Ливонская чума

Она хихикнула, совершенно как девчонка, дочка какого-нибудь английского мордастого лавочника, удачно прикупившего пару бочонков превосходного пива.

— Эрик беспокоит меня, — продолжала Елизавета уже менее игривым тоном. — Люди, которые приезжают сюда из Швеции, производят впечатление… странных. Согласна, у всякого свои странности. Но шведские странности слишком разительно отличаются от наших, английских. Вы понимаете меня?

— Вполне, ваше величество, — поклонился Киссельгаузен.

— Отлично! — Елизавета подбоченилась уже знакомым Киссельгаузену жестом, — Итак, вы согласны?

— Что я должен сделать? Только прикажите, ваше величество!

— Мне интересно, какими людьми окружает себя Эрик. О чем они беседуют. Каких дам предпочитают. Разумеется, Дальняя Любовь, которую испытывает ко мне его шведское величество, достойна самого прекрасного рыцарского романа, но… — Она вздохнула. — Меня больше занимает политика. Если честно, я хотела бы знать, как продвигается война Эрика с русским королем и насколько Эрик ослаблен этой войной. Эрик пока что будет несколько отлучен от моей персоны, поскольку мои взоры некоторое время будут направлены в сторону Франции… Так вот. Пока я любуюсь Францией и ее прекрасными принцами, порожденьями плодовитого лона Медичи, мне нужно, чтобы на севере все было тихо и спокойно. Иначе мой добрый брат Филипп меня сожрет. Я открываю вам самые сокровенные мои помыслы. Я ясно выражаюсь, господин Киссельгаузен?

— Абсолютно! — сказал немец.

— Можете ехать через Россию, — добавила Елизавета. — Правда, по слухам, в этой стране все застревают. Но у меня там есть торговая фактория, и английские моряки не раз приплывали в Новгород. Кроме того, в Москве, при дворе царя Иоанна, имеется мой посол. Я дам вам соответствующие письма, так что случае нужды вам окажут помощь даже в России.

— Я поражен предусмотрительностью вашего величества! — воскликнул Киссельгаузен.

Елизавета, сощурившись, посмотрела на него своим особенным, пронизывающим взором. Она видела, что немец вполне искренен. Просто у него такая манера выражаться.

— Надеюсь, вы не обманете моих ожиданий, — сказала ему Рыжая Бесс на прощание.

* * *

Увы! Все надежды Елизаветы на этого ее эмиссара рухнули в тот день, когда Киссельгаузен был обнаружен мертвым в трактире на окраине Новгорода, в комнате, которую снимал.

Его нашла Соледад. Она зашла к хозяину с сообщением о том, что для выступления все готово, — но остановилась на пороге. Киссельгаузен лежал на кровати, откинув голову назад и свесив одну руку и одну ногу. Он как будто хотел вскочить и убежать при виде чего-то страшного — но не успел и пал, сраженный в последнем, неравном бою.

Осторожно делая шаг за шагом, Соледад проникла в комнату. Лицо ее хозяина почернело, верхняя губа была вздернута, и лошадиные зубы торчали изо рта, — так обычно «смеются» лошади, отметила про себя испанка машинально. Сейчас это уже не имело значения. Киссельгаузен умер — и умер он, убитый какой-то безжалостной болезнью.

«Чума! — прошептала Соледад, и на ее лице появилась медленная, почти чувственная улыбка: — Как хорошо! Даже лучше, чем я надеялась.»

Она попятилась, выходя из комнаты, и притворила за собой дверь.

Георгий ждал ее.

Он отворил тотчас, едва только женщина поднесла руку к двери, чтобы постучать.

— Входи, — пробормотал он, посторонившись.

Она медленно, плавно вошла, повернулась, уставилась в лицо своему любовнику и усмехнулась.

— Помнишь, я говорила о моем враге? — заговорила Соледад.

Георгий схватил ее за плечи, сильно притянул к себе, встряхнул.

— Ты здесь! — шепнул он жарко, не обращая внимания на ее слова.

— Пусти! — Она резко высвободилась, явно раздосадованная. — Слушай!

Георгий, немного удивленный, посторонился. Соледад уселась на его кровать, подтянула ноги к подбородку, обхватила колени руками. Георгий невольно обратил глаза на ее колени, словно взглядом мог раздвинуть ее бедра и проникнуть в ее лоно.

— Слушай, — повторила Соледад. — Здесь живет человек, который меня опозорил. Я хорошо объясняю на твоем языке?

— Да, — сказал он, продолжая думать о ее теле.

— Подойди ближе, — велела она, и он подчинился.

— Наклонись, — тихо проговорила Соледад. Георгий наклонил к ней голову и неожиданная боль ожгла его: женщина с силой хлестнула его по щеке. — Я разговариваю с тобой! Ты должен слушать! О чем ты думаешь, когда я говорю тебе такие важные вещи?

— Как ты смеешь прикасаться ко мне, женщина! — прошипел Георгий. Пощечина привела его в чувство и разрушила очарование. — Ты знаешь, кто я?

— Сперва выслушай, кто я! — возразила Соледад. — Я — бывшая хранительница великих книг Знания, которые у меня отобрали! Знаешь, кто это сделал? Знаешь, кто — человек, который принес мне несчастье? Он — здесь, в Новгороде! Его зовут Флор, у него есть жена, дети, дом… Он счастлив. О, какое отвратительное, жалкое, маленькое счастьице! И представь себе, он дорожит этим. И я намерена его уничтожить. Разрушить то, что он любит. Я сделаю это, а ты мне поможешь.

— Очень хорошо, — сказал Георгий, ощущая, как в нем вновь растет возбуждение.

Соледад повела плечами.

— А кто ты? — спросила она вдруг и подняла к нему лицо. Ее глаза тонули в тенях, губы влажно поблескивали. — Можешь теперь рассказывать. Да, расскажи мне о себе все, потому что я хочу связать тебя кровью невинных.

— Я… — Твердый пол как будто пошатнулся и ушел у Георгия из-под ног. Впервые в жизни он собирался объявить вслух о себе постороннему человеку. Не птицам в небе, не колосьям в поле, не деревьям в лесу, а человеку. Он собрался с духом, прежде чем решиться и произнести эти роковые слова — слова, которые сотни раз звучали у него в сознании: — Я — законный сын царя Василия, рожденный его первой и единственной истинной женой, Соломонией Сабуровой.

— О, ты — наследник русского престола? — Соледад тихонько засмеялась. — Я уже имела дело с одним наследником, с испанским, так он тебе… Как говорите вы, русские? Он тебе в подметки не годится! И ты намерен сделаться русским царем?

— Если получится, — сказал Георгий смущенно. — Я еще не знаю, как. Просто мне было открыто, что рано или поздно я займу то место, которое принадлежит мне по праву. Место, которое узурпировал злобный самозванец, ублюдок, рожденный от Елены Глинской!

— Ты имеешь в виду царя Ивана? — Соледад явно испытывала любопытство, и Георгию было лестно: все-таки он сумел заинтересовать эту всегда равнодушную к нему, вечно погруженную в собственные грезы женщину!

— Да, я говорю об Иоанне Васильевиче, — сквозь зубы проговорил Георгий. — Когда я думаю о нем, о его коварстве, о его жадности, меня всего трясет! Еще до своего рождения он послужил причиной всех моих бед! Кровь вскипает в моих жилах, когда я думаю об этом…