Ломка

— Отщепенка! — сделали контрвыпад Дальневосточные регионы.

— А от вас всех нелегальной рыбой воняет! — напала Калининградская область.

— Но мы её не едим! Посмотри на нас! Мы же в рубище одеты! — наперебой заголосили Дальневосточные регионы.

— Спокойно, дамы и господа. Почему не слышно Москвы? Чего это она притихла? — произнёс Дагестан.

— Да здесь я, — отозвалась мать-и-мачеха городов русских. — Вы дебоширите, а ведь по мне за кордоном о вас судят.

— А я предпочитаю, чтобы по мне о тебе судили, долгорукая ты моя, — очнувшись на холодном полу, сказала Якутия и самостоятельно поднялась, потому что знала, что кроме неё самой её никто не поднимет.

— Давайте устроим дискотеку, — предложила Мордовия. — Пусть Дальний Восток выходит из зала, а потом снова входит в него. Получится светомузыка.

— Или светопреставленье, — съязвила Пензенская область.

— А где возьмём магнитофон? — спросила Вологодская область.

— В Вологде-где-где-где, в Вологде-где, — пробасил Красноярский край.

— В до-о-оме, где резной палисад, — подтянула Хакасия.

— Нет, таких песен нам не надо, — сказала Москва. — У этого дуэта, право же, нет голоса. Какая-то лебединая песня выходит.

— Есть у нас право голоса, а лебединые песни в твоём репертуаре, — рявкнул Красноярский край.

Под впечатлением от услышанного всесильный Кто-то растрогался и включил свет. Края, области, республики запрыгали от радости и захлопали в ладоши, радуясь подачке. Хорошо, что они резвились и от этого вспотели, иначе бы почувствовали, что в зале отключили отопление.

Андрей проснулся в холодном поту. Его колотило от озноба. Он поднялся с земли и, пошатываясь, пошёл к речке. Ему на пути попался Гадаткин.

— Доброе утро, Андрей… А чё с твоей головой? Когда уже успел мелирование сделать? — осипшим голосом спросил Володя.

— О чём ты? — вяло удивился Андрей.

Гадаткин продрал заплывшие глаза, внимательно посмотрел на голову Спасского, и ужас застыл на его лице:

— Да ты седой!.. Ё…пэ…рэ…сэ…тэ… Что с тобой сделалось? На твои впалые глаза страшно смотреть.

— А ты не смотри на меня… Ты вместе со мной смотри… вперёд, — задыхаясь на каждом слове, произнёс Андрей.

— Сколько тебе лет?

— Андрею — девятнадцать, Спасскому — тысяч пять.

— Что я могу для тебя сделать хотя бы?

— Постриги меня наголо, чтобы никто, слышишь, никто и никогда не пожалел меня за то, что я седой от любви к людям.

— Или упрекнул, — задумчиво сказал Володя.

— Молоток. Ты всё правильно понял… А почему ребят не видно?

— Да дрыхнут, чертяки, — ответил Володя. — Вчера перебрали малость.

— А мы вот бодрствуем с тобой, хотя это спорный вопрос.

— Надо в лагере убраться. Смотри, сколько мусора после вчерашнего осталось. Банки, бутылки, бумажки везде валяются. Никакой культуры пития. Обыкновенная пьянка, как обычно.

— Мимо цели, Володя. Вчера не тела, а души пили.

— Мимо цели, Андрей. Скажи, когда у нас пили тела… Вот было бы у нас так, как в Германии. У них есть такой закон, что после себя надо чистоту оставить, а мы же…

— Внутреннюю чистоту привыкли хранить, — перебил Андрей. — А по их закону я бы пальцем не пошевелил, ни одной бумажки бы с земли не поднял.

— Только сорят все, а убирать приходится двоим… Но кто-то же должен

— И хорошо, что не обязан.

Парни очистили от мусора половину лагеря, когда из лесу на поляну вышел дядя Петя Вельяминов. Он был взбешён:

— Спите, сволочи? Головорезы! Я вам покажу поход! Мой пацан водки в рот не брал, пока вы его не споили! Зачем я отпустил его с вами? Зачем? Он сказал мне, что вы нормальные ребята, а по утру кое-как дотащился до дома! Скорую пришлось вызвать! Вы слышите меня?! Он чуть не умер! Пластом лежит!

Заспанные ребята вылазили из палаток и подходили к дяде Пете. Их головы разрывало от похмелья, и они никак не могли понять, что происходит. Помятые и раздавленные криками, с торчащими в разные стороны волосами, мучимые нестерпимой жаждой и поганым привкусом во рту, они переглядывались между собой и не находили, что ответить человеку, который обвинял их во всех смертных грехах

— Если с Колькой что-нибудь случится, я вам всем голову поотрываю! И где ваш главный? Пусть выйдет! Я хочу в его наглую рожу посмотреть! — закричал дядя Петя.

К горлу Андрея подкатил жуткий комок, а из груди вырвался стон.

— Не ходи, Спас. Я пойду, потому что мы недавно определились, что главный — я! — сказал Володя. — Помнишь наш договор?

Андрей отрицательно покачал головой, улыбнулся и показался из-за палатки:

— Говорит и показывает Сибирь! На фронтах необъявленной войны никаких изменений! На кайбальском участке из-за непродуманных действий неопытного командования большие потери! По законам мирного времени за халатность полагается…

— Не он! — очнувшись, закричал Митька. — Не он, дядя Петя, а я его напоил! Я ему стопку за стопкой наливал!

— Они тебе оба врут, дядя Петя, — заметил Забелин. — Я один из всех знал, что Колька со спиртным сталкивается в первый раз, а молчал.

— Один поил, другой молчал, а я видел, как ему плохо в палатке, но не помог… Думал, что обойдётся как-нибудь. Не обошлось, — сказал Данилин.

— А я за напитки с самого начала отвечал, — вмешался Санька. — Можно было водки в мизерном количестве набрать и сделать упор на соки. Разве бы Митька напоил Кольку томатным соком? Так что я виноват, ребята.

— А я вообще за границу лагеря смылась, — неожиданно для всех сказала Козельцева Галя. — Подумала, что в лесу, где не пьют, не дерутся и не мучаются от бодяги, мне лучше будет. Я показывала тополям, как страдает Колька, но они не понимали меня и, кажется, просто подсмеивались над всеми нами.

— Чё ж вернулась? А может, от меня сбежала? — спросил Сага.

— Может, и от тебя. А может, и от самой себя.

— Странная у вас круговая порука, — с удивлением произнёс дядя Петя и пожал плечами. — Так кто же всё-таки виноват?

— Я-а-а-а-а-а! — хором прозвучал ответ, и эхо не распространилось через глухую стену закостеневшего в вечном молчании кайбальского леса.

***

— Пожа-а-ар! Забелины горят! У Забелиных баня горит! Анто-о-оха! — ворвался в клуб Данилин Олег.

— На улице ветер, а у них баня к дому примыкает, — сказал Митька.

— Слава Богу, что хоть все на танцах. Бежим! — бросил Андрей.

Пожары в деревнях являются самым страшным бедствием. Они превращают в пепел заборы, с треском взламывают амбары, уничтожают домашний скот. Даже железо трусит перед огнём. Дети пламени — искры — отскакивая от занявшегося дерева, всегда голодны. Они сотнями гибнут в раскалённом воздухе, но часть из них непременно находит щели, перепрыгивает через надворные постройки и начинает охватывать новые пространства. Поначалу беззащитные и слепые, искры боятся подошвы сапога, но через считанные минуты они уже не страшатся ничего, кроме паники. Беззубые в первые секунды жизни, они лижут легкопереваримое сено, а потом набрасываются на избы, начинают вгрызаться в древесную плоть и растут как тесто на опаре, показывая объятым ужасом людям красные языки.