Лоренцаччо

Филиппо. Я верю в честность республиканцев.

Лоренцо. Бьюсь с тобой об заклад. Я убью Алессандро, и если республиканцы, когда дело будет сделано, поведут себя, как им подобает, им легко будет утвердить республику, прекраснейшую из всех, которые когда-либо цвели на земле. Пусть только народ станет на их сторону — и все будет решено. Но ручаюсь тебе, ни народ, ни они ничего не сделают. Все, о чем я прошу тебя, — не вмешивайся в это дело; если хочешь, говори, но будь осторожен в речах, а еще осторожнее в поступках. Дай мне сделать мое дело: твои руки чисты, а мне, мне терять нечего.

Филиппо. Делай — и увидишь.

Лоренцо. Пусть так, но запомни вот что. Видишь — в этом маленьком доме семья собралась вокруг стола? Не скажешь ли, что это люди? У них есть тело, а в этом теле душа. И все же, если бы мне пришла охота войти к ним одному, вот как сейчас, и заколоть кинжалом их старшего сына, никто не поднял бы на меня ножа.

Филиппо. Ты внушаешь мне ужас. Как может оставаться великим сердце, если у человека такие руки?

Лоренцо. Идем, вернемся в твой дворец и попытаемся освободить твоих детей.

Филиппо. Но зачем тебе убивать герцога, когда у тебя такие мысли?

Лоренцо. Зачем? Ты это спрашиваешь?

Филиппо. Если ты считаешь, что это убийство не принесет пользы твоей родине, как ты можешь его совершить?

Лоренцо. Ты решаешься спрашивать меня об этом? Погляди-ка на меня. Я был прекрасен, безмятежен и добродетелен.

Филиппо. Какую бездну ты раскрываешь предо мною! Какую бездну!

Лоренцо. Ты спрашиваешь, зачем я убью Алессандро? Что же, ты хочешь, чтоб я отравился или бросился в Арно? Хочешь, чтобы я стал призраком и чтобы, когда я ударяю по этому скелету (бьет себя в грудь), не вылетело бы ни единого звука? Если я стал тенью самого себя, неужели ты хочешь, чтоб я прервал единственную нить, которая еще связывает мое сердце с моим прежним сердцем? Подумал ли ты, что это убийство — все, что осталось мне от моей добродетели? Подумал ли ты, что я уже два года карабкаюсь по отвесной стене и что это убийство — единственная былинка, за которую я мог уцепиться ногтями? Или ты думаешь, что у меня нет больше гордости, потому что у меня больше нет стыда? И хочешь, чтобы я дал умереть в молчании загадке моей жизни? Да, конечно, если бы я мог вернуться к добродетели, если бы годы порока могли исчезнуть бесследно, я, пожалуй, пощадил бы этого погонщика быков. Но я люблю вино, игру и женщин; понимаешь ты это? Если ты, ты, говорящий со мной, чтишь во мне что-то, ты чтишь это убийство, может быть, именно потому, что ты его не совершил бы. Видишь ли, республиканцы давно уже кидают в меня грязью и поносят; давно уже звон стоит у меня в ушах, и проклятия людей отравляют хлеб, который я ем; мне надоело слушать, как болтуны горланят на ветер; пусть мир узнает, кто я и кто он. Слава богу! Завтра, быть может, я убью Алессандро! Через два дня все будет кончено. Те, кто вертится здесь вокруг меня, искоса на меня поглядывая, как на диковинку, вывезенную из Америки, всласть поработают глоткой и смогут пустить в ход все припасенные слова. Поймут ли меня люди или не поймут, станут ли они действовать или не станут, я все же скажу, что должен был сказать; я заставлю их очинить перья, если не заставлю отточить пики, и человечество сохранит на своем лице кровавые следы пощечины, нанесенной моей шпагой. Пусть они называют меня, как хотят, Брутом или Геростратом, но я не хочу, чтобы они забыли обо мне. Вся жизнь моя — на острие моего кинжала, и обернет ли голову провидение или не обернет, когда услышит удар, я бросаю природу человека орлом или решеткой на могилу Алессандро; через два дня люди предстанут на суд моей воли.

Филиппо. Все это меня удивляет, и в том, что ты сказал, многое печалит меня, а многое радует. Но Пьетро и Томазо в тюрьме, и тут я ни на кого не могу положиться, кроме себя. Напрасно я пытаюсь сдержать свой гнев; я потрясен слишком глубоко; быть может, ты и прав, но я должен действовать; я созову моих родственников.

Лоренцо. Как хочешь; но будь осторожен. Сохрани мою тайну даже от твоих друзей, — вот все, о чем я тебя прошу.

Уходят.

Сцена 4

Во дворце Содерини. Входит Катарина, читая записку.

Катарина. "Лоренцо должен был говорить с вами обо мне; но кто мог бы достойными словами сказать о любви, подобной моей? Пусть перо мое скажет вам то, чего не могут вымолвить уста и что сердце мое хотело бы запечатлеть своею кровью. Алессандро Медичи". Если бы здесь не было написано мое имя, я подумала бы, что посланный ошибся; читаю и не верю своим глазам.

Входит Мария.

О милая мать! Смотрите, что мне пишут и, если можете, объясните мне эту загадку.

Мария. Несчастная, несчастная! Он тебя любит? Где он видел тебя? Где ты разговаривала с ним?

Катарина. Нигде; посланный принес эту записку, когда я выходила из церкви.

Мария. Он пишет, что Лоренцо должен был говорить с тобой о нем? Ах, дитя мое! Иметь такого сына! Да, сестру своей матери прочить в любовницы герцогу, даже не в любовницы, о Катарина! Как называют этих тварей? Я не решусь выговорить; да, только этого недоставало Лоренцо. Пойдем, я покажу ему это письмо и потребую ответа именем бога.

Катарина. Я думала, что герцог любит… Простите, мать моя, но я думала, что герцог любит маркизу Чибо; мне это говорили…

Мария. Это правда, он ее любил, если только он способен любить.

Катарина. Он больше не любит ее? Ах! где же стыд, когда человек приносит в дар такое сердце? Идемте, мать моя, идемте к Лоренцо.

Мария. Дай мне руку. Не знаю, что я чувствую последние дни; каждую ночь я в лихорадке. Да, уже три месяца лихорадка не покидает меня. Я слишком много вытерпела, бедная моя Катарина; зачем ты прочла мне это письмо? Я уже не в силах перенести что бы то ни было. Я уже немолода, и все же мне кажется, будь все иначе, я могла бы помолодеть; но все, что я вижу, приближает меня к могиле! Идем! Поддержи меня, бедное мое дитя; скоро уже я не буду тебе в тягость. (Уходят.)

Сцена 5

У маркизы.

Маркиза(разряженная, перед зеркалом). Когда я думаю об этом, мне кажется, что мне сообщают внезапную новость. Какая бездна — жизнь! Как, уже девять часов, а я в этом наряде жду герцога! Будь что будет! Я хочу испытать мою власть.

Входит кардинал.

Кардинал. Какой наряд, маркиза! Как благоухают цветы!

Маркиза. Я не могу принять вас, кардинал, я жду подругу; вы меня извините.

Кардинал. Ухожу, ухожу. Этот будуар, что виден в полуоткрытую дверь, — маленький рай. Не там ли подождать мне вас?

Маркиза. Я спешу, простите меня. Нет, не в будуаре; где вам будет угодно.

Кардинал. Я приду в более подходящее время. (Уходит.)

Маркиза. Вечно лицо этого священника! Зачем кружит около меня этот коршун с лысой головой и я, оборачиваясь, все время вижу его? Неужели приближается час моей смерти?

Входит паж и шепчет ей на ухо.

Хорошо, иду. О, это ремесло служанки, оно не по тебе, бедное гордое сердце! (Уходит.)

Сцена 6

Будуар маркизы. Маркиза, герцог.

Маркиза. Вот как я смотрю на вещи. Вот каким я полюбила бы тебя.

Герцог. Слова, слова, и только!

Маркиза. Для вас, мужчин, это так мало значит! Пожертвовать спокойствием жизни, священной чистотою чести, а то даже и детьми! Жить только для одного существа в мире; отдаться, наконец, — отдаться, ведь это так называется! Но все это не стоит труда. К чему слушать женщину? Женщина, которая говорит не о тряпках и не о любовных приключениях, это же невиданная вещь.