Ливонское зерцало

Изумлённый, он глядел ей вслед. Она явно была под воздействием того вина или какого-то иного дурмана, ибо вела себя совсем не так, как обычно вела себя Мартина. Она была смела и чуточку насмешлива. И это, как бы представив её в новом свете, так украсило её! Это сразу поставило Мартину на дюжину ступенек выше; это сделало её высокой, по-своему величественной даже; это заставило Николауса взглянуть на неё другими глазами и увидеть то, чего он прежде не замечал, — красоту её.

Сестра Мартина была восхитительна в голубом и розовом, в наряде Девы Марии. Никогда прежде она не казалась Николаусу столь значимой. Она была сама нежность, она была кротость и совершенство. И в то же время — спокойная уверенность. Ангел во плоти!.. В глазах у неё были любовь и тайна; любовь — никем ещё, кроме Бога, не познанная, тайна — никем ещё, кроме Господа, не разгаданная.

Николаус был ошеломлён, потрясён.

Он понял, что если бы не Ангелика, если бы не глубокое, захватившее сердце его до последнего уголка любовное чувство к Ангелике, то полюбил бы он именно эту женщину, и уж никого бы более не любил; ему подумалось, что жил бы он только для неё, что не считал бы свою жизнь бедной, даже если бы, кроме этой женщины, ничего иного не имел. Николаус оглядел толпу и увидел, каким восхищением горели под харями глаза сатанистов! И подумал, что не только он испытывает к сестре Мартине сильные чувства. Даже как будто ревность всколыхнулась в нём, и это было похоже на сумасшествие; но он сумел взять себя в руки и продолжал следить за действом.

То, что произошло дальше, сразило бы Николауса наповал, будь он человеком слабым...

Сопровождающие мужчины в чёрных плащах подтолкнули деву Марию на подиум. Она заметно пошатывалась, и, похоже, перед глазами у неё всё плыло, поскольку ей не сразу удалось найти ногой нижнюю ступеньку. Спрятавшие лица под собачьими харями помогли ей подняться. При этом они что-то тихо говорили ей, подсказывали.

Обернувшись к толпе, дева Мария воздела руки к небесам и воскликнула:

— О, Сын мой, спаси меня!..

Но тут привратник, брат Бенедикт-Альпин, рассмеялся ей в лицо и начал срывать с неё одежды. Она кричала жалобно, взывала к Иисусу, а брат Бенедикт хохотал, брызгал слюной и снимал с девы то, что снималось, а что не снималось — с громким треском разрывал. Глаза его были черны, как бездонная пропасть, и чёрен же был его рот. Ещё несколько мгновений назад у него было нежное и красивое, едва не девичье лицо, и вот вместо того лица предстал толпе голый череп, ужасающий лик смерти. Это был сам дьявол!..

Но толпа не на него смотрела. Толпа, видя, как всё более обнажается прекрасное тело сестры Мартины, приходила во всё большее волнение. Некоторые ведьмы, захваченные зрелищем, объятые возбуждением, объединённые общим умопомрачением, сами скидывали с себя одежды; они оставляли только хари на лицах. Примеру их следовали ворожеи, и прорицательницы, и знахарки, и гадалки. И даже иные старые карги, крича и каркая, закатывая безумные глаза и вытягивая худые шеи, являли миру жалкие дряблые телеса, потрясали над головой сморщенными, обезьяньими руками.

Сестру Мартину поедали глазами. Роскошные волосы её разметались по обнажённой груди. Слёзы текли по щекам... Вот обнажились стройные бёдра... аккуратненький животик...

Брат Бенедикт-Альпин, дьявол во плоти, оскалившись и рыча, резким движением сорвал с сестры Мартины остатки одежды.

— О, мадонна!.. — воскликнула восхищенная Матушка Фелиция.

— О, солнце!.. — выдохнула толпа.

Николаус подумал, что это действие пора бы уж было прекращать, ибо зашло оно слишком далеко. Он видел, как испугана была Мартина, несмотря на дурман, обманывающий её разум; ей, верно, представлялось, что она видит сон, но это был кошмарный сон... Хари с блестящими возбуждёнными глазами были повсюду. Роняли слюни, блеяли и хрюкали, топали и рукоплескали. Ведьмы и колдуны с минуту пялились на прекрасную волнующую наготу Мартины, потом в большинстве своём опустились на колени и поползли к подиуму.

Многие уже были готовы взобраться на подиум, но Матушка Фелиция движением руки остановила их:

— Смотрите, как она прекрасна!..

Сестра Мартина, обнажённая, стояла в ярком свете факелов. Нежнотелая, белокожая, она светилась, как звезда, она выглядела здесь жемчужиной на чёрном бархате. Ей не было равных на земле.

— С ума можно сойти от этого зрелища! — прижалась к Николаусу Обезьяна. — Ты пощупаешь меня, Волчок?..

Но Николаус даже не заметил, что к нему обращались.

Матушка Фелиция властной рукой взяла деву Марию за волосы и подвела к алтарю.

— Красота твоя — это каприз Бафомета, — вещала Матушка Фелиция. — Ты ангел, может быть. Но будешь ты наш ангел. Мы посвятим тебя Сатане.

С этими словами она велела сестре Мартине возлечь на алтарь. Та легла на живот, как ей было указано. Поскольку алтарь был широк, Мартине пришлось раздвинуть бёдра и раскинуть руки — таким образом, чтобы вписаться в пентаграмму, высеченную на алтаре. Фелиция, пришёптывая заклинания, поставила вокруг сестры Мартины пять зажжённых чёрных свечей.

Брат Бенедикт, опять принявший облик прекрасного юноши, раскрыл перед Матушкой большую чёрную книгу. Фелиция Аттендорн взволнованным голосом прочитала из книги несколько заклинаний и затем трижды поцеловала сестру Мартину: между лопаток, в поясницу и в крестец. Затем Матушка Фелиция окропила тело девушки из того же потира, не спеша «освятила» над ней облатку и погладила ей бёдра.

Сестра Мартина вздрогнула...

Совсем рядом шумно дышал Бафомет.

Братья и сёстры, жаждущие хотя бы разок прикоснуться к сошедшему в их круг ангелу, который будет вот-вот посвящён Князю тьмы, князю греха, со всех сторон взбирались на подиум. Матушка Фелиция уже не сдерживала их. Безумие всё более овладевало толпой. Колдуны и ведьмы и прочие служители дьявола взобрались, наконец, на подиум и подбежали к алтарю. Одни гладили сестру Мартину, другие, скинув хари, целовали её, третьи трогали волосы, четвёртые ощупывали ей бёдра и икры. Ассамблея как бы прощалась с ней; колдуны, и волшебники, и чародеи бормотали ведовские слова, после чего громко произносили заклятия, при этом высоко вскидывали руки и тыкали указательными перстами в небеса; над ними возвышались авгуры... посвящённые в особые тайны, они делали значительные лица, и у них провидческим огнём горели глаза; ведьмы с затуманенными взорами то кудахтали, то квакали, то пели, то скулили, а между — вскрикивали слова напутствия...

Николаус, всё ещё остававшийся в стороне, видел над Мартиной бесчисленные плечи, плечи, плечи, хари, головы с всклокоченными волосами, руки с худыми костистыми пальцами... Шум стоял необычайный.

Но этот шум вдруг прервал Бафомет. Задрав к потолку свою массивную голову, он издал громогласный вопль. Братство Сатаны замерло — кто где стоял. В испуге пригнули головы. И оставили сестру Мартину.

Глаза идола разгорались всё ярче, ослепительно сверкали золотые рога, по чёрной шерсти блуждали голубые искры.

Инкуб Бенедикт-Альпин, в страхе косясь на Бафомета и как бы нуждаясь в поддержке, спрятался за широкое плечо случившегося рядом Меа Кульпы.

Тут Матушка Фелиция уверенным голосом возвестила:

— О, дева Мария, радуйся! Сам Бафомет поведёт тебя в лучший мир!..

Ассамблея опять пала ниц.

Идол улыбался. Его желание правильно поняли. Глаза его в этот миг были — дьявольские огни. В утробе у него урчало. Бафомет в нетерпении сучил ногами и одним копытом указывал на алтарь.