Лондонские сочинители
Шрифт:
— Наш нищий предается, знать, гордыне, [76] — добавил Айрленд-старший.
Уильям поглядел на них и улыбнулся:
— Подождите минутку, мистер Малоун, прошу вас.
Он помчался наверх и тотчас же вернулся с большим конвертом в руках.
— Вручаю вам свою находку на полное ваше попечение, мистер Малоун. Изучите ее со всей возможной тщательностью. Ежели у вас возникнут малейшие сомнения в том, что это — рука Шекспира, вы вольны раструбить о них на весь свет.
76
Аллюзия
Малоун поспешно взял конверт и вынул рукописный лист.
— В своем эссе, сэр, вы утверждаете, что это — любовные стихи.
— Прочтите и судите сами.
— Я уже имел удовольствие. В «Вестминстер уордз». — Тем не менее он прочел стихотворение еще раз. — Рад, что не нахожу здесь никаких неприличностей.
— Неприличностей, сэр?
— Ну да, Шекспир же насквозь пропитан непотребствами. Мы живем в постоянном страхе, как бы не всплыла очередная сальность. Такое обилие скабрезностей бросает тень на все его творчество.
— Это произведение целомудренно, уверяю вас. Но вы должны дать слово, мистер Малоун, что вернете мне документ не позже чем через месяц.
— Вы получите его даже раньше, мистер Айрленд. Клянусь честью, сей документ будет возвращен вам в целости и сохранности.
— Надобно расписочку взять, — вдруг засуетился Сэмюэл Айрленд и принялся искать за прилавком чернила и бумагу.
— Видите ли, сэр, в подобных делах мой отец склонен проявлять чрезвычайную осмотрительность.
— Документу ведь цены нет, Уильям. Не безделица какая-нибудь.
Тут же была составлена лаконичная расписка, Эдмонд Малоун поставил свою подпись и, прижимая конверт к груди, покинул Холборн-пассидж.
Помахав ему вслед, Сэмюэл Айрленд вернулся в лавку.
— Неразумно было отдавать ему бумагу, Уильям.
— Это почему же?
— А ты прикинь, сколько она может стоить. Все равно что вручить ему сумку, набитую гинеями.
— Но мистер Малоун человек честный, не так ли?
— Оно, конечно, так, да только честь ведь тоже продается и покупается, — отрезал Сэмюэл Айрленд и, судя по выражению его лица, сразу пожалел, что не сдержался. Он взял с прилавка журнал и стал молча читать эссе сына. Закончив, протянул журнал Уильяму.
— Почему ты ничего не сказал мне об этом стихотворении? Почему мне пришлось читать о нем в журнале?
— Я уже вам говорил. Таково было мое желание.
— Твое желание?! Стало быть, понятие сыновнего долга ты вообще отвергаешь?
— Безусловно не отвергаю. Но признаю его в пределах разумного. Вы уверяли меня, что я не владею пером. Без обиняков говорили, что гожусь лишь на то, чтобы торговать в лавке.
— Я вовсе не это имел в виду…
— Скажите, отец, а вы не чувствуете никаких моральных обязательств перед сыном? Вы же могли поощрять мой интерес к литературным занятиям.
— Сейчас не время…
— Всегда не время. Вы могли развить у меня тягу к знаниям. А мне пришлось самому ума набираться.
— Точно так же, как мне. Лучшее образование…
— …это самообразование. Сколько раз от вас слышал. Что ж. Вы статью прочли. Судите сами, сумел я дать себе приличное образование или нет.
Они продолжали препираться и после ужина. Роза Понтинг ушла, громко заявив, что обсуждать «какие-то бумажки, чтоб им пусто было» ей неинтересно; тем не менее, притворив за собой дверь, Роза немедленно приникла к ней ухом. Было слышно, как Сэмюэл Айрленд в нескрываемом раздражении брякнул фужером
о тарелку.— У мистера Малоуна вообще никаких прав на эту бумагу нет. Такие документы на вес золота. Нельзя отдавать их любому встречному и поперечному.
— Уж не потому ли вы хотите сами их присвоить? Не потому ли коршуном кружите над ними, норовя зацапать очередную добычу и тут же сдать в залог? Их нашел я. Принадлежат они мне. И к Сэмюэлу Айрленду никакого отношения не имеют.
— Это нечестно, Уильям. Несправедливо. Кабы все в нашей округе не знали, что ты работаешь в моем магазине, твоя покровительница на тебя и внимания бы не обратила.
— Неправда.
— Позволь мне закончить. Всем известно, что ты мой сын. Стало быть, на карту поставлена не только твоя, но и моя репутация.
— Что ж, тогда вам лучше снять с себя ответственность. Напишите бумагу, что отказываетесь от всякого участия в этих делах, и поставьте свою подпись. Роза Понтинг, я уверен, с большой охотой засвидетельствует ваш отказ.
— Как ты можешь такое предлагать? Узы, связующие отца и сына, священны.
— И потому все мое — оно и ваше тоже?
— Это низко с твоей стороны. Речь совсем о другом. — Тяжело дыша, Сэмюэл Айрленд поднялся из-за стола. — Тебе может понадобиться моя помощь. Совет. Кто знает, что еще тебе подвернется?
— К примеру, любовное письмо к Анне Хатауэй? [77]
— К кому?! Прости, не расслышал, — Сэмюэл поспешно опустился на стул.
— Точнее, не письмо. Записка. Несколько нежных слов. Не мог же я позволить мистеру Малоуну заграбастать все разом.
Сэмюэл Айрленд громко расхохотался.
77
Анна Хатауэй (1557?—1623) — жена Уильяма Шекспира.
— Славно сработано, Уильям! Даже меня перехитрил. Доставай-ка. Дай мне хоть взглянуть на нее.
Уильям вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и раскрыл. Там лежал обернутый в тончайшую, как паутина, ткань листок бумаги, к которому едва видной ниточкой была прикреплена прядь волос. Уильям положил все это на обеденный стол. Сэмюэл Айрленд бережно развернул полупрозрачную ткань и бумажный лист и принялся разбирать рукописные строчки:
— Заверяю тебя, душенька моя, что ничья грязная рука не касалась сего послания. Твой Уилл [78] свершил все самолично. Желание у него есть, есть и умение. Ни золоченая безделка… Ни что-то еще… Неразборчиво. Извини. Я сам не свой от волнения.
78
Несомненная аллюзия на сонеты 135 и 136, в которых Шекспир обыгрывает значения своего имени «Уилл»: желание, воля и др.
Прядь рыжеватых волос на конце слегка завивалась. Сэмюэл Айрленд боялся даже прикоснуться к ней.
— Неужто и волосы подлинные? Прямо с его головы?
— Отчего бы и нет? Когда тело Эдуарда Четвертого подняли из могилы, волосы были по-прежнему крепкие и ничуть не утратили цвета. А ведь умер он в тысяча четыреста восемьдесят третьем году.
— Ты нашел это среди других бумаг? В доме благодетельницы?
— Конечно. Где же еще? Когда-нибудь ее дом станет местом паломничества для всех истинных почитателей Шекспира.