Лось в облаке

Из холла тотчас вынырнули два охранника.

— Плевал я на тебя, Краснов, — спокойно сказал Вадим, вставая, — пусть они лучше ко мне не подходят. Я десятерым таким, как они, башку размозжу. А после до тебя доберусь. Что ты можешь, кроме как псов своих науськивать?

Краснов с несвойственной ему прытью подскочил к охраннику и вырвал у него пистолет.

— Я сам тебя сейчас пристрелю. Всажу тебе пулю в лоб. Залью твой поганый рот твоей же кровью!

Он поднял пистолет и прицелился.

— Ручки-то не дрожат? — с издевательской улыбкой сказал Вадим.

«Ну, стреляй же, стреляй, сволочь», — мысленно подгонял он Краснова, но тот почему-то медлил. По телевизору пел Киркоров: «Зайка моя, рыбка моя…» Тяжело и хрипло дышал.

Краснов. У Вадима в груди гулко колотилось сердце. Прошло несколько минут, показавшихся ему вечностью, и… Краснов опустил пистолет.

— Оставьте нас, — сказал он охранникам, возвращая им оружие.

Он принялся ходить из угла в угол, заложив руки за спину, иногда останавливаясь и сбоку с непонятным выражением рассматривая Вадима, после чего возобновлял свое движение; наконец подошел к нему и, удивленно глядя ему в лицо, спросил:

— Что же за друг у тебя такой?

Он снова опустился на диван и засмеялся, качая головой:

— Это ж надо! Развел меня, как мальчишку. Не могу поверить! Я ведь чуть было не попался. Да садись ты, вон ноги тебя не держат — наверно, с жизнью уже успел проститься, решил, что все у тебя выгорело.

У Вадима действительно медленно рассеивалась тьма перед глазами. Нелегко было вернуться от той черты, за которую он уже успел заглянуть.

— Значит, сражаться со мной ты не хочешь? — продолжал Краснов.

— Не хочу, — глухо ответил Вадим. Слова давались ему нелегко. — Я больше в эти игры не играю. Лучше покончим с этим сейчас.

— Ясно, — сказал Краснов, сделавшись отчего-то очень довольным, — хотел бы я посмотреть на твоего друга.

— Егор Данилыч, — сказал, входя, охранник, — пришел друг Березина. Очень просит принять его немедленно.

В следующую секунду Вадим бросился на охранника, и они покатились по полу, нанося друг другу удары. Вадим пытался завладеть пистолетом противника, но не успел, — набежала целая толпа крепких парней, его скрутили и надели на него наручники. Он неистово рвался у них из рук и кричал:

— Краснов, если ты посмеешь его тронуть, я тебя с того света достану!

— Подержите его пока где-нибудь, — сказал Краснов, — ишь расшумелся.

Вадима увели, вернее утащили. Комнату привели в порядок, устранив последствия непредвиденной схватки, и пригласили Александра.

Он вошел в гостиную быстрой походкой и резко остановился, озираясь по сторонам в надежде увидеть Вадима.

— Здесь он, здесь, — сказал Краснов, — ждет своей участи. Не суетись пока. Иди сюда, потолкуем.

Александр сел напротив него в кресло, изучая этого страшного и опасного, как говорил Вадим, человека. Добряком, во всяком случае, Егор Данилыч не казался. Глаза его мрачно и недружелюбно поблескивали из-под кустистых насупленных бровей. По мере того как Александр смотрел в эти глаза, выражение их стало меняться, в них появилось усилие припоминания, уступившее место глубокому изумлению.

— Слушай, ты кто? — огорошил он Александра вопросом.

— Я — близкий друг Вадима Березина, — ответил тот.

— Это я уже понял. Звать тебя как?

— Простите, я не представился, — сказал Александр.

Он встал и, слегка поклонившись, совсем как во времена дворянских собраний, произнес:

— Александр Юрьевич Никитин.

Краснов долго молчал, потом щелкнул пультом, и экран телевизора погас. В наступившей тишине зазвучал его низкий, грубоватый голос:

— «Много исходил я дорог, но не чувствовал усталости; держала меня родная земля в объятиях, как воздух держит птицу в небесах, и видел я, будто с высоты, сверкающие реки и утонувшие в голубой дымке леса, таинственные туманы над болотами и безмятежные равнины. Туда, туда звала меня душа, туда несли меня невидимые крылья.

Помнишь, ты как-то спросил, где находятся рай и ад? Теперь я точно знаю: рай, он здесь, на земле. Людей с самого начала поселили в раю, только они этого не поняли. Стали они этот рай разорять, подминать под себя, ломать и перекраивать и, легкомысленно поправ чудесные и мудрые законы бытия, оказались на краю черной бездны. Пасть в нее или жить в раю — каждый волен выбирать сам».

— Я польщен тем, что вы помните наизусть строки из моей книги.

— Что ты хотел этим сказать?

— Только то, что человек, как и все остальное на Земле, — часть природы и должен жить по законам, данным нам свыше.

— А как же законы, придуманные людьми?

— Законы сосуществования людей в обществе основаны на законах Божьих.

— Ты веришь в Бога?

— Да, я верю в Высший Разум.

— Значит, если я буду нарушать законы, Бог меня накажет?

— Не думаю. Бог никого не наказывает. Человек наказывает себя сам.

— Я часто нарушал закон и вот, посмотри, разве я плохо живу?

— Я не могу знать, хорошо ли вы живете. Это можете знать только вы.

Снова наступила пауза. Егор Данилыч поднялся, подошел к бару и вынул оттуда бутылку самого лучшего коньяка.

— Выпьешь со мной? — спросил он Александра.

— С удовольствием.

— Ты извини, что я с тобой на «ты». У меня мог бы быть сын твоего возраста.

— Сделайте одолжение, — сказал Александр и улыбнулся ему своей хорошей улыбкой.

— А ведь я тебе проиграл, — признался Краснов, — тебе и твоему другу.

— Не понимаю вас, Егор Данилыч.

— Не важно это. Скажи мне лучше, во имя чего ты воевал в Афганистане? В твоей книге персонажи совершают подвиги, говорят о любви к родине. Объясни мне, как все это вяжется с афганской войной.

— Мне трудно говорить о войне. Я уже пережил ее дважды — один раз, когда воевал, второй, — когда писал книгу. Но вам отвечу: в Афгане все мы — молодые ребята, сержанты, офицеры — попали в беду, по чьей вине — рассудит история. Мы насмерть стояли друг за друга и сообща старались выжить. Мы любили друг друга, потому что были одной крови, потому что одна земля вскормила нас, а это и есть любовь к родине.

Краснов налил коньяку в бокалы.

— Мне нравятся твои книги, хотя у нас совершенно разные взгляды на жизнь.