Лопе де Вега
Шрифт:
На первый взгляд этот диалог наводит на мысль о том, что ситуация полностью совпадает с положением дел самого Лопе, но было бы слишком просто воспринимать все буквально. Можно сделать лишь один вывод: о совместимости духовного звания и создания пьес для театра.
Совершенно очевидно, что после принятия сана Лопе мог в полнейшем спокойствии заниматься драматургией. Огромный интерес публики к его пьесам служил для Лопе отличной защитой от происков цензуры и от некоторых действий церковных властей, имевших целью наложить запрет на его театральную деятельность. После рукоположения Лопе написал свои самые яркие и галантные комедии, такие как «Ароматы Мадрида», «Поклонник Мембрильи», «Две звезды» и другие. Из его переписки с герцогом становится ясно, насколько глубоко он был вовлечен в жизнь корралей. Там говорится о его спорах и даже перебранках с недоброжелателями, в качестве коих порой выступали и директора трупп, как, например, некий Санчес (без сомнения, то был Эрнан Санчес де Варгас, про которого Лопе писал герцогу: «Санчес доставил мне множество неприятностей, в то время как у Рикельме я находил лишь повод для радости из-за его добрых дел.
Лопе, сочетая таким образом деятельность поэта со статусом духовного лица, по сути не представлял собой какого-то исключения для Испании того времени. Такими же «поэтами от духовенства» были и Тирсо де Молина, монах ордена мерседариев, и великий Кальдерон де Ла Барка, который после довольно бурной молодости, когда он даже находился под подозрением в соучастии в преступлении, стал, как и Лопе, священником в возрасте пятидесяти двух лет. И совершенно очевидно, что их драматургия была далеко не только назидательной, проповедующей праведную жизнь ради спасения души. Лопе, примеру коего последовали и другие драматурги, показал в своих пьесах, что в его героях, созданных по образу и подобию живых людей, не всегда можно провести четкую границу между духовным и телесным, между Эросом небесным и Эросом земным. Кстати, одной из особенностей испанской литературы периода золотого века было то, что многие назидательные и благочестивые произведения как бы списывались, правда, с внесением многочисленных изменений, с произведений светских, и такие истории назывались «священными» или «божественными».
Надо помнить, что в Испании священник мог участвовать в публичных увеселениях, не боясь вызвать чье-либо возмущение. Конечно, долгое время существовало представление, что испанский священник того времени должен быть мрачным, строгим и суровым. Надо осознавать, что во все времена довольно большая дистанция отделяет святошу от человека действительно набожного.
Было бы неуместно подозревать Лопе в неискренности его намерения стать священником из-за того, что он упорно продолжал творить для театра. Вполне вероятно, что в том, что у Лопе возникло ощущение, будто служение Церкви — его призвание, в большей мере сказались волнения и страсти, чем ясная воля, а также религиозное воспитание и образование, близкие к народной традиции, а не к трансцендентальной культуре. Выбор Лопе дальнейшего пребывания в лоне Церкви был предопределен тем простым католицизмом, что бытовал в Испании, — веселым и снисходительным к плотским грехам, воспринимавшимся как слабость, а не как преступление. И тот факт, что Лопе, несмотря на то, какой образ жизни он вел прежде, все же смог найти епископа, согласившегося его рукоположить, к тому же не какого-нибудь, а из кафедрального собора одного из крупных городов, из окружения примаса, достаточное тому подтверждение. В то время католицизм в Испании как бы подпитывался мощным «народным соком», способным привнести в религию свою мораль и свое видение мира. Лопе, совершенно очевидно, именно оттуда почерпнул значительную часть своих этических представлений, потому что доверял той среде, в которой жил. Лопе, в каком-то смысле приняв дух окружающей среды и не отрекшись от него и после рукоположения, практически опустил священнический сан, который обычно основывается на высшей этике, до уровня обыденной морали, присущей той среде, с которой он никогда не хотел порывать.
Никто не подумал запретить Лопе разрабатывать его театральную жилу, чему не переставали удивляться приверженцы устаревшей стерильной критики, забывая о том, что идеи, на которые они полагались, являлись полной противоположностью тому моральному климату, в котором находился драматург в момент его вступления в ряды священнослужителей, а также были антиподами того «общительного и общедоступного союза» мирского и духовного, который и помог ему сделать свой выбор. Кстати, если мы хотим «ухватить» самую суть духа той эпохи, то следует оставить попытки решительно отделять светское от духовного и пересмотреть критерии, которые в наших глазах отделяют грех от того, что таковым не является. Примерно по тем же причинам не следует делать то, что на протяжении двух столетий делала непреклонная, непримиримая, мелочная критика, а именно — подпитывала идею, что Лопе добивался сана священника с заранее обдуманным намерением не соблюдать налагаемых этим саном обязательств и с единственной целью получать доходы и бенефиции. Итак, выходит, Лопе, жадный до денег, корыстный и расчетливый, стал священником для того, чтобы разбогатеть?
Действительно, в XVII веке статус служителя церкви мог стать «королевской дорогой» для достижения высоких постов в органах управления королевства. Это стало столь явным, что некоторые советники Филиппа IV проявили обеспокоенность по поводу повального увлечения карьерой священнослужителя, что охватило самых лучших, самых блестящих молодых людей. Вообще-то слава Лопе и его величайшие познания, его высокая образованность, несмотря на отсутствие у него дворянского титула, могли позволить ему претендовать на довольно высокое положение в церковной иерархии, но он стал священником, простым священником.
Разумеется, Лопе не пренебрегал своими новыми обязанностями и не уклонялся от них. Но действительно ли он добивался, чтобы на него возложили множество обязанностей? Действительно ли он стремился к исполнению долга священника во всей его полноте? В те времена простой бакалавр, избравший карьеру в лоне Церкви, мог без труда добиться, чтобы ему было поручено «обслуживание» до двенадцати мест, приносящих бенефиции; так вот, Лопе, якобы «закованный в латы честолюбия», смог получить всего лишь восемь таких мест, и то только три из них приносили хоть какие-то доходы. Он, вознесенный народом на уровень божества, смог получить в качестве награды за труды всего лишь три незначительных бенефиция, как должность капеллана в Сан-Секундо-де-Авила, доход от городка Алькоба из Кордовской епархии (или
из диоцеза Кордовы) и доход от архиепископства в Компостеле, причем сим последним он был обязан милости самого короля. Правда, за последние три года своей жизни он не получил оттуда ни одного мараведи. Знаком его признания в лоне Церкви, его самым высоким званием, исключительно почетным, он тоже был обязан своему литературному гению. Лично папа римский Урбан VIII, которому была посвящена поэма «Трагический венец» о злосчастной судьбе и мученической смерти Марии Стюарт, пожаловал ему в 1630 году звание доктора богословия при «Ученой коллегии» в Риме, а также вручил орден Святого Иоанна Иерусалимского. Теперь Лопе на законных основаниях имел право именоваться «кабальеро», но, увы, это не приносило никаких доходов. Тот, кто заподозрит, что корысть и расчет подтолкнули Лопе к такому выбору жизненного пути, вынужден будет признать, что факты свидетельствуют об обратном, причем очень ярко. Получилось так, что, видимо, его статус священника, вместо того чтобы принести ему какое-то вспомоществование, напротив, едва не подверг большой опасности единственный источник его доходов, а именно возможность занимать должность секретаря при герцоге Сесса.Неожиданно именно отношения с герцогом Сесса принесли Лопе первые тревоги, первые признаки противоречий, поколебавших его душу и совесть. Некоторые письма, датируемые июнем 1614 года, то есть написанные всего несколько недель спустя после его рукоположения, свидетельствуют о том, что у него возникли значительные трудности. Лопе сообщает герцогу, что ежедневно испытывает давление со стороны своего духовника, клеймящего позором его сомнительную службу секретаря: «И так как я ежедневно должен исповедоваться и признавать, что я принимаю участие в написании этих бумаг, мне отказывают в отпущении грехов. До тех пор, пока я не приму решения отказаться от их составления, я буду пребывать в состоянии смертного греха, уверяют меня».
Что же это были за бумаги, факт существования которых он не мог скрыть от своего духовника и которые ежедневно вводили его как священника в грех? Речь о письмах, при помощи которых Лопе участвовал в любовной жизни своего господина и его галантных похождениях с замужними дамами. Герцог превосходно умел пользоваться талантами своего секретаря, и прежде всего его умением писать. Короче говоря, Лопе писал, а герцог подписывал. Лопе умел найти верные выражения, позволявшие не задеть стыдливость дамы, сочинял сонеты, рассыпал комплименты и находил убедительные аргументы, способные сломить сопротивление очередной жертвы соблазнителя и смягчить ее сердце. Многочисленные свидетельства, рассыпанные на страницах этих писем, показывают, насколько Лопе был вовлечен в интимную жизнь своего галантного господина и сколь велико было его сообщничество в этих эротических похождениях. Чтобы доставить герцогу удовольствие или просто подчиняясь ему, поэт действительно зашел очень далеко в своем посредничестве; будучи доверенным лицом герцога, его наперсником, посвященным во все его тайны, он знал о том, сколь успешно обстоят дела герцога при покорении той или иной дамы, а потому, как опытный стратег в сфере чувств, давал герцогу советы, исправлял ошибки, сглаживал неловкости, успокаивал тревоги, следовал за ним по пятам в его самых фантастических затеях и капризах, порой весьма малопочтенных.
Если Лопе на исповеди рассказывал своему духовнику все, то невозможно требовать от духовника, в обязанность коего входило бдить за чистотой помыслов и незапятнанностью совести недавно рукоположенного священника, хотя бы и друга, чтобы он одобрил подобные занятия или хотя бы согласился закрыть на них глаза. Разумеется, было нечто весьма недостойное в том, что священник, служащий мессу по утрам, затем отдавал свое перо на службу противозаконных, грешных любовных связей и вмешивался, пусть даже в качестве посредника, в чрезвычайно безнравственные приключения.
В первое время Лопе искренне пытался уклониться от этой обязанности, позорившей его и тревожившей его совесть. Он старался уклониться от настойчивых просьб герцога, прибегая ко всяческим уловкам. Выказывая всевозможные знаки почтения, Лопе убеждал герцога, что отныне тот сам лучше, чем кто-либо другой, может вести свои любовные дела: «Если я могу найти нечто утешительное в том, что теперь невозможно, чтобы я удовлетворял Вас, Ваша Светлость, так это то, что Ваша Светлость пишет послания в столь редкостной манере, что я не знаю никого, кто мог бы с Вами сравниться. Вы превосходите меня в умении писать точно так же, как Вы превосходите меня по рождению, Вы, сын столь высокородных родителей. И так как речь идет о неопровержимой истине, а вовсе не о каком-то надуманном предлоге или отговорке с моей стороны, я умоляю Вас взять на себя сей труд, чтобы я мог предстать перед алтарем без того, чтобы быть вынужденным ежедневно просить о прощении человека, призванного судить о моих ошибках». Затем последовали другие письма, в которых Лопе без устали повторял свои просьбы, которые становились все более и более настойчивыми: «Ваша Светлость обладает ясным рассудком и благородным сердцем и знает, что должен сделать для меня […]. Я опять молю Вас, во имя крови, пролитой Иисусом на кресте, на котором он был распят, не просить меня сделать то, что могло бы его оскорбить. С Вашей стороны было слишком сурово требовать, чтобы я подчинялся моему вкусу, когда я мечтаю только о том, чтобы повиноваться Господу».
Совесть Лопе испытывала тем большие угрызения, что некоторые приключения, в которых его перо активно поучаствовало, практически привели к тому, что брачный союз герцога был разрушен. В одном из писем Лопе уточняет: «Я очень удивлен, узнав, что Вы считаете, будто я дурно Вам служу, хотя в этом деле с первого дня я, в ущерб спасению моей души, занимался деятельностью, которая сейчас привела к тому, что Вы стали подумывать о том, чтобы покинуть Ваш дом. Я не хочу принимать участие в этом деле, и хочу служить Вам только в том, что дозволено законом. Я никогда Вам не лгал, и я часто говорил Вам о причинах не моих сомнений и терзаний, а о причинах моих грехов, не позволяющих мне сейчас обрести милость Божью; сейчас это все, чего я желаю». Герцог, видя, что вроде бы нет никаких доводов, которые могли бы сейчас заставить его секретаря изменить свое решение, казалось, наконец поддался на уговоры Лопе, по крайней мере на время. Отказ Лопе оказывать герцогу особые услуги не изменил хорошего к нему отношения, напротив, герцог удвоил проявление знаков своего доверия, осыпая Лопе все новыми милостями, вроде бенефиция, получаемого от городка Алькоба в провинции Кордова.