Ловец мелкого жемчуга

Сам Казенав домой не собирался: у него, как Георгий успел понять, были напряженные отношения с родителями. Да и работу он не хотел бросать. Теперь Федька не только расклеивал объявления, но и выполнял еще какие-то поручения своего шефа. Какие, он не говорил, а Георгий не спрашивал.

Во всяком случае, сосед целыми днями где-то мотался, и Георгий лежал в комнате один – с пылающей головой, со словно железным обручем перехваченным горлом и с тяжестью на душе.

Он не слышал, чтобы кто-нибудь стучался, и открыл глаза, только когда скрипнула дверь. Впрочем, может, никто и не стучался. Те же Лерка с Лоркой вполне могли ввалиться без стука, заявив: «Что мы, голых мужиков не видали?»

Но, открыв глаза, Георгий увидел на пороге комнаты не Лерку с Лоркой, а Марфу. Она стояла у дверного косяка, словно не решаясь войти.

– Ты не спишь, Герочка? – робко спросила Марфа, заметив, что он проснулся. – Или это я тебя разбудила? Не вставай, не вставай! – быстро проговорила она, увидев, что он садится и, прикрываясь одеялом, ищет ногой тапки.

– Да я не встаю… – пробормотал он, сообразив, что все равно придется принимать гостью в кровати: не хотелось просить, чтобы она отвернулась, пока он наденет штаны. – Сажусь просто, я ж не при смерти.

– Почему ты не позвонил? – укоризненно спросила Марфа. – Я совершенно случайно узнала, что ты болен. Зашла в деканат за документами, а там Регина разоряется по поводу твоего зачета.

– Я хотел позвонить, – прохрипел Георгий. – Только говорить не мог.

Как же его выручила эта ангина! И не только с Региной… По крайней мере, не надо объяснять Марфе, почему он не мог говорить: подразумевается, что по причине больного горла.

– А я тут гостинцы принесла болезному. – Марфа кашлянула, и голос у нее стал прежний – уже не робкий, а насмешливый. – Мед, малину, водку и таблетки с ледокаином. Они боль в горле снимают мгновенно, я сама их принимала.

– Ты прости меня – ну, насчет водки, – выговорил Георгий. – Черт его знает, как это я…

– Да ладно, – улыбнулась Марфа. – Это ты извини, что я не дождалась твоего пробуждения. Как ты смылся, кстати? Мама говорит, в окно вылез, не иначе.

– Да нет, я в дверь… Такая стыдуха взяла, ну, я и не стал прощаться.

Марфа засмеялась, сняла шубку и села на стул у кровати.

– Ой, какой у тебя чайничек интересный! – заметила она. – И спиртовка! Ты его на ней кипятишь, да? Знаешь, это правильно. Японцы, например, считают, что воду для чая надо кипятить только на открытом огне. И если бы ты заваривал чай вскипяченной электричеством водой, любой японец тебя презирал бы.

– А ты? – улыбнулся Георгий.

– Что – я?

– Ты меня не презираешь?

– Ну, я же не японка, – снова засмеялась Марфа. – И ты ведь кипятишь воду правильно, за что же тебя презирать?

Теперь, когда ему не надо было больше обманывать себя, Георгий ясно видел, какая она беззащитная в своей насмешливости, и начитанности, и серьезности. Теперь ничто в ней не уязвляло его и не раздражало – ему было легко с ней и жалко ее. И он понимал, что это единственные его к ней чувства… Он не знал, что сказать, и на всякий случай кашлянул, словно напоминая, почему не может говорить.

– Гера… – Голос у Марфы дрогнул. – Ты знаешь, я ведь попрощаться пришла.

– А я не уезжаю, – сказал он. – Может, вообще домой не съезжу из-за ангины дурацкой.

– Это я уезжаю, – тихо, каким-то странным тоном сказала она. – В Англию. Помнишь, я с одним человеком должна была встретиться, когда мы с тобой из Дома кино вышли? Ты еще тогда фыркнул, пыхнул и убежал.

Георгий не помнил, чтобы он тогда фыркал и пыхал, но пусть думает, если хочет, что это именно так и было.

– Ну вот, – продолжала Марфа, – это профессор английский был. Он мне тогда приглашение привез. На учебу в Лондонской киношколе.

– А почему в школе? – спросил Георгий.

– Это высшее учебное заведение вроде ВГИКа, – объяснила она. – Только престижнее.

Наверное, она ждала, что он удивится или даже расстроится, и, кажется, слегка обиделась на то спокойствие, с которым он встретил это известие. Но не объяснять ведь было, что он уже знал про Англию, подслушав разговор ее родителей!

– Но это же хорошо, – сказал наконец Георгий; надо ведь было что-то сказать. – Ты же, наверно, сама хотела? Надолго едешь?

– Пока на год, а там посмотрим. Раньше хотела, – кивнула Марфа. – А теперь – не знаю…

Она произнесла это все тем же странным тоном, и Георгия охватила неловкость. Он почувствовал: сейчас она скажет что-то такое, на что он должен будет ответить… А что отвечать? Но, против ожидания, Марфа ничего не сказала. Вместо этого она протянула руку и провела ладонью по его голому, горящему от температуры плечу, с которого сползло одеяло. Он вздрогнул, почти отшатнулся.

– Наверное, во мне нет ничего женственного, – пробормотала Марфа, отводя глаза.

Георгию тут же стало так стыдно, что он накрыл ее руку своей ладонью, удерживая ее у себя на плече.

– Ну что ты? – шепнул он. – Я не потому… Просто… Я боялся тебя обидеть.

– Ничего женственного, ничего! – Она подняла глаза, и Георгий увидел, что в них стоят слезы. Рука ее вздрагивала под его ладонью. – Ни капли интуиции. Даже сейчас… Мне стыдно в этом тебе признаваться, но ведь даже сейчас я не понимаю, чего на самом деле хочу. Мне, как последнему грубому мужику, надо просто попробовать… А без этого я не понимаю, уехать надо от тебя или остаться. Ведь это так стыдно, быть такой… Только голова! Ты понимаешь, Герочка?

Конечно, он понимал, о чем она говорит. И стыд ее понимал, и эти слезы… И понимал, что, если он захочет – ни слова не скажет, только ответит на ее желание так, как она ожидает, – она не уедет никуда. Но он не мог этого сделать, ни за что не мог! Это было возможно с Зиной – просто так, без всякой любви, – это было возможно с любой из женщин, которые у него были. Но с этой серьезной девочкой, у которой вьющаяся прядка вздрагивала на щеке, – с ней это было невозможно.

Георгий осторожно потянул ее за руку, и Марфа легко, как птичка, пересела со стула к нему на колени, уткнулась носом в его плечо. Он обнял ее, прижал к себе. Ему казалось, она сама почувствует, что он просто хочет ее успокоить. Но она только вздрагивала и прижималась к нему все крепче. Вдруг она подняла на него глаза – слезы уже не стояли в них, а текли по щекам – и сказала горячо, задыхаясь:

– Может быть, тебе мама моя что-нибудь наговорила? Не обращай внимания, прошу тебя! Они меня на самом деле ни в чем не ограничивают, я все решаю сама!

– Нет, ну что ты? Я с ними и правда даже не виделся, – возразил он. – Но понимаешь… Я тоже не хочу тебя ни в чем ограничивать, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты оставалась из-за меня, не хочу, чтобы ты от чего-то из-за меня отказывалась.

– Ты не о том говоришь, Гера. – Марфа грустно улыбнулась и вытерла слезы. – Ты не того не хочешь. Ты просто меня не хочешь, и дело только в этом.