Ловец снов

Щелчок, сопровождаемый жужжанием, противным, покалывающим ухо статическими разрядами.

— Генри! Генри!!!

— …выходи! — Опять еле слышно, но голос у Генри отчаянный: — Ты должен выйти, Джоунси! Навстречу мне. Беги по Ловцу навстречу мне! Еще есть время! Мы можем достать этого сукина сына! Слышишь? Мы можем…

Очередной щелчок, и линия отключилась. Корпус его детского телефона треснул, распался и выблевал беспорядочную путаницу проводов. Все, как один, оранжевые. Пораженные байрумом.

Джоунси уронил аппарат и поднял глаза к качающемуся Ловцу снов, этой эфемерной паутине. Он вспомнил фразу, которую они так любили повторять в детстве, подхваченную из репертуара какого-то комика: «Где б ты ни был, там ты и есть».

Одно время она почти затмила «День другой, дерьмо все то же», а может, и вышла на первое место, когда они стали старше и воображали себя умудренными жизнью, пресыщенными всезнайками. Где бы, ты ни был, там ты и есть. Только, если верить Генри, это не правда. Где бы они, по их мнению, ни были, они были не там.

Они находились в Ловце снов.

Джоунси снова поднял голову к потолку. И заметил, что от центра Ловца отходят четыре основных луча, на которых держались поперечные нити паутины. Эти четыре луча скрещиваются в середине, ядре этой маленькой вселенной, основе всего сооружения.

Беги по Ловцу навстречу мне! Еще есть время!

Джоунси повернулся и бросился к двери.

10

Мистер Грей тоже стоял у двери, той, что вела в помещение опоры. Дверь была закрыта. Неудивительно, учитывая все, что произошло с русской. Как говорил Джоунси, поздно закрывать дверь конюшни после того, как лошадь украли. Будь у него лом, все обошлось бы куда проще. Но и сейчас он не слишком тревожился. Как ему удалось обнаружить, весьма интересным побочным эффектом эмоциональной стороны человеческой натуры была способность рассчитывать наперед, чтобы не спровоцировать взрыв накопившихся эмоций, если замыслы пойдут прахом. Может, это явилось одной из причин, по которой этим созданиям удавалось выжить так долго.

Предложение Джоунси сдаться, стать своим, таким же туземцем, то, которое почти заворожило мистера Грея, показалось таинственным и экзотичным, снова и снова приходило на ум, но мистер Грей упрямо его отбрасывал. Он выполнит свою миссию здесь, пойдет до конца. А потом — кто знает? Сандвичи с беконом. И то, что разум Джоунси определял как «коктейль». Прохладный, освежающий, слегка пьянящий напиток.

Со стороны водохранилища прилетел злой ветер, залепив лицо мокрым снегом, на мгновение ослепив мистера Грея. Все равно что удар влажным полотенцем, вернувший его в настоящее, там, где у него имелась незаконченная работа.

Он попятился к краю квадратной гранитной ступеньки, поскользнулся и упал на колени, не обращая внимания на кинжальный удар боли в бедро. Не для того он прошел весь этот путь, черные световые годы и белые мили, чтобы свалиться с лестницы и сломать шею либо нырнуть в Куэббин и умереть от переохлаждения в ледяной воде.

Верхнюю ступеньку подпирала насыпь из дробленого камня. Перегнувшись через низкие перила, мистер Грей смахнул снег с насыпи и попытался вытащить разболтавшийся булыжник. Рядом с дверью тянулся ряд окон, узких, но не слишком.

Звук был приглушен и ослаблен тяжелым сплошным покрывалом снега, но мистер Грей все же услышал его, рев приближающейся машины. Где-то рыщет еще одна, но та уже остановилась, вероятно, в конце Ист-стрит. Они едут, но уже поздно. Все кончено. До опоры еще не меньше мили, по неровной, предательски скользкой дороге. К тому времени, как они доберутся сюда, собака уже будет лежать на дне шахты, дохлая, но успевшая исторгнуть из себя байрум.

Он сумел вытащить камень, стараясь действовать осторожно, чтобы не потревожить пульсирующее чужой жизнью тело спящей у него на плечах собаки. Отполз от края ступеньки и попытался встать. Но не мог. Огненный шар в бедре Джоунси снова распух. Неимоверным усилием он все-таки вскочил, хотя боль на мгновение ослепила его и, казалось, отдалась даже в зубах и висках.

Мистер Грей прикрыл глаза, постоял немного, перенося тяжесть на здоровую ногу, совсем как лошадь, которой в подкову попал камешек. Прислонясь к запертой двери. Когда боль немного утихла, он камнем выбил стекло в левом от двери окне, порезав при этом руку Джоунси в нескольких местах. Один порез оказался довольно глубоким, и несколько больших осколков свисали с верхней фрамуги, как топор самодельной гильотины, но на такие вещи мистер Грей внимания не обращал. Как и на то, что Джоунси наконец покинул свое укрытие.

Мистер Грей протиснулся сквозь окно, приземлился на холодном цементном полу и огляделся.

Квадратное помещение длиной около тридцати футов. В дальнем конце окно, из которого, вне сомнения, открывается великолепный вид на водохранилище, особенно в ясный день. Но сейчас на него наброшено что-то вроде белой простыни. С одной стороны висит нечто, похожее на гигантское стальное ведро, с россыпью красных пятен на боках, только это не байрум, а окись, которую Джоунси идентифицирует как «ржавчину». Мистер Грей не был уверен в его предназначении, но предполагал, что в случае необходимости в этом ведре спускают людей в шахту.

Железная крышка диаметром фута четыре на месте, лежит точно в центре пола. Он видит квадратную бороздку с одной стороны и оглядывается. К стене прислонены инструменты, и среди них лом, валяющийся в брызгах стекла из разбитого окна. Возможно, именно тот, которым русская перед смертью отодвинула крышку.

Насколько я слышал, подумал мистер Грей, народ в Бостоне будет пить этого последнего байрума с утренним кофе как раз накануне Валентинова дня.

Он поднял лом, с трудом, натужно дыша, дохромал до середины комнаты и сунул в щель.

Лом вошел легко, как смазанный маслом.

11

Генри вешает трубку, набирает в легкие воздух, задерживает его… и рвется к двери с табличкой:

ОФИС. НЕ ВХОДИТЬ.

— Эй, — квакает старая Рини Госслин со своего места у кассы. — Вернись, парнишка! Туда нельзя!

Но Генри не останавливается, даже не замедляет шага, но, вломившись в дверь, вдруг понимает, да, он в самом деле парнишка, ниже своего теперешнего роста почти на фут, и хотя носит очки, но далеко не такие сильные, как нынче. Он мальчишка, но под разлетающимися волосами (немного поредевшими к тому времени, когда он переступил порог тридцатилетия) все же скрыт взрослый мозг.

Я два, два, два в одном флаконе, думает он, вваливаясь в офис старого Госслина, и бешено кудахчет, заливается смехом, как в прежние деньки, когда все лучи Ловца были целы и сходились в центре, а Даддитс расставлял колышки. «Я чуть живот не надорвал, — говорили они, — чуть живот не надорвал, что за срань господня!»

Он оказывается в офисе, но это не офис старика Госслина, где человек по имени Оуэн Андерхилл когда-то ставил человеку по имени не Абрахам Курц запись серых человечков, говоривших голосами знаменитых людей. Это коридор, больничный коридор, и Генри ничуть не удивлен. Это Массачусетская больница. Он ее создал.