Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.
Шрифт:
2. Гарантия связи с Литовско-Русским великим княжеством Волыни и Подолии, включая и спорные пограничные волынские волости, также вписана в помянутую грамоту Казимира.
Но вопрос об этой грамоте спорен. Она сохранилась в выдержке, и хотя Казимир обязуется в ней соблюдать обещанное «sub honore et fide et juramento» [99] , но весьма сомнительно, чтобы она была подтверждена польскими панами и чтобы она действительно была «соглашением литвинов с Польскою короною, установленным королем Казимиром в Парчове». Скорее это обещание Казимира в Бресте, ценное как выражение стремлений его литовско-русской рады. Рассказ Длугоша хорошо освещает условия этого дела. Польские паны уговаривали Казимира не ставить вопроса ребром, а сперва принять Польскую корону, что затем даст-де ему возможность решить «plena facilitate» вопрос о спорных владениях и другие спорные вопросы. Казимир и пошел этим путем, приняв Польскую корону с тем (короновался 27 июня 1447 г.), чтобы разрешить позднее спорные
99
«честью, верностью и клятвой».
100
«полную власть».
Что же она в этот момент собой представляет? Никогда еще так резко и определенно не выступал ее личный характер. Великий князь литовский Казимир есть в то же время и король польский, не связанный в понимании взаимоотношений двух государств своих никаким определенным актом, никакой формулой государственно-правового значения. И в таком положении уния осталась в течение всего царствования Казимира. Вопрос о ней не раз поднимался на польско-литовских съездах — в 1448 г., в 1451 г. Поляки настаивали на законной силе первоначального акта унии, унии Кревской, литвины категорически ее отрицали. Столь же спорным оставался и вопрос о государственно-правовом положении Волыни, обострившийся по смерти Свидригайла.
Когда в сентябре 1451 г. распространилась весть о тяжелой болезни Свидригайла, польский сенат обратился к Казимиру с требованием, чтобы он согласно с прежними записями — от Витовта до Свидригайла включительно — принял меры к инкорпорации владений Свидригайла в состав владений Польской короны. В противном случае сенаторы грозили конфедерацией польской шляхты для захвата Волыни.
Казимир уклонился от прямого ответа и решительных действий, указывая на опасность разрыва с Литвой, а в конце года, еще при жизни Свидригайла, на Волынь прибыли с военной силой князь Юрий пинский, Радзивил и Юрша, заняли волынские замки, и в момент смерти Свидригайла (10 февраля 1452 г.) Волынь была в литовских руках. Это вызвало целую бурю в среде малопольского панства с епископом Збигневом Олесницким во главе.
Вопрос обсуждается на ряде малопольских съездов. Состоялось даже решение двинуть ополчение сандомирской, люблинской и галицкой шляхты для оккупации Волыни. Казимир оправдывался, уверяя, что литовские паны его не слушают и действовали самовольно. Идет он на уступки, подтверждает польские привилеи, с чем так долго тянул. И под его влиянием литвины, удовлетворяясь Волынью, не настаивают на возврате западной Подолии, оставшейся в польских руках, на изменении формулы унии.
Во всех этих отношениях чрезвычайно характерно выступает личная роль Казимира как носителя власти, стоящего как бы над и вне его двух государств, над и вне двух правительств, в роли иной раз суперарбитра скорее, чем правителя. И это положение особенно подчеркивается тем, что занять его пришлось господарю деятельному, энергичному и самостоятельному, каким был по натуре Казимир.
Его задача, цель всей его политики — укреплять и развивать значение и реальную силу своей власти, прочность созданного политического положения, а это то же, что укреплять и развивать государственное единство, общественно-политические связи, объединявшие его владения. То, чего ему удалось достичь в Литовско-Русском государстве ко времени вступления на польский престол, было лишь внешней, неглубокой и неполной связью литовско-русских владений под его великокняжеской властью, частью лишь формальной как относительно не только Волыни, но и Киевщины. Местная сила, местная власть была в руках либо князей, либо воевод-наместников, либо наместников-державцев, старост, бояр и князей, военно-аристократического общественного слоя, державшего крепко основные, существенные, местные нити власти и управления на началах держания княжого (близкого к удельному господству), наместничьего, боярского.
Обычно-правовые основы этого держания не только привилегия местного панства и боярства на второстепенные держания, но и обусловленность воеводской, областной наместничьей власти добровольным признанием ее со стороны местных общественных сил создавали для великокняжеской власти необходимость считаться с этими силами, действовать по соглашению с ними, искать в них опоры.
И Казимира Длугош изображает действующим по соглашению с литовско-русским панством, созываемым на «conventiones» или «conventiones generates» [101] . Любавский считает все эти conventiones сеймами литовских земель, великими сеймами и т. д. Но насколько следует осторожно обращаться с подобной терминологией Длугоша, легко показать на следующем примере.
Любавский, следуя Длугошу, рассказывает, что в 1451 г. Казимир и его советники созвали-де «conventionem terrarum Lithvaniae» [102] для решения вопроса о Волыни и Подолии, и решение это осуществилось в посылке военной силы для оккупации Волыни {110} .101
«съезды» или «общие съезды».
102
«съезд Литовских земель».
Но возможно ли столь торжественно на сейме принятое решение объявить затем делом, которое совершено без воли и против настояний великого князя, как сделал потом Казимир? По отношению к Польше Длугош слово «conventiones» употребляет безразлично для съездов сенаторских, для сеймиков и сеймов, и потому его указания и для Литвы нельзя толковать по буквальному смыслу выражений, помимо иных данных.
Однако это были съезды «terrarum» [103] . В них, полагаю, можно видеть, и притом в более глубоком смысле слова, таких же предвестников литовско-русского сейма, как съезд 1440 г., провозгласивший великим князем Свидригайла. Мы лишь отрывочно, случайно имеем указания на состав этих «conventiones», указания на отдельных лиц, и лица эти — князья, воеводы, наместники, литовские и русские паны. Это нечто более широкое, чем рада: расширенное собрание ее, съезд державцев разной степени, съезды кормленщиков, сказали бы мы по-московски. Назвать их в строгом смысле слова сеймами мне мешает отсутствие данных для того, чтобы усмотреть в их составе элементы представительства земель, какое впервые встречаем в год смерти Казимира — в 1492 г.
103
«земель».
В первую половину своего княжения Казимир Ягеллончик выступает преимущественно господарем Литовско-Русского государства и находит опору в своих восточных владениях против поляков с их притязаниями. Общественное возбуждение, вызванное волынским делом в 1452—1453 гг., затем начало большой польско-прусской борьбы втягивают его ближе в дела собственно польской политики, и настает время нового и резкого изменения его литовских отношений. Только пройдя через этот новый кризис, сильно осложненный поднявшимися национальными и религиозными вопросами и началом напряженной борьбы, Литовско-Русское государство вышло на путь новой, сеймовой государственной жизни.
50-е годы XV в. вскрывают одну из капитальнейших трудностей, служивших препятствием для мирного разрешения основного вопроса о польско-литовской унии. Сохраняя свою особую правительственную организацию, ведя свою особую политику, служившую особым интересам как внутренним, так и международным, Литовско-Русское государство нуждалось в личной деятельности господаря, в личном его присутствии на Литве.
Отъезд великого князя в Краков, поглощение его сил и внимания делами польской политики отражались прежде всего на понижении энергии и дееспособности виленского правительства. Представительницей верховной власти на месте оставалась рада, но рада господарская без господаря не обладала сколько-нибудь достаточным кругом полномочий для успешного и твердого ведения дел управления, а тем более дел высшей политики — международных и внутренних, например, таких, которые касались отношений земель-аннексов к виленскому центру. Эти земли даже в наиболее мирные и спокойные моменты тянули к великому князю, сидящему в Вильне и в Троках. Если он как король польский пребывал в Кракове, то и земли либо ослабляли свои связи с центром, чувствуя себя предоставленными собственной судьбе, либо начинали — на юге — тянуть к Кракову вместо Вильны.
Это положение дел, обусловленное личным характером великокняжеской власти, объясняет нам из существа тогдашнего политико-административного строя упорное стремление великого княжества Литовского иметь особого и, по возможности, суверенного великого князя. Оно осложнялось национальными и культурно-историческими отличиями Литовско-Русского и Польского государств, обострялось до крайности столкновением и противоречием их интересов, но создавалось, строго говоря, не ими, а существом политического строя и значением личной деятельности великого князя в практической политике.
То же — mutatis mutandis — надо сказать и об отношении интересов польской государственности к польскому королю, пребывающему на своем великом княжении Литовском и поглощенному его делами. Интересы — чисто практические — обоих государств, несомненно, страдали при таких условиях, чем и объясняется постоянная борьба Литвы и Польши за личность государя. Вспомним, что на всем средневековом Западе можно проследить признание отлучек государя с территории государства явлением ненормальным, что, по мере развития конституциональных норм в недрах сословных монархий, привело, как, например, в Англии, к формулировке такой политической нормы, как отрицание за государем права отлучки без согласия парламента и признание такой отлучки равносильной отречению от престола. Главе государства принадлежала вся исполнительная власть. Его отсутствие парализовало дееспособность государственного организма вне будничных, текущих дел управления.