Ловчий в волчьей шкуре

Вопил он так без передыху, точно на дворе стоял март, пока вдруг не увидел устремленные на него со всех сторон заинтересованные желтые глаза подоспевшей на странный звук стаи.

Помнится, я уже прежде говорил, что не слишком лажу с местной родней и та в ответ вовсе не торопится проявлять ко мне пылкой любви, или хотя бы теплой дружбы. Но и трогать меня здесь опасаются: ворчат, щетинятся, отходят в сторону, огрызаясь, но все ж таки не нападают.

С голоногими и вовсе не сговоришься. Они, чуя подвох, попросту бросаются в паническое бегство, хоть и знают, что спастись в гнездах, упрятанных в кронах деревьев или в горных пещерах, от меня не удастся. И ведь что глупо-то – я никого из них даже пальцем не тронул: просто из волка в человека перекинулся. А страху – будто я каждого из них в малолетстве покусал. В общем, жить в том мире неуютно, но погулять в одиночестве, не опасаясь любопытных взглядов, или, вот как сейчас, в прятки со смертью поиграть – можно.

Однако вернусь к своему рассказу, а то с этой дурацкой привычкой что-нибудь необычное вспоминать и уходить мыслью в сторону от главного я, пожалуй, до старости повествования не закончу.

Так, стало быть, вот: очутились мы с котом в волчьем мире. Тут-то я и понял: никакая это не ведьмина тварь, а самый что ни на есть мохнатый полковник, он же, да простят меня кошачьи за столь глупую кличку – Мурзик. Кот, бедняга, как стаю увидел, шерсть на нем поднялась дыбом, так что в два раза шире себя стал, но для волчьей стаи – чем больше, тем лучше. И потому они только вперед подались: мол, давай-ка, родич, делись едой.

Но полковник – он же не просто так, он ситуацию оценивает в единый миг: бац! – и все, оценил, что голова его на этой ярмарке и сентаво вытертого не стоит. Только я успел подумать, а не упасть ли на спину да покататься по торчащим корневищам, кот, оставив в покое мою подранную спину, молнией взмыл на дерево и ошарашенно уставился оттуда на оголодавшую стаю.

Я было понадеялся, что сородичи, резонно сообразив, что добыча стремглав умчалась из зоны досягаемости, поскалятся да повоют от досады и пойдут охотиться дальше. Не тут-то было! Может, их привлек вид неслыханно крупного представителя пуфиков на ножках, и они решили выяснить, каков он на вкус? А может, стало любопытно, что этот странный чужак собирается делать дальше? Ясно было одно: уходить стая вовсе не собиралась.

Волки уселись под деревом, заинтересованно глядя на котабальеро, пытающегося укрыться в не слишком густой листве. Вполне может статься, больше, чем кот, их привлекли сапоги, в которые это необычайное животное было обряжено. А кот с несчастной мордой лица восседал на нижней ветке и с тоскою наблюдал, как один за другим, будто соревнуясь в ловкости, волки поднимались, подходили к дереву и принимались прыгать, щелкая челюстями. Стоит ли говорить, до чего этот турнир тревожил бедного дона Котофана?! Волчьи морды лишь чуть-чуть не дотягивались до мотающегося в воздухе хвоста, а монотонное клацанье зубов могло вогнать в панику и большего храбреца, нежели многоуважаемый Пусик.

Уже много позже, на Базе, я спросил, отчего в тот час агент 013 не сбросил сапоги и не залез повыше. Он посмотрел на меня надменно и сообщил, что подобное действие было бы унизительно для настоящего полковника, каковым он и является. Затем, видя, что я не слишком удовлетворен ответом, вздохнул и пояснил куда более грустно: «Как бы я потом отчитывался о пропаже казенных сапог? Кто бы мне поверил, что их волки съели?»

Что же касается полковничьей лихости, то дело обстояло следующим образом: несколько освоившись на ветке, этот троюродный кузен тигров и внучатый племянник леопардов собрался с духом и заговорил:

– Слушайте меня, волки! Вы – свободный народ! Мы с вами одной крови…

Услышав столь безосновательный тезис маститого профессора, волки недвусмысленно зарычали, обнажая клыки, весьма отличные от кошачьих.

– Ну, хорошо, хорошо, – понимая, что этак не договориться, примирительно начал бесстрашный от ужаса котабальеро. – Давайте начистоту. Я не пища, я – ученый кот с мировым именем. – Он поудобнее умостился на ветке и начал перемещаться по ней, внимательно осматривая залитые луной окрестности и прикидывая возможные пути стремительного отхода.

С этим дело обстояло довольно плохо: с одной стороны ветки дерева нависали над пропастью, с прочих же располагалась несогласная с тезисами научного светила волчья стая.

Конечно, будь на месте моего обидчика леопард, он без труда сиганул бы на соседнее дерево, оттуда – на следующее, и так далее – поди, лови его в лесной чаще. Но «Пусик» и «сигануть» – эти слова как-то слабо вязались между собой, и профессор, видно, не заблуждался на этот счет.

– Я специалист по фольклору, – между тем объявил кот, – записываю басни, легенды, тосты, старинные обряды. – Челюсти одного из волков снова щелкнули поблизости. – Не верите?! – возмутился профессор, смещаясь влево от сидящего под ним волка. – Вот слушайте: «Жила-была девочка. Однажды мама вручила ей корзинку с пирожками и попросила отнести ее приболевшей бабушке, а та жила в лесу, совсем таком же, как этот. Тогда девочка надела свою красную шапочку и направилась…»

Очередной волк прыгнул, силясь вцепиться в свисающий хвост фольклориста. Тот в ужасе заорал, едва успев спасти предмет своей несказанной гордости и увести добычу из-под носа хищника.

– Я протестую! Конечно, у вас есть некоторые основания для недовольства: эта сказка, может быть, вам и не понравилась. Однако будем реалистами…

Сидящий под деревом волк завороженно глядел, как в такт речи опускается хвост, и, стоило ему достигнуть нижней точки, зверь снова прыгнул.

– Не смейте ущемлять мои гражданские права! Тем более – хвост! – дон Котофан вновь сумел блеснуть реакцией. – Ну, хорошо, хорошо, не нравится сказка – вот вам песня.

Он сдвинулся немного вправо.

– Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников, матерых и щенков…

Тут нужно сделать небольшое пояснение: волки не понимают человеческой речи, даже если слова произносит крупный упитанный кот, но и в этом мире, и в том мы отлично считываем образы, возникающие в мозгу говорящего. И потому, представив, как множество голоногих, одетых в странные шкуры, глумятся над стаей, волки завыли от негодования, горя неуемным желанием как можно ближе познакомиться с рассказчиком, особенно с его внутренностями. Щелканье челюстей под веткой стало таким частым и громким, что начало отдаленно напоминать аплодисменты.

– Ладно, ладно, – пошел на уступку незадачливый сказитель, снова уходя влево. – Лучше вернемся к сказкам. Жили-были три поросенка: Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф.

Должно быть, образ трех жирненьких розовеньких поросят, появившихся сразу во всех головах волчьей стаи, несколько успокоил «свободный народ», и те, не выпуская из виду болтающийся из стороны в сторону хвост, на какое-то время прекратили атаки. Ободренный их вниманием кот начал повествование о строительстве домиков из подручных материалов. Их порадовала быстрая и довольно убедительная победа сородича над первым из кандидатов на съедение, и потому стая была настроена дать котофею озвучить последнее слово. Еще бы, сбежавшей добыче надлежало поплатиться за свое коварное бегство!

В отличие от них, я уже знал, чем эта история заканчивается.

Нянюшка в подробностях живописала, как неспособные на открытый поединок свиньи заживо сварили в котле бедное голодное животное. Она рассказывала эту сказку всякий раз, когда старый граф привозил с охоты пронзенного рогатиной кабана, и при этом щедро, с явным удовольствием, подкармливала нас вкусными ломтями жареного мяса.

Увы, это дела минувших дней, а вот увлеченный повествованием кот на радостях позабыл о мерах безопасности здесь и сейчас.