Ловушка для хищника

— Лео! — хотя тот заметил друга ещё издалека и, поняв, что от него что-то нужно, приостановил урок, Эн всё равно окликнул его, скорее обращением попросив подойти, чем привлекая внимание. Тэгун кивнул детям, сообщая им, что взят перерыв и пошёл к остановившемуся неподалеку Эну. Тому не хотелось, чтобы мальчишки расслышали что-либо из разговора (или скорее монолога). Лео приблизился, вопросительно глядя на товарища. Не умея озвучивать вести, подобные той, которую принес, Хоакин решил, что оттягивать тоже не стоит. — Заринэ… — Лео дернулся, выставив вперед ногу, словно уже собрался рвануть куда-то. Ему показалось лицо друга несколько драматичным, и он испугался, что с девушкой что-то могло случиться. Она и сама с собой могла что-нибудь сделать. Как только они вошли в калитку Тигриного лога, их пути разошлись, и с той минуты Лео виделся с нею раза три, и всегда при ком-то, избегая встреч наедине. Кто знает, что она надумала за это время? — Подожди, — придержал его Эн. — Она… ждёт от тебя ребенка. — Они на мгновение решились посмотреть друг другу в глаза. Каждый ощутил неудобство и легкий стыд. Хоакин за то, что становился невольным участником чужой интимной жизни, а Лео за то, что вопреки своей натуре эту жизнь завел и имел.

До него осознание случившегося дошло сразу же. Где-то внутри себя он был не то чтобы готов, но ощущал страх, что подобным всё же закончится. Если бы, благодаря Заринэ, в нём не уснул глухо зверь в эти дни, он бы даже мог почувствовать от девушки запах, сказавший, что внутри неё есть его частица, его продолжение, но тигр задремал. А бодрствующий на все сто человек и мужчина, сердцем принявший то, что у него будет ребенок, коротко кивнул Эну и всё равно сразу же двинулся наверх, туда, где поселили персиянку. Прытко перескакивая через ступеньки, не чувствуя никаких усилий для того, чтобы совершать подъем, обычным людям дававшийся не без одышки и усталости, Лео представлял себе не беременную Заринэ или то, что ему придётся как-то определиться по отношению к ней, а того младенца, что появится на свет, маленький сверток в пеленках, который увидит этот мир своими наивными глазами из-за его собственной оплошности. И что он увидит в нем? Если он появится в Тигрином логе — а Лео не мог и помыслить, чтобы его сын или дочь появились в другом месте, нет-нет, детям за стенами Тигриного лога делать нечего, там слишком ужасный и опасный мир, — то увидит свет и добро, покой и тишину, он родится счастливым, под надзором Хенсока, мастеров, у него сразу же будет множество друзей среди адептов. Малыш должен будет стать счастливым, он не увидит порока, грязи и лжи, не увидит криков и боли, скандалов и ненависти. Как хорошо будет, если он родится здесь, и здесь будет расти! Позволит ли это Хенсок? Одно дело спрятать взрослого человека, который играет по правилам и не высовывается, а другое дать кров младенцу, который своим плачем выдаст себя сразу же. Весь монастырь узнает, что откуда-то взялся ребенок, а Лео не собирается отказываться и заверять, что это не его. Он признает, что отец — он. Как плохо начнут думать о нем адепты — не его дело! Пусть думают, что хотят, но ребенок — его, и он будет заботиться о нем, беспокоиться, опекать… пока не уйдёт на очередное задание. Как он уйдёт на него, когда у него тут останется ребенок? А если он не вернётся? Нет, конечно же, дитя не пропадёт, ведь тут столько взрослых и опытных мужчин… Где-то в этом промежутке Лео подумал и о Заринэ, наконец. У ребенка будет мать, определенная, которая никуда не денется — не денется же? Хорошая ли из Заринэ будет мать? Лео не мог дать ответа, потому что не представлял, каким станет поведение юной отчаянной девочки при появлении новорожденного. По сути, она сама ещё недостаточно выросла, чтобы достойно воспитать кого-то, и не скажется ли негативно её присутствие? Опасения Лео рождались из его собственного опыта, из его детства, проведенного среди женщин, работниц борделя, ни одна из которых не смогла толком привить ему радость к жизни или объяснить мальчишке, что к чему. Поэтому ему до сих пор казалось, что воспитать может лишь мужчина, и без его присутствия детям будет плохо. Это было не четко сформулированной идеей, скорее расплывчатым чувством, которое определяло его решения и предположения.

Он постучал в дверь, на которой не было замка — в монастыре не запиралась ни одна дверь — и в те несколько мгновений, что он ждал открытия, перед его мысленным взором промелькнула неясная тень. Кто-то, в чьих руках ему очень хотелось увидеть ребенка… кто-то очень нежный, правильный, смелый, и любящий, кто-то, в ком у него не было сомнений… силуэт был неясным, расплывчатым, но женским. Кто это был? Нет, не его мать — её он никогда не знал. Это были не его сестры, путаны, что так называли себя, хотя, не исключено, что кто-то из них ему сестрой, действительно, приходился. Это была… сознание зарябило, создав в голове гул. На пороге предстала Заринэ, и её образ разорвал с трудом собираемые в памяти детали, лопнувшие и разлетевшиеся, как дым. Девушка с волнением посмотрела на пришедшего, поняв, что Эн, ушедший от неё, сообщил ему новость. Ей захотелось и самой сказать ему, броситься навстречу, прижаться к нему и забормотать о благословении, ниспосланном ей, о том, что скоро появится новая жизнь… Но молчание Лео, которое он не в силах был перебороть, останавливало её. Если он не может выразить что-то и сказать, то и она будет молчать, точно так же, как и он, передавая свои чувства жестами и взглядом. Лео не мог выразить того, что ощущал в этот момент, но видел в глазах Заринэ ожидание — как он отреагирует? Что испытывает? Вместо мертвых слов, которые никак не мог оживить его разум, Тэгун шагнул вперед, потеснив девушку, прикрыл за собой осторожно дверь и, развернувшись к персиянке, притянул её к себе, к своей груди, обняв. Пальцы сжались на её плечах, потом переместились к спине. Лео закрыл глаза, опустив лицо в волосы Заринэ — когда он её дернул на себя, то платок с её головы сполз, и она не сделала ничего, чтобы его поправить. Девушка ответила на объятие и, не выдержав, тихо произнесла:

— Я рожу тебе ребенка. — Мужчина крепче приник к ней. Через Заринэ он охватывал своего будущего сына или дочь, чувствуя, как наполняется теплом его душа, как в ней расцветает что-то волнительное, зависимое. Ему так нравилось заниматься с мальчишками, выделенными ему учениками, которые отвечали ему взаимной симпатией и дружбой, а ожидаемый ребенок вообще с самого начала, с самого появления будет его, только его… то есть, и Заринэ, конечно. Лео ослабил хватку и плавно опустился перед девушкой на колени. Она замерла в сладостном ощущении от воспоминания, когда он впервые попросил у неё прощения. Оно всегда вселяло в неё уверенность в том, что с ней больше ничего не случится, потому что она хоть что-то значит в этом мире. Коленопреклонённый сильный воин всегда выглядит, как символ присутствия доблести и благородства, поэтому Заринэ, опуская ладони на его плечи, вновь почувствовала себя правой, не согрешившей, а наоборот, вышедшей на верную тропу. Она станет матерью. Когда ещё жила в селе, у себя, с мужем, она представляла, что родит сына, и супруг подобреет, и всё изменится, и её перестанут бить. По крайней мере, у неё будет защитник, она же видела, как сам её муж относился к своей матери — с почтением и послушанием. Но теперь защитник у неё уже был, а ребенок лишь подтверждал, что именно этот истинный мужчина предназначался ей, а не тот, которому отдали её родители. И если родится дочь, то она никогда не испытает ничего, что пришлось ей самой.

Лео скользнул руками на её талию и коснулся лбом её живота. Он не мог ничего сказать, но показывал всем своим видом, как он трепещет над этим событием, как дорожит тем, что должно свершиться. Заринэ хотела задать много вопросов, которые рвались с языка — станет ли она его женой или уже ею считается? Будут ли они вместе теперь когда-либо, как были в горах? Понимая, что это священное место, она уже готова была не требовать от Лео ничего, кроме простого присутствия рядом, но постоянного. Однако миг был такой лучезарный и сакраментальный, что она не решилась нарушить единение Лео с эмбрионом, развивающимся внутри неё. Мужчина просидел, не двигаясь, не меньше пяти минут, после чего, неспешно поднявшись, ещё раз обнял девушку, погладил её по щеке и поцеловал в неё. В его глазах были радость и благодарность, но не любовь, не страсть, не то, что она ещё хотела бы увидеть после того, как сама влюбилась в него беззаветно. Заринэ готова была на всё, лишь бы в этих узких черных глазах родилось желанное чувство.

Лео мотнул головой, обозначая «до свидания», и вышел, оставив девушку с её неразделенной тоской и предвкушением более однозначного и определенного будущего.

За порогом, словно зная, что понадобится, уже стоял Эн, поджидая друга. Они хорошо знали один другого, чтобы предвосхищать и угадывать последующие действия.

— Ты к Хенсоку собираешься? — Лео кивнул. — Пойдём, расскажем ему.

Настоятель, как обычно, сидел у себя на втором этаже башни, с видом на всю монастырскую территорию. Старик чему-то молчаливо улыбался, попивая зеленый чай из маленькой глиняной чашки. Впрочем, он давно перестал считать что-либо причиной для печали, и истиной трагедией считал лишь одно — смерть. Если погибал один из воинов, и его привозили сюда, чтобы похоронить прах, то Хенсок надолго становился угрюмым, молчаливым и безучастным, но когда время проходило, он возвращался к тому своему состоянию, когда совершено ничего не могло его поколебать.

— Отец, — поздоровался Эн, хотя настоятель годился ему больше в деды. Но другого отца он не знал, и этот человек вырастил его. Лео поравнялся с товарищем, выйдя из-за его плеча. — Нам нужно кое-что сообщить тебе.

— Я слушаю вас, — посмотрел на них старик. Эн с Лео переглянулись. Чуть ли не покраснев, последний пожал плечами и смиренно отвел глаза, позволяя говорить о нём всё, что понадобится.

— Девушка, которую мы привезли с собой — Заринэ… — Хоакин поднес кулак к губам и, подумав, продолжил, не сумев сдержать иронии: — Она связана со среднеазиатскими террористическими группировками, и скоро детонирует. — Лео пихнул его в бок, негодующе округлив глаза, на что тот лишь рассмеялся. Хенсок удивленно отставил чашку. — Прости, отец, я неудачно пошутил. Она беременна.

— Что ж, — через пару секунд покачал головой настоятель. — Стало быть, порох в ней, действительно есть, — прищурившись, они с Эном обменялись понимающими взглядами. Именно Хенсок зародил в Эне его любовь к юмору. Лео посмотрел на потолок, взметнув руки вверх и опустив их. — И… вы хотите о чем-то попросить, не так ли? — старик отпил ещё глоток чая. Хоакин указал на стоящего рядом:

— Во-первых, это не вся информация. Перед вами будущий папаша. — Настоятель поперхнулся и, чтобы не захлебнуться, выплюнул чай из себя. Фонтан брызг опустился на низкий не застланный ничем столик, пока Хенсок закашливался. Эн поспешил к нему, мягко постучав по спине и поддержав согнувшегося ненадолго старика. — Прости, я не хотел шокировать тебя, отец! — Отвергая помощь, Хенсок поднялся, но опереться на руку Хоакина всё же пришлось. Встав на уже не очень крепкие ноги, он двинулся к Лео и, подойдя впритык, посмотрел тому в лицо, не смеющее поднять взгляд.

— Мальчик мой… — смог, наконец, заговорить Хенсок, отдышавшись. — Неужели? Один из моих лучших сыновей… неужели я дожил до того момента, когда ты принял жизнь такой, какая она есть? Неужели ты… — настоятель почему-то не договорил и остановился. Лео посмотрел ему в глаза, надеясь услышать продолжение, но его так и не последовало. Хенсок словно поискал что-то в его взоре, но не нашёл, поэтому не стал и озвучивать свои мысли. — Я счастлив, Лео, так, как может быть счастлив человек, добившийся совершенно всего, но… доволен ли ты? Ты хотел этого? Или…

— Или, отец, или, — подсказал Эн, и снова получил тычок локтем. Закрывая хохот ладонью, давя его, как только можно, он вызвал улыбку и на губах Лео, отходящего от этой новости и, переварившего её. Теперь это было не только изумление и благоговение. Радость от осознания отцовства стала переходить и в спокойное веселье. Жизнерадостное восприятие этой вести другом тоже сыграло роль, и Тэгуну показалось, что ему опять лет пятнадцать-шестнадцать, и этот смуглый проказник опять вынудил его поучаствовать в какой-то проказе, и Хенсок вызвал их оправдываться. Но оставалось решить последний момент. Лео покивал Эну, чтобы тот успокоился и заговорил. — Да-да, хорошо, — понимая товарища без слов, Хоакин обратился к Хенсоку: — Отец, может ли Заринэ остаться здесь до родов? То есть, и родить здесь тоже.

— Ты хочешь этого? — спросил старик у Лео. Тот кивнул не думая. — Ты любишь её? — Этот вопрос застиг Тэгуна врасплох. Он не позволял себе задерживаться на этой мысли, но когда сознание проходилось по ней, хотя бы краем, он понимал, что о любви не идёт и речи. Заринэ подарила ему удовольствие, до этого казавшееся ему запретным и отвратительным, она вызывала желание заботиться о ней, опекать её, она дала понять, что принадлежит теперь ему, и хотя Лео вовсе не хотелось подобной ответственности, он не привык перекладывать с себя какие-либо заботы. Заринэ была под его ответственностью, но назвать чувства к ней любовью? Никогда. — Можешь не отвечать, — прочитав всё по лицу воспитанника, несколько огорчился Хенсок. — Не мне судить тебя, мальчик мой, но раз так вышло… главное теперь ребенок, не так ли? — Лео усердно закивал, яро соглашаясь. — Это твой дом, а не моя собственность. Если у тебя будет семья, то ты вправе привести её сюда, куда же ещё? Но ты хочешь оставить тут ребенка, а что же Заринэ? — Лео обреченно нахмурил брови, показывая, что как бы ни думал и что бы ни считал верным, Заринэ и ребенок составляют в данном обсуждении единое целое. — Ей некуда вернуться, да? — Лео кивнул.