Ловцы
Шрифт:
«Пожалуй, килограмма два будет…» — возбужденно прикинул Володя. Он сунул голавля в сумку. Хвост торчал наружу, покачиваясь из стороны в сторону, лямка ощутимо давила на плечо. Все, что было ночью, отступило, скрылось вдаль, за горизонты.
Глава четвертая
Тем временем жизнь в городе не остановилась. Бегство Володи Живодуева ничего не прибавило к ней и не отняло. События развивались в тот день по неведомому пока для Володи Живодуева направлению, его вроде бы даже и не затрагивая. Чтобы рассказать о них, нам придется еще раз с разгону вступить в уже начавшийся для Живодуева
Ночью Володя ободряюще хлопнул Рыжика в плечо, оставил друга у запертых ворот спящего дома Фиалковых, вернулся обратно.
Больше он его не видел.
А между тем Фиалковых разбудить было не так-то просто. Людям, приведшим Рыжика к доктору, пришлось погрохотать кулаками в ворота и даже в ставни, пока, наконец, недовольный женский голос не откликнулся со двора:
— Ну, кто там?
— Доктора надо, — сурово ответили с улицы.
— Вам больниц мало? Идите туда, — посоветовали со двора.
— Тут раненый… Нужна срочная помощь… Мальчика подстрелили… — напирали возмущенные голоса с улицы.
Брякнула задвижка в калитке, в ней образовался проем, а в проеме заспанное лицо женщины.
— Что там, Фая? — откуда-то из-за ее спины спросил мужчина.
— Говорят, папа, раненого мальчика привели. Как будто у нас в городе нет больницы. Обязательно нужно домой к доктору.
— Милая, не волнуйся, — откликнулся мужчина. — Просто так не пришли бы.
Калитка наконец открылась во всю ширину, и Рыжика ввели во двор.
— Вот сюда, вот сюда… — командовал грузный доктор, протирая белой тряпочкой очки. Он был в халате, накинутом на нижнее белье, и в тапочках на босу ногу.
Поддерживая с двух сторон, Рыжика провели через сени в комнату, где на стене висела картина, изображающая дворик в зарослях цветущей сирени, в углу шкаф с книгами, у стены широкий кожаный диван с двумя тяжелыми, тоже кожаными, креслами, в другом углу торжественно сияла белая изразцовая голландка. В центре комнаты стол на ножках, похожих на тумбы, застланный клетчатой скатертью с затейливой вазой посредине.
Фиалков водрузил очки на нос, заведя тонкие пружинные дужки за большие оттопыренные уши.
— Фаечка, — ласково обратился он к женщине. — Надо стол подготовить. Будем тут смотреть.
Она молча приподняла вазу, сдернула со стола скатерть, унесла все это куда-то внутрь дома, вернулась с клеенкой.
— Извольте, молодой человек, сюда, — указал Фиалков на застланный клеенкой стол. — На животик, на животик…
Он щелкнул замком откуда-то взявшегося пузатого баула, извлек блестящую коробку с двумя ручками.
— Так-с, так-с… — сказал он. — Так-с порода собак-с.
Боль у Рыжика притупилась. Как знаток и ценитель острот, он удовлетворенно хмыкнул, стараясь запомнить присказку Фиалкова.
— Сейчас, молодой человек, посмотрим, какая из них вас тяпнула. А вы, почтенные, подождите во дворе, — обратился он к сопровождающим. — Да не уходите пока. Мы сейчас посмотрим и решим, что с этим молодым человеком делать. Фаечка, дорогая, опусти-ка лампочку пониже. Так-с, так-с…
Голос у Фиалкова стал воркующим, ласковым.
— Придется, молодой человек, штанишки вам снять. Ничего, ничего, потерпите.
Только теперь, когда лампочка из-под потолка была опущена на длинном шнуре совсем низко к столу и с Рыжика стянули штаны, а сам он, приподнявшись на локтях, повернул голову назад, разглядывая, что же такое стряслось с ним, доктор Фиалков увидел
наконец лицо ночного пациента и сейчас же узнал его.— Вот те на! Спокойно, спокойно… Кого я вижу! Вот так встреча! Опять жаба? Представляешь, Фаечка, кто к нам пожаловал?! Метатель жаб! Жабобол. Дай-ка мне пинцет. Спасибо. Так вот, молодой человек…
Фиалков басовито ворчал и вроде бы даже слегка припугивал Рыжика, а тем временем его большие мягкие пальцы уверенно прощупывали там и здесь кожу на ягодицах, что-то там ворошили, мазали, и Рыжику совсем было не страшно: ни от того, что его узнали, ни от того, что с ним сейчас делали.
— Фаечка, тут соль, — сказал Фиалков. — Придется тебе, дорогая, принести спринцовку и кипяченую воду. Кое-что мы извлечем, кое-что промоем… Тише, тише, — ворковал, колдуя, доктор. — Ранки поверхностные. Их почти и нет. Сейчас будет больно… Раз! Больно? Ну и молодец! Кстати, я наводил справки, мне сказали, вы поете. И давно поете?
В Рыжике шевельнулся бесенок. «Эх и дам я ему сейчас…»
На-ва-ри-ла баба маку… —заголосил Рыжик.
— Ты слышишь, Фаечка? Поет. И хорошо поет! Актуально. Значит, не наврали… Но я должен сказать, молодой человек, что ваша бабка накормила вас не маком, а солью. Правда, на ваше счастье, мелкой.
И за баб-ку прицепился… — Де-да ма-ку налупился, —продолжал Рыжик.
— А вот теперь хватит, — прервал его Фиалков. — Дальше, как я понимаю, должна идти непристойность, а нам с Фаечкой вполне хватает воспоминаний о вашей жабе.
Рыжик фыркнул. Веселый дед…
— У нас, понимаете, — доворковывал Фиалков, — совсем другие песни поют. Вы уж меня извините.
— Какие? Спойте… — поймал тон Фиалкова Рыжик.
— Почему бы и нет? Я петь люблю. Фаечка, скажи тем, ну, что во дворе, — доктор кивнул в сторону окон, — пусть уходят.
Женщина, улыбаясь про себя, вышла, а Фиалков и в самом деле запел:
Не лови пестрых бабочек, Не пугай мелких пташечек, Не мешай громко соловью, Не ходи, мое дитятко, В отцовский сад да по яблоки. Уж, как яблочко ль сорвешь — Та ли яблонька засохнет, Пестру ль бабочку возьмешь — Та ли бабочка подохнет, Мелку ль пташку испугнешь — Та ли пташка улетит, Соловью ли помешаешь — Соловей не просвистит…— Приходите в другой раз, вместе споем, — заключил доктор. Он налепил на ранки пластыри, пошел проводить нежданного пациента, как выяснилось, давнишнего знакомца.
— А штаны наденете завтра. Сегодня нужно воздержаться, — сказал, как микстуру прописал, доктор.
На дворе было светло как днем. Ну и лунища! Рыжик, стесняясь, выглянул из калитки. Шутка ли: идти по городу без штанов, как мама родила… А если кто увидит? Ну и что же, что ночь? Эти нашлепки на заду разве прикрытие?
— Да иди ты, иди! Не бойся. Кроме жаб, никто тебя не увидит, — подтолкнул его Фиалков в спину, переходя вдруг на «ты».