Лорелея

«Знает ли фрейлейн, куда отправился наш господин?» — спросила она с показным равнодушием.

«Да», — гордо подняв голову, произнесла я.

«Ах, моя дорогая фрейлейн, но вы не знаете, зачем, — она скорбно покачала головой, а я лишь больше обозлилась, мои нервы и без того были на пределе. — Он вернется из Кельна со своей прекрасной невестой, шлезвигской герцогиней, и скоро свадебные колокола заиграют в их честь».

«Как ты смеешь такое говорить!» — воскликнула я гневно и метнула в служанку гребень, который, не попав в нее, разбился о каменный пол.

Я была готова вцепиться ей в волосы, накричать, ударить, но в глубине души ожили самые страшные сомнения.

«Шла бы ты домой, Мицци, — она говорила уже другим, более мягким и спокойным голосом, не как с госпожой, но как с девушкой много младше ее самой. — До добра это не доведет, он вышвырнет тебя отсюда, как только приедет. Или скорее — прикажет кому-нибудь из здешней прислуги сделать это раньше, чтобы не смущать красавицу-герцогиню».

Я ей не поверила.

Я пыталась ей не поверить.

Я хотела убедить себя, что не верю.

Я боялась.

А через два дня пришло письмо.

«Предупреждала же я тебя, Мицци, — служанка внимательно смотрела, как я собираю вещи, и следила за тем, чтобы среди немногих моих пожитков не оказалось что-нибудь из господских фамильных драгоценностей. — Загордилась, а надобно таким как ты свое место знать. Вот и возвращайся в свою деревню, все одно лучше будет».

Я вернулась, но двери родного дома были закрыты передо мной. Папа… Он не кричал на меня, но спокойным, холодным голосом говорил в лицо жестокие слова, сказал, что честь и доброе имя его семьи запятнано навсегда. Я плакала не только от обиды и горечи, но и от осознания того, что его слова — правда.

«Не возвращайся сюда больше!»

И я не вернулась. Я больше никогда не видела родителей. Простили ли они меня?

Простили?.. — тихо повторяла вампирша.

— Простили, — прошептал Артур.

— Сейчас я думаю, что все могло бы быть по-другому. Я могла вымолить прощение, а они — я знаю, они любили меня! Папа мог сердиться, мог негодовать, мог обижаться, но разве он выгнал бы меня на улицу? Но судьба распорядилась по-другому.

Я вскинула голову и сказала, что, раз меня не желают здесь больше видеть, я не вернусь никогда, а мой дом перестал быть мне домом. Я со злостью хлопнула дверью и бросилась бежать прочь по знакомым улицам, мимо знакомых людей, к знакомому Рейну.

Было уже темно. Синие бурлящие воды отливали серебристым блеском в свете луны, водная гладь казалась такой тихой, такой обманчиво спокойной… Я стояла на той самой скале, где мы с ним вдвоем когда-то говорили друг другу нежные слова и шептали дерзкие признания, и надо мной высился замок, принцессой в котором я так и не стала. Знаешь, глупая мысль, но я подумала, что понять меня смог бы только Рейн. Недаром он чтился издавна как бог — древний, могучий, мудрый, эдакий седовласый старик, грозный и величественный. Рейн видел меня на протяжении всей моей недолгой жизни, он знал меня лучше, чем я сама. Моя жизнь прошла близь Рейна, и умереть мне предстояло здесь. Не лучше ли это сделать, глядя в лицо речного бога? Он принял бы меня в свои объятья…

— Как красиво и трогательно. Покончить жизнь самоубийством, это ведь так просто. Что, неужели лучший выход?

— Ты говоришь, как он.

— Кто? Твой этот возлюбленный?

— Ты ревнуешь?

— Что за вздор! Но мы остановились на том, что ты смотришь на Рейн со своей скалы и собираешься прыгнуть, так? Как я вижу, тебе это не удалось.

— «Не слишком ли это просто», так ты сказал? Эти слова я и услышала в тот самый момент, когда уже, закрыв глаза, представляла себя летящей вниз, свободной, как птица.

«Что?» — я обернулась, ища глазами говорящего, но кругом была только темнота.

«Ты можешь прыгнуть со скалы, это несложно. Но ты не из тех, кто так легко сдается, разве нет, Мицци Фогель?»

«Вы знаете меня? Кто вы?» — мне стало страшно. Мысли о полете, о Рейне и смерти на время меня покинули, зато чувство самосохранения вернулось, и я попятилась назад, продолжая всматриваться во тьму.

Он появился как будто из тумана — сначала явившийся из ниоткуда белый пар окутал скалу, а затем рассеялся, и вот передо мной уже стоял мужчина. Я думала, что узнаю его, раз он назвал меня по имени, но его лицо казалось мне совершенно незнакомым.

«Ты часто приходишь сюда и стоишь часами на скале, вглядываясь вдаль. И разговариваешь сама с собой».

«Не с собой, с Рейном. Ты… ты ведь и есть Рейн, да?» — неожиданная мысль озарила меня.

Мне показалось, что он усмехнулся. Посмотрев на меня еще раз — долгим внимательным взглядом, он подошел ближе, и я увидела длинные клыки, совершенно нечеловеческие… Ну, ты знаешь, — быстро проговорила Мицци, смутившись.

«Не думаю, что твое самоубийство принесло бы кому-нибудь пользу, — проговорил он, подходя ближе. — Я знаю способ лучше».

Я в ужасе вскрикнула, и сделала еще несколько шагов назад. Последний из них оказался роковым.

Я не помню, как летела вниз, но, думаю, это не было похоже на тот воображаемый полет чайки, что я мысленно рисовала себе. И уж конечно, думая о том, что я упаду в объятья Рейна, я и не представляла, что не долечу до него каких-то пару метров, упав на выступ в скале. Мне показалось, что ад наступил. Я знала, что самоубийство — это грех, но не думала, что расплата настигнет меня так скоро. Это было… больно. Я больше не могла думать ни о чем, кроме всепоглощающей кошмарной боли, которая пронзила все мое тело. Потом она стала отступать, и это было еще хуже — я не чувствовала ничего, ни единого ощущения; я попыталась пошевелиться, но не смогла, попыталась закричать, но рот не открывался и не производил ни звука. Последнее, что я увидела прежде, чем зрение меня покинуло, была большая черная птица — или летучая мышь — летящая ко мне. Она все приближалась, увеличивалась, а потом — потом отказало и зрение.

«Мицци Фогель, ты хочешь жить?» — требовательный мужской голос звучал совсем тихо, как будто он говорил откуда-то издалека. Я почти не слышала, и ничего не понимала.

«Спасите меня, пожалуйста, я не хочу умирать, нет, я не готова», — то были не слова, произнесенные вслух, то были даже не мысли, это было желание, мечта, единственное, что еще держало меня в умирающем теле, разбитом, словно у сломанной куклы.

«Глупая, ты все равно умрешь. Скажи, ты хочешь жить? Я предлагаю тебе другую жизнь, Мицци».

«Я хочу, хочу, ХОЧУ!»

А потом я умерла.

Когда я ожила вновь, мое тело все еще было мертво. Чтобы вернуть его в прежнее состояние, вампир приносил мне живых людей — в основном это были дети, чтобы вернуть силы и оживить тело. Со временем, медленно, но все же я смогла сначала слышать, потом видеть и говорить, а через неделю уже вставала и ходила — неуверенно, как ребенок, который делает свои первые шаги. Я была для него как дитя; не любовницей, не любимой женщиной, но ребенком, о котором надо заботиться и кормить, учить всему и оберегать от любых опасностей. Он называл меня своей маленькой глупой девочкой, и это звучало так нежно, как не звучали никогда даже признания в любви. Но его убили совсем скоро. Слишком много людей стало пропадать, ведь для восстановления сил мне нужно было много крови, и эти исчезновения стали замечать. Охотники — такие, как твой Люк и его приятель — найдутся на каждого вампира, и вот моего учителя, моего нового отца, моего самого дорогого и любимого человека убили. Убили из-за меня. В тот день я впервые вышла на охоту сама. Знаешь, кто стал моей первой жертвой?