Ловушка Пандоры

Холод и есть я, из-под ребёр дым…

Машину занесло и криво поволокло юзом в сторону обочины. До затуманенного сознания медленно докатилось, что нужно вновь переставить ногу на газ, но машина была слишком тяжелой и больше ему не подчинялась.

Поздно. Удар. Забор. Скрежет металла.

Я замораживаю всё.

Всё, к чему я прикасаюсь. (…).[1]

Илью сильно дернуло на ремне и долбануло лицом об раскрытую подушку безопасности. Все съежилось и потемнело.

Очнулся. Открыл глаза. Облизал солоноватые губы. Машинально провел ладонью по лицу. Пальцы окрасила кровь.

От хлопка раскрывшейся подушке безопасности в ушах стоял гул, Илью как будто слегка контузило.

Он выкарабкался из машины на свежий воздух. Оглядел изрядно пострадавший Гелик. Триплекс был весь в трещинах и местами осыпался в крошку. Вся бочина разбита вдрызг.

Обходя автомобиль, случайно увидел в боковом окне свое отражение. Из носа струилась кровь, заливая лицо и куртку от Balenciaga. Кроме того, он умудрился обо что-то раскроить себе лоб.

Илья брезгливо вытащил из раны кусок металла. Достал из кармана салфетки, осталось всего две. Рука слушалась плохо, вполне возможно, что перелом или трещина. Рана на лбу глубокая, скорее всего придется накладывать шов, машинально отметил он.

Задрал голову, зажал одной салфеткой нос, а другой порез. Кровотечение приостановилась.

Снова залез в машину на пассажирское сидение. Пошарив в бардачке, нашел пластырь, наскоро заклеил лоб. Усмехнулся. В целом легко отделался. На такой скорости ему легко могло бы сломать все лицо о подушку безопасности. Да и вообще всякое могло быть…

Он поморщился. Придется вызвать такси и эвакуатор для этой груды металла.

Илья подумал, что купит себе, наконец-то, новенькую А8-ую, однако тут же вспомнил мать и понял, что, скорее всего, это будет все-таки Volvo.

Позвонил знакомому, попросил организовать ему эвакуатор так, чтобы тот как можно быстрее и тише зачистил следы. Пообещал хорошенько отблагодарить. На том конце провода недовольный сонный голос сразу взял услужливую тональность, заверяя, что все сделает в лучшем виде.

Вызвал такси. Закурил. Посмотрел в еще темное небо и пустил в него харчок. Тот, описав дугу, приземлился в подмерзшую лужу.

Крутанулся на льду, в найках было холодновато, и не прикрытые короткими джинсами голени задеревенели. Он снова глянул на небо и показал ему фак.

Такси приехало быстро — в пять утра дороги еще пустые.

Илья сел на заднее сидение. Таксист испуганно на него покосился и заглушил мотор.

— Эээ, парень, может скорую? — начал он, нерешительно поглядывая то на пассажира, то в окно, на разбитый гелик.

— Нет, обычная ссадина. Let’s go.

— Не, парень, не пойдет, не повезу! Выходи! Ты вот тут окочуришься, значит, а я, значит, потом хлопот не оберусь, — ворчливо забормотал себе под нос таксист, упрямо демонстрируя нежелание трогаться.

Илья, не скупясь, сунул ему, припасенную для таких случаев наличку, и водила дал по газам, не заботясь более о здоровье своего пассажира.

У подъезда Илья понял, что забыл ключи в машине. Он набрал номер квартиры на домофоне, послышались монотонные гудки.

— Кто? — наконец, раздался сонный женский голос.

— Я.

— Кто, я? — недоверчиво переспросила женщина.

— Илья.

Домофон звякнул, дверь открылась. Консьерж мирно посапывал, сложив голову на руки.

Лифт медленно тащил Илью наверх. То и дело темнело в глазах, но боли, как всегда, не было. А так хотелось порой ощутить боль…

Механический голос лифта объявил: «тридцать второй этаж — пентхаус».

Их с матерью квартира занимала два верхних этажа башни небоскрёба в центре. Размеры жилища позволяли Илье не пересекаться с матерью, что устраивало обоих. Илью еще больше устроило бы жить отдельно, но мать категорически не соглашалась. Из чистого упрямства, конечно. Слишком вжилась в роль образцовой мамаши. Илье же было плевать — есть она или нет, поэтому он особо не настаивал.

Мать, хмуро скрестив руки на груди, с откровенной неприязнью разглядывала входящего сына. Как только она разглядела Илью получше — раздражение и недовольство сменились тревогой.

— Что опять случилось?! Тебе нужен врач! — начала она, идя следом за Ильей через огромную гостиную, увешанную картинами. — Я позвоню, Олег, приедет!

— Справлюсь. Просто потерял много кровушки, ща зашьюсь, — устало отмахнулся Илья.

— Илья, ты… Ты же знаешь… Ты болен, — попыталась уговорить она сына. — Ты не можешь оценивать все, как нормальный человек.

— Да, вообще изи! Если ты помнишь, я учусь на врача, — отстраненно заметил он.

Илья зашёл на кухню, тщательно вымыл руки, снял пластырь, промыл порезы и ссадины на лице. Потом взглянул в зеркало. Вокруг глаз наметились два синяка, так называемый эффект очков. Присмотрелся к зрачкам — это было нелегко, потому что глаза у Ильи были такими черными, что контуры зрачков едва намечались.

— Илья, это не то! Тебе же говорили, как опасно твое заболевание?.. Ты же помнишь, что мы с тобой пережили? Я звоню Олегу!

Мать схватила телефон. Илья подошел к ней, отобрал трубку и положил обратно.

— Не чувствовать боль — не болезнь. Болезнь, когда люди боль чувствуют. Даже слова однокоренные боль и болезнь. Я не хочу слушать нотации твоего Олега, тебя хватает.

— Самая ужасная болезнь — жить без боли, ты словно бы уже мертв…

— Сотрясения нет. Легкие ссадины и ушибы. Небольшая кровопотеря. В целом состояние не опасное. Назначу себе железосодержащие препараты. И придется наложить шов на лоб, — монотонно констатировал он, доставая аптечку. — Кажется, останется шрам. Мне пойдет?

— Ты похож на отца. Тебе все пойдет, — автоматически сказала мать, садясь за стол.

Она потёрла переносицу, и уставилась невидящим взором на телефон, словно надеясь, что тот зазвонит или даст совет. Так ничего и не дождавшись, раздраженно выпалила:

— Если твое состояние в норме, тогда потрудись объяснить, что опять с тобой приключилось?! Где ты все время шляешься?! Не нагулялся по своей Европе?!

Она соскочила со стула и стала мерить просторную кухню шагами. Остановилась у панорамного окна и грустно посмотрела вниз.