родной земли.

Может, это деревня, где родился, вырос, или светлая тихая речка с ласковыми берегами в глухом далеком лесу; может, это березовая роща, где всюду царит белый свет и сквозит такая прозрачность, легкость, что похоже на сказку. Или это желто-золотая ширь ржаных, залитых солнцем полей с голубыми васильками в окаймлении зеленой короны леса, а может, это милые, дорогие сердцу два старых клена, под которыми впервые в жизни ощутил, как по-особенному бьется сердце, замирает душа и трепещет все существо твое от сладостного свидания с любимой.

Эту любовь к родной земле не с чем сравнить и нечем ее заменить. Ни любовью к женщине и детям, ни материнской любовью. С именем Родины советские люди сознательно шли на смерть в Великую Отечественную, когда героизм, самопожертвование приняли массовый характер; защищать родное Отечество поднялась беднейшая крестьянская масса в Отечественной войне 1812 года, раздувая пламя народной, партизанской войны. На смертный бой вставали люди русские защищать Русь от немецких псов-рыцарей и монгольских завоевателей и ложились вечным сном на родных привольных полях. Потому что мысль, что сапог иноземного поработителя будет топтать дорогие сердцу поля Родины, кажется кощунственной, противоестественной и не допускает сомнений, колебаний в выборе действий.

В Древней Греции существовал закон, по которому человека, совершившего тяжкий проступок перед Родиной, ожидало самое страшное наказание – его высылали за пределы родной земли.

Да, истинно, человек не может жить без Родины, как не может он жить без сердца.

Марья из Поречья

Глава 1

Конец сентября выдался солнечным, теплым – настоящее бабье лето. Широкая дорога с еще сохранившимся деревянным настилом, замшелым, поросшим травой, тянулась лесом и уходила в бушующий красками лесной коридор, укрытый сверху, словно пологом, голубеющей лентой бездонного неба. В своем чарующем прощальном наряде лес играл – светился золотыми монетками берез, полыхал багрянцем осин, горел кровавыми кистями рябин. Озорной ветерок изредка врывался сверху, шумел в ветвях, шуршал разноцветной листвой на дороге, гоняя и крутя ее в своем вихре. Стучал иногда или сыпал дробью дятел, или вдруг, где-то далеко, кричали готовившиеся к отлету журавли.

По дороге неторопливо брела старуха. Небольшого роста, в латанной тужурке; поверх мягких штанов – шаровар – неопределенной формы и цвета поношенное платье. На голове выгоревший от солнца платок, обрамлявший худощавое лицо с высоким морщинистым лбом, внимательными глазами. За спиной полупустой рюкзак, в руке палка с удобным суковатым набалдашником.

Со склона овражка донесся серебряный звон родника – быстрика. Неслышный летом, теперь, в тишине осени, он, весело разговаривая, бежал вниз к ручью; бился, брызгал хрустальными каплями. Старуха остановилась, лицо ее осветила улыбка: «Ишь говорун какой, живучий, звоны какие дает, торопится куда-то». Опершись о свою суковатую палку, она долго смотрела на быстрый ручей, его живые серебряные струи и не видела их – ее неподвижный глубокий взгляд убегал в какую-то неведомую даль.

Очнувшись от раздумий, она вздохнула глубоко и той же неторопливой походкой продолжила свой путь. Дойдя до старой сосны, где привыкла отдыхать на обратном пути, она подняла голову, посмотрела вверх.

В два обхвата, ровная, как свеча, могучая сосна царила над лесом. Когда остальные деревья еще чернели в утренней прозрачно-туманной дымке, она первой встречала зарю, и восходящее солнце охватывало вершину алым пламенем.

До деревни было уже недалеко. Женщина перешла железную дорогу, поднялась на поле и увидела крышу своего дома, тускло зеленевшую замшелым тесом под лучами осеннего солнца.

Известная всей округе страстной, неуемной тягой к лесу, Марья Антипова проводила в этом доме свою одинокую жизнь, поделенную поровну между домом и лесом, куда походы свои она начинала в середине весны, когда еще полно снега в прогалинах, а заканчивала поздней осенью, перед самой зимой.

Год выдался на ягоды неурожайным, а клюкву – самую ходовую, нужную ягоду, почти выбрали, и Марья пришла с «Темного острова» раньше обычного. Она опустила на крыльцо рюкзак, устало присела на ступеньку, долго отдыхала, глядя на бордовые шапки георгин в палисаде, пестрый ковер махровых астр в большой круглой клумбе. Только эти поздние цветы продолжали скрашивать обширный, еще не обработанный к зиме цветник. «Хватит ли нонче сил, – подумала Марья, глядя на него, – придется, видно, Петеньку просить».

Из-под дома показался черный с белой грудью кот, закрутился у ее ног и, бодаясь головой, завел свою песню. Отдышавшись, Марья поднялась на крыльцо, вошла в избу. Вытянула из печи еще теплый чугунок с картошкой, вскипятила чай, села к столу. Не дожидаясь приглашения, кот вспрыгнул на табурет и, опершись передними лапами в край стола, потянулся, уставившись на Марью круглыми блестяще-зелеными глазами. Конец его пушистого хвоста шевелился, а в глазах вспыхивали изумрудные огни.

Закончив с обедом, Марья покормила, загнала кур в сарай, принесла воды, дров и присела на скамью, прислонясь спиной к теплой печке. Теперь, когда из-за плохого зрения она не могла рукодельничать, в иные вечера ей нечем было заняться. Часто она подолгу сидела неподвижно, думая о чем-то под веселый треск дров, или, устав от раздумий, забывалась, и седая голова ее медленно клонилась на грудь.

Стук сапог в сенях вывел ее из забытья. Прислушавшись, она узнала своего добровольного помощника Петьку Грушина. Он заходил к Марье иногда, пилил, колол дрова, носил воду в бак для полива огорода. С этим Петькой, пятнадцатилетним парнишкой, грозой местных огородов, случилась у нее небольшая история.

Как-то, несколько лет назад, его компания «обчистила» у Марьи клубнику; оборвали много цветов в саду. Своей яркой пестротой, ухоженностью они отличались во всей деревне, и люди, проходившие мимо Антипова дома, невольно ими любовались. Цветы были великолепны – многих сортов и оттенков георгины, гладиолусы, тюльпаны, пионы, астры, разные махровые маки. Когда эта красота вдруг исчезла – потерялась в деревне привычная радость, что-то важное, необходимое. Марья до того расстроилась, что на другой день приболела и не выходила из дома.