Лорд-обольститель

— Он иногда рассказывал мне о своем детстве.

— Я уверена, что это был самый ужасный в мире ребенок, что он мучил животных и отрывал крылья мухам.

— Ничего подобного. Он любил животных. Как сейчас любит своих собак и лошадей.

— Неужели он способен любить кого-то, кроме себя самого?

— Ты снова вскипаешь, а я ведь предупреждала, что это вредит ребенку.

— Все, что связано с этим человеком, вредит всем окружающим.

— Но он — отец ребенка.

— Господи Боже мой, Николь, прекрати напоминать об этом!

— Я хочу, чтобы ты увидела его в новом свете. Для этого не мешало бы понять, каким человеком был его отец.

— Уверена, таким же, как он сам.

— Он был единственным сыном. Объектом всеобщего внимания.

— Не сомневаюсь, что это его вполне устраивало.

— Нет. Я хочу сказать, что он все время находился под пристальным наблюдением… Мальчик был обязан преуспевать во всем. Быть только первым, впереди всех. Ему беспрестанно напоминали о предках…

— Об этих диких и невежественных викингах, опустошавших прибрежные деревни, убивавших мирных людей, отнимавших нажитое добро, насиловавших женщин? Охотно верю.

— Его научили быть стоиком, научили ощущать свою значимость, свою власть, научили считать свою семью самой великой в мире. Его даже назвали в честь одного из предков. Судя по всему, так звали первого предводителя викингов, вторгшегося на нашу землю.

— Я знаю. Он разорял побережье и так досаждал французам, что они отдали ему часть своей страны, лишь бы утихомирить буйных захватчиков. Позднее эти земли назвали Нормандией. В самом начале нашего злосчастного знакомства он поспешил сообщить мне, что он — не француз, а нормандец. Мне кажется, он и в самом деле вообразил, что вернулись те смутные времена. Во всяком случае, так он себя ведет.

— Но, вместе с тем, существуют же и другие черты его характера. Не будь такой предвзятой, Кейт.

— Что ты имеешь в виду?

— Любовь к искусству. Я расскажу тебе кое-что. Он собирался стать художником. Можешь себе представить, какая буря разразилась в клане Сентевиллей, когда об этом стало известно! В семье никогда не было ни одного художника. Древний род воителей. Разумеется, его попытки были пресечены в корне.

— Не понимаю, как он это допустил.

— А он и не допустил. Просто стал и тем, и другим… но поскольку усилия не были направлены в одно русло, он не преуспел ни в том, ни в другом.

— О чем это ты?

— Он не стал художником, но говорят, что во Франции нет человека, который бы разбирался в живописи лучше, чем он. Он не останавливается ни перед чем, чтобы утвердить свое влияние, и все же в нем живет сентиментальная жилка, которая вступает в жестокое противоречие со всей его натурой.

— Сентиментальная жилка! Брось, Николь, это уже слишком!

— Разве не он заявил о твоем таланте? Разве началом своей карьеры ты не обязана именно ему?

— Это объясняется всего лишь тем, что его восхитила моя работа. Он признал мой талант и то, что я пишу миниатюры не хуже своего отца.

— Все же он это сделал, и ты не можешь этого отрицать! Он приложил немалые усилия, чтобы помочь тебе начать карьеру.

— А затем приложил еще большие усилия, чтобы ее разрушить. Нет, я всегда буду ненавидеть его истинную сущность. Он — чудовище.

— Не волнуйся, — проговорила Николь. — Это вредно для ребенка.

* * *

По мере того как проходил месяц за месяцем, я проникалась все большей благодарностью к Николь. Она с энтузиазмом исполняла свою роль в задуманном нами действе. Все, что она делала, было исполнено щедрости и благородства. Мое присутствие сделало ее жизнь содержательной и осмысленной, рассеяло монотонность ее дней. Она излучала умиротворенность и выходила из себя лишь тогда, когда я пыталась выразить ей свою благодарность.

Мое жилище было уютным, а мастерская — просторной и светлой. Лучшей я и желать не могла. Раз в неделю Николь принимала своих друзей. Я всегда участвовала в этих вечеринках, что обеспечило меня множеством новых заказчиков. Можно было не опасаться нехватки денег и даже позволить себе довольно высокую арендную плату, хотя Николь отказывалась ее брать. Тем не менее я настояла на том, чтобы оплачивать свое жилье.

Она учила меня жить по-новому. Теперь я была мадам Коллисон, знаменитая художница. Николь, которая не обращала внимания на условности, все же решила, что в моем случае будет лучше следовать им. Исходя из этого она распространяла слухи о моем умершем муже и ребенке, которому предстояло родиться спустя несколько месяцев после кончины отца. Это интриговало людей и окружало меня ореолом загадочности, вызывая интерес не только к таланту художника, но и к его личности.

Мне очень нравились эти вечера, но по мере того, как рос живот, я все больше нуждалась в отдыхе. В salonНиколь приходили самые разные люди. Тут часто звучала музыка. Николь мастерски и с душой играла на рояле. Иногда она приглашала профессиональных музыкантов, отдавая предпочтение начинающим, тем, которые хотели заявить о себе. Николь была очень благожелательным и — что бы там ни думали о ее прошлом, — очень хорошим человеком.

Она вела увлекательную и насыщенную событиями жизнь. Меня все чаще охватывало ощущение счастья. Николь настаивала на том, что я обязана быть счастливой. Она грозила пальцем, а я опережала ее, выпаливая:

— Ради здоровья ребенка!

В последние месяцы беременности я по большей части возлежала на диване, укрывшись бархатным покрывалом, а люди подходили и присаживались возле меня. Иногда они становились на колени, и это заставляло меня почувствовать себя королевой.

Акушерка, на которой остановила свой выбор Николь, переехала к нам, так как приближалось время родов.

Затем наступил самый важный день.

Роды были тяжелыми, но наконец послышался крик… громкий и требовательный.

А затем акушерка произнесла:

— Этому все будет нипочем.

Я поняла, что родился сын.

Когда его положили мне на руки, Николь стояла рядом и гордо улыбалась. Она сообщила мне, что он очень большой и весит девять фунтов, а также то, что он просто идеален.

— Он далеко пойдет… наш мальчик, — добавила она.

Она боготворила его с момента рождения, и теперь мы говорили только о нашем изумительном малыше.

— Как ты его назовешь? — спросила Николь. На мгновение мне показалось, что она хочет предложить имя Ролло, и я почувствовала, как во мне вскипает гнев.

— Кендал… в честь моего отца, — быстро ответила я. — Его имя должно начинаться с буквы К… на всякий случай…

Она засмеялась.

— Ну конечно же, он должен быть Кендалом! У него должны быть магические инициалы на тот случай, если он вдруг окажется великим художником!

Она сидела рядом, укачивая его, а я не могла на него налюбоваться. И приятно было видеть Николь такой счастливой.

Затем она отдала его мне, и я, прижав сына к груди, поняла, что все, случившееся со мной в прошлом, стоило радости его рождения.