Ливень

Несколько таких досок уже было закреплено, оставалось перекрыть небольшой участок, чтоб вода повернула в сторону.

— Чуть поленницу… не унесло!.. — кричала Женя. — Едва успели… А тут забор… и мостик… Ух, бьёт!..

Тимка не понимал, чему она радуется: тому ли, что пока удалось отстоять и поленницу и забор с мостиком, или тому, что Жене попросту нравится эта сумасшедшая борьба с её грохотом и криками — сейчас кричал даже отец, сипло и тонко, как женщина.

Они протолкнули между кольев одну доску, вторую, а потом весь длинный забор — качнулся и очень медленно, сопротивляясь натиску, стал валиться прямо на них.

От неожиданности Тимка выпустил руку Жени, хотел отпрыгнуть, его сбило с ног и потащило вниз. Он только успел увидеть, как Женя, подняв доску наперевес, рванулась к падавшему забору.

Спасло Тимку старое грушевое дерево; что-то толкнуло в плечо, Тимка понял — можно схватиться, и, обдирая ладони, уцепился за кривую ветку.

Придя в себя, он увидел, что забор хоть и накренился, но всё же стоит. Женя успела подпереть его доской и сейчас вместе с двумя пареньками укрепляла добавочные подпорки.

Тимка охнул сквозь зубы — ныло плечо, — стёр со лба щекочущую пену и опять пошёл к Жене. Та по-прежнему смеялась, на тёмном лице белели оскаленные зубы.

— Ловко, а? — закричала она Тимке. — Ты живой?

— Живой.

— Давай ещё немножко!..

И они вновь стали подпихивать доски, уже вчетвером, и наконец-таки заткнули прореху. Внезапно водоворот утих, начал оседать книзу, мутный поток свернул с дороги и загрохотал уже где-то вдали, ломая кусты на обочинах.

Во дворе проглянула земля и бетонные ступени с наносами глины. Рваная простыня пены уползала вниз, к саду. Сделалось тише, даже ливень как будто ослаб.

И тут из сада, из дымящейся его темноты, долетел глухой и сдавленный стон.

Тимка испуганно обернулся:

— Что это?

— Салют, — сказала Женя, надув оцарапанную щёку и трогая пальцем. — Я его забыла отвязать. Совсем забыла.

Тимка торопливо зашлёпал по грязи, прошёл меж деревьев. Впереди тонко и зло блеснула обвисшая проволока, убегая во тьму.

Пёс лежал, полузанесённый грязью и щебнем. Голова его была задрана и казалась худой и длинной. Слипшийся клок шерсти, как заноза, торчал под глазом.

Вся земля вокруг была взрыта, валялись обломки камней, размочаленные поленья, щепки.

Видимо, здесь поток бушевал сильнее всего.

А собачья цепь запуталась вокруг ствола, закрутилась, и Салют не смог отсюда уйти.

— Ах, как жалко! — подойдя, вздохнула Женя. — Тридцать рублей мы за него уплатили… Да теперь и не достанешь такого щенка. Может, ещё поправится? — Она отстранила Тимку и шагнула вперёд. — Салют! — Опять голос ударил, как хлыстик. — Встать!

Голова пса качнулась, всё тело дрогнуло, словно пронизанное током. Заскребли лапы, как-то странно сгибаясь, и вот он весь натужно, мучительно медленно попробовал встать, выбраться из грязи, словно заранее чувствуя, что это безнадёжно, невыполнимо, и всё-таки стараясь из последних сил. Видеть это было страшно.

— Да, плохо… — сказала Женя. — Наверное, лапы сломаны. Очень жалко!.. Надо же… И как я не вспомнила! Оставь его, Тима.

А Тимка, не помня себя, подбежал к Салюту, стал на колени и пляшущими пальцами начал отстёгивать ошейник. Словно что-то оборвалось у него внутри, обрушилось, и, уже не ощущая ничего, кроме свободы и накатывающей ярости, он поднял лицо и почти с наслаждением сказал Жене:

— Ну и дрянь же ты!.. Ну и гадина же ты!

А она стояла перед ним в мокрых трусах и грязном лифчике, с оцарапанной щекой, с волосами, нелепо торчащими в разные стороны, измазанная и всё-таки красивая и продолжала улыбаться, и глаза её были ясны и безмятежны, как у ребёнка.

СЛЕД НА ВОДЕ

Летнюю практику Алёша Бакшеев захотел провести в одиночку. Друзья студенты уговаривали его побывать на Волго-Доне, в Казахстане, в Крыму — он отказался.

Едва наступила весна, как с рюкзаком за спиной и складным мольбертом Алёша уехал из города.

Он мечтал побродить по земле наугад, без планов и маршрутов. Он слезет ночью на каком-нибудь полустанке, послушает, как прощально гудит исчезающий вдали поезд, и пойдёт куда глядят глаза.

Будет шагать просёлочными дорогами, ночевать в маленьких северных деревушках, плыть на, лодке по безымянным речкам, заросшим чёрной ольхой и крушиной. Он любит природу, чувствует её притягательную силу и попробует передать на холсте чистые и негромкие краски родных просторов.

Всё получилось так, как он хотел.

В первой же деревне, раскинувшейся над берегом реки, Алёша купил лодку, погрузил в неё вещи и тронулся в путь.

Он ожидал, что увидит много замечательного. Но всё-таки восхищался, не переставая, — такие тут были места…

За каждым поворотом, за каждой речной излучиной открывался иной, удивительный мир.

Неожиданно вставала перед Алёшей стена тёмного бора. Голубые стволы елей мерцали в сумраке, словно столбы дыма. Над сырыми мхами поднимался зеленоватый пар; от него еле заметно раскачивались пепельные бороды лишайников, свисающие с лап. Было так тихо, что слышался шорох осыпающейся хвои.

Затем впереди распахивался широкий речной плёс. На перекатах вода перемывала текучее солнечное золото. Неразвернувшиеся листья водяных трав, точно свечи, стояли у береговых осыпей. Ударяла рыба, и ленивые оловянные круги долго вспухали на зеркале заводей.

Алёша думал, что можно целую жизнь изображать эту красоту, и всё-таки целой жизни не хватит, чтобы хоть малую часть её донести до людей.

Он много работал; этюды появлялись один за другим. Но пока Алёша ещё не был ими доволен. Рука, правда, избавилась от скованности, мазки стали шире, сочнее, а вот передать то общее, неповторимое настроение, которое вызывала натура, — не удавалось. Всё же Алёша надеялся, что в конце концов осилит и эту самую нелёгкую задачу.

Как-то на вечерней заре он выбрался к небольшому лесному озеру.

Дул ветер.

Гудели корабельные сосны, дрожа сбитыми набок ветвями. Будто выстреленные, косо летели зелёные шишки. Иногда под землёй глухо раздавался удар, — это лопался натянутый, как струна, гибкий древесный корень.

И только озеро оставалось спокойным. В глубокой низине поблёскивала его застывшая вода, похожая на чёрную смальту.

Ни свет холодной зари, ни лес на берегах не отражались в озере. Вода дремала, как в колодце. И лишь слабая, отливавшая ртутным серебром дорожка — то ли отблеск вечерних облаков, то ли узкая полоса тумана — пересекала озеро из края в край.