Лоуни

– Почему так, преподобный отец?

– Нас было пятьдесят учеников в одном помещении. У половины детей не было башмаков. А было так холодно зимой, что иней выступал на стенах. Можешь себе представить?

– Нет, преподобный отец.

Отец Бернард нахмурился, глядя на мое лицо, потом засмеялся:

– Это я тебя разыгрываю. Все было не так плохо. За исключением О’Фланнери. – Он бросил карту в общую кучку, перед тем как вытащить другую. – Ты точно не захочешь, чтобы рядом с тобой оказался такой вот О’Фланнери. Такие учителя давно уже не в почете. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Такой, знаешь, ретроград, ярый сторонник жестких мер.

– Да, преподобный отец.

– Кое-кто из ребят говорил, что он носит власяницу. И я б не удивился, лицо у него временами было под стать. Ты ведь знаешь, что такое власяница, Тонто?

– Да, преподобный отец.

Отец Бернард постучал пальцами по картам, пошел с одной и улыбнулся.

– Сейчас мне все это смешно, – продолжал он, – но О’Фланнери был завзятый мучитель. Мамаши и папаши и те его боялись. Он сразу давал понять, что с первого же дня вобьет в тебя страх Божий.

– Как это?

– Каждый раз, когда в класс приходил новенький, о’Фланнери задавал ему один и тот же вопрос.

– Какой же?

– Надо было перевести dura lex, sed lex [9] . – Отец Бернард посмотрел на меня. – Да, вот и они корчили рожи. Прямо перед тем, как получить палкой по заднице. – Он сжал губы и покачал головой. – Знаешь, я до сих пор чувствую, каково это. Учитель бил старой березовой палкой с такой силой, что дальше ему уже ничего не надо было делать, чтобы держать нас, глупых щенков, в узде. Ему достаточно было только подойти к столу и дотронуться до него рукой. Мы затыкались в одно мгновение, могу тебе сказать.

9

Закон суров, но это закон (лат.).

– А другие учителя у вас все-таки были, преподобный отец?

– Да, в конце концов.

– Как это?

Отец Бернард усмехнулся:

– Карьера мистера О’Фланнери быстро закончилась, скажем так.

– Почему? Что произошло?

– Этот придурок свалился со скал в Ру Пойнт, когда фотографировал буревестников. Когда нам сообщили об этом в понедельник утром, все ликовали, и должен признаться, к моему вечному стыду, что и я тоже. Мы все еще веселились, когда пришел директор. Ну, думаю, все, конец. Ну, ты понимаешь. Но он совсем не орал на нас. Он знал, кто такой был О’Фланнери. И что люди о нем думали. Он просто присел на край стола и стал задавать нам вопросы по географии, по математике… И знаешь что? Вместе мы ответили на все до единого вопросы. Он, наверно, пробыл с нами час, а в конце сказал кое-что, что я до сих пор не забыл.

– Что же это, преподобный отец?

– Он сказал: «Придет время, когда каждый из вас скажет „спасибо“ этому человеку, который вложил в вас мозги».

Потом он встал и вышел. Директор был прав. Он был безжалостный, О’Фланнери, и я всегда его ненавидел, но в каком-то смысле я ему благодарен, понимаешь? Не так много найдется его уроков, которые бы я не помнил.

– А что это значило, преподобный отец?

– Что значило что?

– Ну та фраза на латинском.

Отец Бернард засмеялся:

– Закон суров, но это закон. Еще было, ну-ка… Ех fructu arbor agnoscitur [10] и Veritas vos liberabit [11] .

– А что это означает, преподобный отец?

– Истина сделает вас свободными, – ответил священник и бросил карту на стол.

– Иоанн, – не задумываясь, сказал я.

Отец Бернард поднял брови и с интересом посмотрел на меня:

– Отец Уилфрид многому тебя научил, а?

10

По плоду узнается дерево (лат.).

11

Истина сделает вас свободными (лат.).

Я кивнул и собирался показать Хэнни, какой картой ходить, как вдруг понял, что он выиграл.

– Открываем, – сказал я и перевернул карты перед отцом Бернардом.

Хэнни схватил их и прижал к груди.

– Все в порядке, Хэнни, – сказал я. – Ты выиграл. Ты победитель.

– Точно, он победитель, – засмеялся отец Бернард.

Он взглянул на Хэнни и бросил свои карты на стол.

А потом он откинулся на спинку стула и наблюдал за мной, пока я складывал карты в колоду, чтобы снова их раздать.

– Я хочу на самом деле кое о чем тебя попросить, Тонто, – вдруг сказал отец Бернард.

– Да, преподобный отец?

– От имени мистера Белдербосса.

– Да, преподобный отец?

– Когда отец Уилфрид скончался, – вздохнул священник, – оказалось, что не хватает одной вещи. Тетради. Ты, часом, не знаешь, где она может быть?

– Тетрадь?

– Да, дневник или блокнот, ну, знаешь, что-то в этом роде. Она очень важна. Для семьи. Мистер Белдербосс очень хотел бы получить ее обратно.

– Я не знаю, преподобный отец.

– В ризнице ее не может быть? Или в жилых помещениях?

– Нет, преподобный отец.

– Как ты думаешь, кто-то из ребят может знать?

– Я не знаю, преподобный отец.

– Имеет мне смысл спросить их?

– Не могу сказать, преподобный отец. Может быть.

Отец Бернард взглянул на меня, и я начал сдавать карты.

– Понимаешь, Тонто, исповедь предполагает обязательство хранить тайну. Я не смогу рассказать ни одной душе то, что ты скажешь мне, – сказал он. Затем, помолчав минуту, продолжил: – Даже если мне пистолет к виску приставят.

Я быстро взглянул на священника, предполагая, что он каким-то образом смог увидеть винтовку, но отец Бернард собрал карты вместе и принялся перебирать их.

– Но я же не на исповеди, преподобный отец, – улыбнулся я.

Он засмеялся. С лестницы послышался голос Матери – она звала священника.

– Подумай об этом, Тонто, – попросил он и поднялся, чтобы открыть дверь. – Если что-нибудь придет тебе в голову, дай мне знать.

Мать вошла.

– А, вы здесь, – сказала она. – Надеюсь, эти двое не слишком вас задерживают, преподобный отец.

– Совсем нет, миссис Смит, – отвечал он. – Я просто хотел посмотреть, лучше ли они играют в карты, чем раньше.

– А… – отозвалась Мать, смущенная оттого, что отец Бернард изобрел какой-то изощренный тест с целью определить, не играем ли мы тайно в азартные игры. – И как, лучше?

– Совсем нет, – ответил священник, подмигивая мне. – По-прежнему страшно мухлюют.

– А… – протянула Мать, – ну, если можно, я хотела бы отвлечь вас на минутку, преподобный отец. Есть несколько моментов, которые я хотела бы с вами обсудить.