Ловец мелкого жемчуга

– Талантливый! – возмущенно воскликнула Мария Самойловна. – Мишка, не строй из себя идиота! Как будто это не все равно, талантливый он или бездарный, тебе ли не знать! И какие у него могут быть перспективы, будь он хоть сто раз талантливый, когда даже Ромка Муштаков третий год в простое, об одном мечтает – как бы без мыла влезть в жопу Голливуду? Если талантливый, то еще даже и хуже: вместо того чтобы делом заняться, будет свой гибнущий талант оплакивать, пока не сопьется.

– Манюня, остынь, солнышко! – Мишин голос, в котором промелькнули было настороженные нотки, снова стал веселым и благодушным. – Во всем разобрались, все решили: замуж – не выходим, в Англию – едем. Все, я побежал, постараюсь все-таки вырваться днем.

– Я с тобой выйду на минутку, – сказала Мария Самойловна. – Косметичку заберу из машины, забыла вчера.

Георгий услышал, как двигаются на кухне стулья, и похолодел. А вдруг они по дороге решат заглянуть в комнату? Что он им скажет, как вообще в глаза им глянет после всего, что услышал? Он вжался в стенку и задержал дыхание, вперившись в свои забрызганные грязью ботинки, лежащие рядом с кушеткой. Такими странными, такими чуждыми они казались здесь…

Хлопнула входная дверь. Георгий схватил ботинки и, не надевая их, на цыпочках пробежал по коридору. По дороге он успел увидеть еще одну комнату – просторную, полутемную, со стоящим посередине овальным столом, накрытым темно-бордовой скатертью, – но ему было не до комнат и скатертей. Повезло – он сразу заметил свой кожух, висящий в прихожей на изогнутой деревянной вешалке. Впрочем, Георгий готов был выскочить на улицу и без кожуха, только бы не попасться на глаза Марфиным родителям.

Дрожащими руками он открыл замок – к счастью, дверь была не заперта на ключ, а только захлопнута – и, выскочив на лестницу, взлетел этажом выше. Он слышал, как поднялась снизу Мария Самойловна, как она открыла и закрыла дверь.

На улице он обнаружил, что так и не оделся – держит ботинки в руках, а кожух под мышкой. И это вдруг вызвало у него такую ярость, что он даже посмеяться над собой не мог, хотя в любом другом случае непременно почувствовал бы комичность ситуации: стоит растрепанный рыжий тип посреди улицы, на снегу, в носках, в полурасстегнутой клетчатой рубашке…

«Замуж не выходим! – зубами развязывая узлы на шнурках, думал Георгий. – Да кто ее звал замуж?! Хозяева жизни нашлись! Все-то они про меня знают на двадцать лет вперед, все-то уже за меня решили! Да плевать я хотел на них с ихними перспективами! И на дочку их тоже!»

Но, подумав о Марфе, он вдруг почувствовал себя так, словно его окатили холодной водой. Ярости не осталось и помину, а то, что пришло ей на смену… Это была растерянность и жалость. И жалость такая острая, такая неожиданная – Георгий даже забыл, что хотел поскорее свернуть куда-нибудь со Староконюшенного переулка, чтобы не столкнуться ненароком с Марфой. Он остановился, покрутил головой, словно прогоняя какое-то наваждение.

Никогда у него не было ощущения, что он обманывает девушку. Даже с Зиной, которая так определенно была настроена именно на то, на что он не был настроен вовсе – на законный с ним брак, – даже с ней это ощущение не появилось ни разу. Он ничего ей не обещал – ни словом, ни взглядом, – и ее планы на его счет были ему неинтересны.

«Но я ведь и Марфе ничего не обещал, – думал Георгий, медленно бредя по какой-то извилистой улочке к Арбату. – Ни словом, ни взглядом… Да я вообще не думал, что она ко мне неровно дышит! И с чего это взяла ее мамаша?»

Но жалость и растерянность не проходили, и в глубине души Георгий понимал, что пытается обмануть самого себя. Он давно уже понял то, что так определенно высказала сегодня Мария Самойловна: что Марфа – книжная девочка, которая на самом деле знает жизнь ничуть не лучше, чем он, если не хуже, и только хорохорится, смешно и трогательно, стараясь показать ему, какая она скептичная и насмешливая. А то, что она для него совсем не привлекательна в простом женском смысле, – это он вообще понял сразу. И все-таки продолжал встречаться с Марфой, потому что ему, видите ли, интересно было с ней разговаривать, потому что она заводила его мозги и подзадоривала воображение. Как будто сам не знал, чем кончается дружба между мальчиком и девочкой! Со стороны девочки – так уж точно…

Вот в этом и был стыд, и из-за этого жалость к Марфе была такой сильной.

Когда Георгий добрался до общежития, горло у него уже болело. Все-таки он был человеком южным, не приспособленным к московской погоде.

«А к чему я тут вообще приспособлен?» – мрачно думал он, поднимаясь к себе на четырнадцатый этаж; лифт, как это часто бывало, не работал.

– Рыжий, убей меня бог, если ты не у Марфутки ночевал! – встретил его Федька.

Нет, все-таки его сосед обладал какой-то пугающей проницательностью! Ну как он догадался?

– С чего ты взял?.. – промямлил Георгий. – Ну, вообще-то…

– Ладно, не стремайся, – махнул рукой Казенав. – Нажрался, наверно, до дому дойти не мог, она и пожалела – приютила, обогрела, мамочку с папочкой не спросившись?

– А ты откуда знаешь? – хмыкнул Георгий.

– А как еще? – пожал плечами Федька. – Не Марья же Самойловна тебя пригласила. – И, помолчав, добавил: – Зря ты, Жорик, на нее время тратишь, поверь хитрому хохлу. Нет, я понимаю, это самый верный путь: женился на такой вот Марфе – и в дамках. Но ее ж не отдадут за тебя, неужели не понимаешь? Ну чего ты, чего вызверился? – сказал он, наверное, заметив, как изменилось у Георгия лицо. – Аж глазищи посерели! Прикинь: кто отдаст московскую девочку из хорошей еврейской семьи за какого-то охламона из Зажопинска? Я бы и сам не отдал на их месте. Ну, учился бы ты хоть на юриста какого или там на менеджера. А так… У ее папаши своих операторов знакомых немеряно, и каждый работу клянчит. Еще ты до кучи!

– Федька, я не сдержусь когда-нибудь… – сквозь зубы проговорил Георгий.

– И чего, рыло начистишь? – усмехнулся Казенав. – На правду не обижаются.

– Да на какую еще правду?! – заорал Георгий. – С чего вы все взяли, что я на ней жениться хочу?

– Кто это «все»? – тут же поинтересовался Федька. – Уже с мамашкой разговор имел?

– Да нет… – пробормотал Георгий.

– Значит, поимеешь, если вовремя не опомнишься, – уверенно сказал Федька. – Странный ты какой-то, ей-богу! Что, не въехал еще: таким, как мы с тобой, только на себя приходится рассчитывать. Мы эту Москву… – Он вытянул вперед небольшую, с короткими пальцами ладонь и сжал ее в кулак.

– А зачем? – тихо спросил Георгий. – А если я не хочу – так? – Он повторил Федькин жест.

– А не хочешь – какого хрена ты сюда приехал? – пожал плечами Казенав. – Или тебя сюда кто звал? С ней, как с бабой, по-другому нельзя. Она силу любит, Москва, а не творческие сопли.

– Федот, у нас заварка есть? – Георгий вдруг почувствовал усталость, и объяснять что-либо ему расхотелось. – Что-то горло болит.

– Жаль, мед весь сожрали, – сказал Федька. – Погоди, я к девкам схожу: видел вчера у них лимон, может, еще на закусь не пустили.

Глава 8

К вечеру температура поднялась под сорок и горло обложило так, что Георгий не мог говорить. О том, чтобы ехать в Таганрог, не могло быть и речи: сутки в общем вагоне – на лучшее денег не было – не выдержал бы даже его молодой организм.

Единственное, чем оказалась полезна фолликулярная ангина: она оправдывала то, что он не пошел пересдавать свой условный зачет.

– Да плюнь ты, Рыжий, – посоветовал Федька. – Условный, не условный – какая разница? В ведомость поставила – все, свободен. Тем более, законная справка у тебя. В следующем семестре разберешься. Неприятности надо осваивать по мере их поступления. Абрикосовку ей подари, и все дела. Она ж духовитая, самогонка ваша, все бабы от нее балдеют. А Регина что, не баба?