Ловец

«Якорь, – с какой–то отчаянной злостью подумал Тэд. – Якорь всегда цепляет. Тело, душу или разум. Бьет по самой уязвимой из эмоций. Так, значит, вот ты какой, мой якорь, Шенни Брайен».

Ловец был зол на своего мессира и благодарен ему одновременно: мудрый начальник сумел увидеть в Тэде то, что тот сам не замечал. Мальчишку, выросшего на окраине чернорудного квартала, не зацепить любовью, ибо он ее не знал. Не удержать ненавистью, поскольку Тэд ею перегорел. Но чувством уязвленного мужского самолюбия – удалось.

Вот только почему его преследует навязчивое желание уложить эту малышку на обе лопатки, как будто вокруг других нет? Этим вопросом ловец задавался уже не первый раз. Да, лабиринт хитер и мстителен, и жгучее до рези в паху желание подмять под себя женское тело после продолжительного бега по его переходам – один из даров мира без теней. Только почему именно эту пигалицу?

«Просто на ней все сошлось. Попалась в ненужное время и под ненужное настроение», – решил Тэд сам для себя, раздраженно отбрасывая заявление.

– Пусть катиться к смраду и пеплу, – громко произнес он вслух, словно убеждая стены, а заодно и самого себя. – Знакомиться ближе… Логна, похоже, выжил из ума.

Он накинул форменный пиджак и открыл вход в лабиринт.

Шенни

Я вернулась в дом Фло вечером. Сначала все ужинали, потом близнецы толкались на кухне. Мне же выпала честь мытья посуды. Как, чем и сколько – отдельная сага. Закончила ближе к полуночи, когда все уже спали.

Села за стол, уставшая, измотанная, с листами анкеты, которые мне нужно было заполнить. Вот только чем? Нет, не в плане писчих принадлежностей – их мне еще в приемной заботливо пододвинули: на, пользуйся, раз сказала, что сама писать умеешь. Но меня в ступор ввели вопросы: полные имя и фамилия, где проживала, когда и при каких обстоятельствах впервые открылся дар…

Не отвечать вроде бы не было причин. Да и секретарь косила на меня нервным глазом. А я не хотела писать, не подумав, поскольку понимала, что все сведения, предоставленные мной – это компромат на меня же саму, собственноручно торжественно переданный в архив школы.

К вопросу же рытья собственной могилы надо подходить ответственно: чтобы и глубина была соответствующая, и в плечах не жала, по длине чтобы опять же не пришлось скрючиваться. И не в болотной почве, где на дно сразу же натечет грунтовая лужа…

В общем, я решила, что стоит над этой анкетой как следует поразмыслить, и упросила выдать ее мне на дом. Заверила, что завтра пренепременно принесу. Это для обитателей дома Фло я могла притвориться беспамятной. А в этой школе… думаю, таким необычным случаем амнезии, когда человек помнит все (и письмо, и чтение в том числе), кроме себя самого, живо бы заинтересовались.

Вот я и сидела за единственным доступным мне столом, на старой кухне, и с печалью во взоре смотрела на строчки. С фамилией и местом рождения я кое-как разобралась, даже с возрастом удалось извернуться, списав три года семейной жизни в ноль. И теперь по анкетным данным выходило, что мне восемнадцать.

Но вот графа «родственники или поручители» повергла меня в уныние. Закусила кончик пера. На стальном острие писательского орудия угрожающе повисла чернильная капля, так и грозившая приложиться к серой бумаге раскидистой кляксой.

Вплывшая на кухню Марлен, увидев меня, задумчиво смотрящую на каплю, беззлобно поддела:

– Смотрю, ты захотела взяться за ум, но он успел одичать и в руки не дается?

– Угу, – я сочла за лучше согласиться. Подколка была незлобивая, и скорее блондинка скалила зубы по привычке. Решила, что стоит проявить вежливость, вдруг любезность окажется заразной для Марлен: – А у тебя как дела?

– Ой, ты не поверишь, просто отлично!

– Что, у тебя совсем нет родственников? – спросила я, все еще погруженная в думы об анкете.

Красавица провела ладонью по запястью, на котором красовался новенький янтарный браслет, и, удивленно изогнув бровь, поступила в лучших традициях зеркала, отразив вопрос встречным вопросом:

– Почему это? Есть. Но они далеки и почти забыты, – и танцовщица кабаре резко сменила тему: – А вот про близко….Тот красавчик, ловец, что приходил, – весьма щедр. Чем не повод для радости? Хотя и грубиян он изрядный, но зато при деньгах. Ты присмотрись, конту-у-уженная-я-я… – последнее слово она протянула насмешливо, но, к удивлению, не обидно. Как это у Марлен получалось вкладывать в почти оскорбления дружеский смысл – я не могла понять. Лишь принять и не обращать внимания.

– А зачем мне присматриваться? – я искренне не поняла. – Деньги он тебе же дал. Значит и…

– …значит, я просто оказалась в нужном месте в нужное время, – перебила меня белокурая и назидательно добавила: – Права старуха Фло, а у нее глаз наметанный, как бы я не старалась, а приглянулась ему чем–то именно ты…

– Больно он мне нужен. Если так понравился – забирай со всеми потрохами.

– Мне чужого не надо, но свое я возьму, чьим бы оно ни было, – усмехнулась Марлен, наливая себе чай. А этот красавчик… Не скажу, что он мне без надобности, но только вижу наперед, что все старания впустую. Ведь обычно стоит вздохнуть чуть поглубже, и у мужиков взгляд как приклеенный к моей груди становится. А этот… даже когда деньги в вырез совал, на тебя пялился.

От ее слов мне стало совсем противно на душе. Я ненавидела Грега. Моя ярость свернулась в душе осенней змеей. Ненависть, как рептилия в предчувствии зимы, уже свилась в кольцо под корягой, спрятав кончик хвоста и положив голову в самый центр. Не для того, чтобы умереть, но для того, чтобы выжить в грядущих морозах.

А вот теперь судьба словно в насмешку подкинула мне второй образчик. Ловец. Этот шельмец, в отличие от моего супружника, наоборот, из тех, кто никогда не женится, но первый взнос в счет будущего супружеского долга жаждет внести обязательно. И плевать ему на то, что вторая сторона рьяно отказывается от «досрочного гашения». Раз вопрос «вексельных расписок» поднялся, то извольте получить вложение.

Задумчиво опустила стальное перо в чернильницу. Вот неужели все мужики в этом мире такие сволочи и подонки? Одним нужны деньги, вторым – удовлетворить сиюминутную похоть…