Ливиец

Правда, в воинстве Урдманы есть лучники, и это может привести к иным тактическим решениям.

Я подозвал Баклула и Иуалата. Они подползли, струясь, словно змеи в траве.

– Откройте уши свои и слушайте. Ты, Иуалат, возьмешь моих людей и расставишь по двое по обе стороны дороги. Пусть затаятся в овсах и следят за всяким шевелением. Если заметят лазутчиков – убрать их по-тихому. Когда увидят воинство Урдманы, пусть возвращаются назад.

– Да, господин.

– Иди! И да будет с тобой милость Амона. – Я повернулся к Баклулу: – Дошло до меня, что среди твоих людей и воинов Тари есть меткие метатели дротиков. Пусть приготовятся. Еще отправь гонцов к Пекруру и Петхонсу. Надо известить вождей, что у противника есть лучники.

– Откуда ты это узнал? – Его губы недоверчиво скривились.

Я вытянул руку, обхватил пятерней его затылок и ткнул Баклула лицом в жесткую траву.

– Ты, пропивший мумию отца! Не спрашивай, а выполняй, не то познаешь вкус смерти на своих губах!

Он выплюнул землю и травинки.

– Но я…

– Ты сын осла! С ними Анх-Хор, царевич из Таниса, и он наверняка привел лучников! Пошли людей, или я вырежу ремень из твоего хребта!

Злобно сверкнув глазами, Баклул исчез в траве. С осторожностью приподняв голову, я уставился на овсяное поле. Войско Урдманы было километрах в пяти-шести, и его разведчики, которые двигались налегке, уже могли сюда добраться.

Я ждал, всматриваясь в высокие зеленые травы. Пять минут, десять, пятнадцать… Затем метелки овса заколыхались в двух местах, прочерчивая след ползущих в них людей. На мгновение мелькнули головы, прикрытые плетенными из стеблей накидками – мои воины осматривали поле. Потом раздался придушенный хрип, блеснуло лезвие кинжала, и шевеление в овсах затихло.

Кто-то осторожно коснулся моего плеча. Скосив глаза, я увидел дружинника Баклула в холщовом нагруднике, со связкой дротиков на спине.

– Меня послали гонцом в холмы, семер. Я вернулся с вестью от владыки Пекрура.

– Говори!

– Он сказал: Пема, сын мой, если лучники идут последними, позаботься о них. Еще сказал: вряд ли их пошлют впереди войска.

Вряд ли, молчаливо согласился я. Лучники опасны, когда до шеренг противника двести шагов и пустое пространство; значит, Урдмана оставит их в арьергарде в качестве прикрытия. Та-Кем издревле славился стрелками из лука; в этом боевом искусстве египтяне превосходили всех, кроме, возможно, скифов, конных лучников. Но с коня не пошлешь стрелу на большую дистанцию, а мощные луки египтян били почти на половину километра.

– Иди, – сказал я воину Баклула. – Иди и готовься к бою.

Он исчез в траве.

Я смотрел на деревню, на крестьян и их женщин, боязливо выглядывавших из лачуг, на собак и голых ребятишек, перебегавших от двора к двору, и жалость, непрошеный гость, закрадывалась в мое сердце. Вечно голодные, испуганные, невежественные, гнущие спину перед сильным и знатным, а перед богами падавшие ниц… И так – века, тысячелетия, в каждом уголке Земли… Даже в Эпоху Взлета, когда над планетой уже кружили спутники, это не прибавило счастья голодным и униженным. Что они думали о будущем? Как представляли его? О чем мечтали в своих темных и жестоких временах?

Далекий мерный топот прервал мои раздумья. Деревня вдруг замерла; исчезли дети, попрятались собаки, никто не высовывал голов из хижин, и мнилось, что даже пыль застыла в воздухе. На дороге показались воины. Тракт был нешироким, и они шли по четверо в ряд, огибая здание амбара и площадку перед ним, где, видимо, обмолачивали колосья. В овсах началось едва заметное глазу шевеление – мои люди оттягивались назад, к зарослям травы, метатели дротиков ползли вперед, пока те и другие не слились в единую цепочку на краю поля. Воинство Урдманы тянулось по дороге нескончаемой чередой – легковооруженные, пращники, лучники, щитоносцы и копьеносцы, обоз – повозки и ослы. Казалось, что людей тут гораздо больше тысячи – как всегда, когда отряды двигаются в походных колоннах. Предводители, Урдмана со свитой, Тахос и царевич Анх-Хор, шли теперь не в середине войска, а возглавляли его. Их лиц я не видел, ибо до первых шеренг было еще не меньше километра.

Раздался протяжный возглас, и маленькая армия остановилась. К вождям приблизился высокий человек в доспехах. Хасса, понял я, и, прижавшись к земле, мысленно произнес «Чару».

Звуки, запахи и визуальное восприятие включились резко, с силой внезапного удара. Пахло потом, кожей и свежей растоптанной травой; еще я видел темное лицо Урдманы, физиономии царевича и Тахоса, маячившие на заднем плане, и слышал их тяжелое дыхание. Полезная штука эти ловушки Принца, мелькнуло в голове. Я отстрелил еще несколько модулей во вражеских воинов и князей и приготовился слушать.

– Лазутчики пока не вернулись, господин, – почтительно произнес Хасса. – Те, которых я послал к холмам.

– А другие? – Урдмана шумно перевел дух. Видно, сказывался быстрый четырехчасовой марш по размокшей дороге.

– Те, что подкрались к лагерю, уже здесь. Корабли Пекрура по-прежнему у берега, а в его стане горят костры, и над каждым жарится мясо.

– Наши быки, – сморщившись, пробормотал Тахос. – Наши овцы и козы…

– Небольшой убыток, если святыня Инара останется в Мендесе, – возразил царевич Анх-Хор, поворачиваясь к Урдмане. – Боги нам благоволят, вождь, ибо все случилось так, как ты хотел: Пекрур явился в наши земли, чтобы отомстить за оскорбление, и скоро ты уничтожишь его, и не будет соперника ни тебе, ни отцу моему. Что жалеть о быках и баранах! Цена невелика.

– Если не считать моего сына!.. – с яростью выдохнул владетель Мендеса.

– Амон дает и Амон берет, – промолвил Тахос. – У тебя есть другие сыновья, подобные юным львятам.

– И когда я сяду на престол в Танисе, они будут стоять первыми у моих колен, – продолжил Анх-Хор. – Я одарю их землями клана Инара, и будет один сидеть в Гелиополе, а другой – в Песопте.

При этих щедрых обещаниях лицо Урдманы разгладилось. Он бросил взгляд на словно бы вымершую деревню, пристально оглядел дорогу и холмы, затем произнес:

– Выходит, ты ошибся, Тахос: Пекрур, вонючая жаба*, все еще в лагере и не готов к сражению.

– Однако лазутчики с холмов не вернулись, – возразил тот. – Где они, во имя Амона? Спрятались в деревне и пьют пиво? Жрут финики и тискают баб?

Хасса нахмурился:

– Порази меня Сохмет, если так! Люди надежные, проверенные, ветераны ассирийских войн; в воде как рыбы, в болоте как змеи… Нужно подождать.

– Нельзя ждать, – сказал Тахос. – Мы уже здесь. Тот, кто долго ждет, остается без меда.

– Нельзя, – поддержал его Анх-Хор. – Лев не медлит, ломая шею антилопе, и не медлит сокол, запуская когти в журавля.

Урдмана с минуту размышлял, и я, пользуясь глазами Хассы, мог заметить, что владетель Мендеса колеблется. С одной стороны, было так соблазнительно нагрянуть в лагерь, когда враг не ждет, и взять его у вертелов с бараниной. С другой стороны, лазутчики все-таки не вернулись, и это внушало подозрения – вдруг Пекрур, вонючая жаба, задумал какую-то хитрость.

– Пошлем полусотню воинов, – наконец решился Урдмана. – Если пройдут, ты, Тахос, поведешь три полусотни пращников и копьеносцев и затаишься у склона холма. Мы с Хассой поспешим к тебе с остальными копьеносцами и щитоносцами. Обоз оставим здесь, и его будут прикрывать твои лучники, господин мой Анх-Хор. Расставь их в том поле овса, и пусть они следят за нашими отрядами и будут готовы стрелять, если мы попадем в засаду.