Ловчие Удачи

Два инструмента повели неторопливый разговор, заставивший угаснуть прочие беседы и шумные обсуждения. От удивления, порожденного такой резкой сменой настроения вечера, даже оскорбленный Карнажем горбун остановился и, что-то недовольно проворчав, уселся за ближайший стол взявшись за кружку недопитого кем-то эля.

Всем им было что вспомнить — это была песня о них и для них. Тех, кто ни то и ни се, кто наполовину, кто вообще не в счет, а кто, возможно, один такой на всём белом свете. И никто, никогда не уступит им угла даже в плохо прогретой старой корчме у дороги.

Лютня плакала, своим тонким голосом, наворачивая слезы на лицах окружающих, размякших от пива, словно корки черствого хлеба в луже. Гитара служила лютне утешением, словно помогая выдержать мотив и не сорваться.

Голос спутницы Лана был странным и незнакомым, как у всех полукровок, словно смешение крови придало что-то чужое в звучание, но вместе с тем и завораживающее в этой своей чуждости. Хоть в чем-то было некое равенство свыше. Бард тихо подпевал. Его голос тоже звучал необычно для человека, хоть Лан и казался таковым с виду. Хотя, кто мог знать, где и как скажутся корни когда-то случайной примеси, что удружила, скажем, прабабка?

Разговоры погасли совсем. Собеседники, даже в самых дальних углах, осеклись. По старой традиции шляпа музыканта упала на пол.

Когда бард впервые принес едва написанную песню в гостиницу, он сделал так же, как делали нищие, прося подаяния. В те далекие времена музыка в трактирах и постоялых дворах людских королевств, где полукровок терпели, считалась своеобразным попрошайничеством, и шляпы клались на пол едва ли не чаще, чем на паперти у феларских церквей. Теперь же это стало больше данью традиции:

Наша кровь кипит, источая пар,

Унося с собой чуждой жизни дар

После сечи той не ушёл никто

Кто был рядом — пал, обратившись в дождь

Всех нас больше нет, а кто есть — не в счет

И не мы тогда открывали счет

Тем кровавым дням, дням мольбы и слёз

Гибели наших чад в памяти отцов…

Полетела б душа на простор родной,

Если б был он…

Страх подошёл, посмотрел бы в глаза

Обернулся старухой с косой

Жизнь наша — сон, и явь наша — зла

Нам не придумать лучше ответ

И уходя, закрыв глаза,

Сказав смерти последнее "нет"…

Они не сорвали бурю оваций, но в шляпе образовалось солидная горсть монет. Это была не самая любимая песня, однако и создавалась она в ненавистные многим из полукровок годы. К сожалению, время пока что не так сильно всё для них изменило. Эхо тех кровавых лет шло рядом насмешками и презрением чистокровных и по прежнему неумолимой ненавистью ларонийцев по ту сторону Цитадели Бормов в горах. Белые эльфы безжалостно истребляли любого полукровку, который смел пересечь их границы.

Скиера подошла и затормошила застывшего, словно изваяние, Карнажа. Тот не обратил внимания. Все вокруг пришли в движение, и снова робко пробивались ростки бесед, сметенные песней будто прошедшим ураганом. Лучница перегнулась через плечо Феникса и увидела, как между пальцев закрывавшей лицо руки горят ненавистью золотые глаза, вперившие взгляд куда-то вперед. Подобно той птице, которой был обязан прозвищем, Карнаж он не выпускал свою добычу из виду ни на секунду.

Полуэльфка заметила, как по лестнице, ведущей в комнаты постояльцев, поднимались две фигуры. Впереди шел лысый пожилой мужчина с косым застарелым шрамом, пересекшим лицо, а за ним плелся кто-то ещё, закутанный в накидку с надвинутым капюшоном.

— Ты только посмотри, и эти уже спелись, — тихо произнес каким-то не своим голосом «ловец удачи».

_________________________________________________________

*Pishogue — заклинание, тот на кого оно направлено теряет ориентацию в пространстве и видит совсем не то, что есть на самом деле.

*Grim — существа, которые селятся на церковных кладбищах. Обычно грим принимает обличье черного пса, пугает людей, воет под окнами больных, предвещая тем скорый конец. Грима можно увидеть в дождливую погоду, но встреча с ним не опасна и нанести вред человеку он не способен, только напугать.

Глава 4

«Дельный совет подскажет и на верный путь наставит…»

Хронос «Время»

— Доброго утра, господа! — громко пожелал мэтр Николаус всем тем, кто в столь ранний час сидел в общей зале гостиницы, потягивая лангвальдский чай. Этот крепкий напиток по распоряжению хозяина заваривали всем, кто желал, до полного восхода солнца, согласно старой традиции. Однако желающих оказалось немного. И, скорее всего потому, что не все были в силах оторвать свои спины от мягких постелей после вчерашней гулянки, либо потому, что не всем был по вкусу этот крепкий чай. Его подавали в сферических глиняных кружках с небольшими металлическими трубочками, через которые и пили, так как горячая жидкость находилась под толстым слоем мелко нарубленных чайных листьев.

— И вам доброго утра, гостеприимный хозяин, — отозвался один из постояльцев, не отрываясь от разложенных на столе пергаментов и книг.

Николаус смутился. По внешности того, кто ответил на пожелание, можно было судить, что он ни кто иной, как ларонийский эльф, а их не очень-то жаловали местные. Впрочем, и сами соседи из-за гор не оставались в долгу.

Белоснежные волосы гостя спадали ниже плеч на рубаху цвета индиго с широкими рукавами, скованными у кистей резными браслетами из серебра. Тонкие, длинные пальцы, перелистывающие страницы, были затянуты в перчатки из мягкой кожи. От кружки с лангвальдским чаем поднимался густой пар, окутывающий лицо эльфа.

Ларониец прибыл далеко за полночь, но не попросил комнату, а сразу закинул камзол на скамью у окна и сел за стол, потребовав ещё свечей и чая. Это было незамедлительно исполнено. Ведь, в дополнение к солидному виду, эльф, явно дворянского сословия, бросил на стол серебряную крону столичного монетного двора.

— Пусть наш чай, взращенный прадедом, добавит вам бодрости и долголетия, — немного помявшись, добавил Николаус.

— Да-да, и вам не кашлять, любезный хозяин! Мне бы тоже добавить кипятку не помешало! — донеслось от противоположного окна. Там потягивал «фамильный» напиток Карнаж, коротавший время в компании огарка свечи, торбы, валявшейся у ног, и странной формы короткого клинка, покоящегося в ножнах у него на коленях.