Ловушка. Форс-мажор

– Говно вопрос, – кивнул Козырев и резко ушел под знак, едва не подрезав расфуфыренный кабриолет. Взревев от унижения, тот немедля принялся исходить на клаксон.

– Нишкни, браток, у нас регистрация на рейс заканчивается, – усмехнулся Каргин.

– Эдуард Васильевич, а вот вы начали говорить, что, с другой стороны, эта «контра» на профессионалов не тянет, – напомнил с задней парты Хыжняк. – А почему?

– Ну, раз наши их все-таки расшибли, значит, есть еще пределы совершенству?

– А все-таки, как Пасечник их вычислил? Есть какой-то специальный прием?

– Ну ты и вопросики задаешь. Тут в двух словах и на пальцах не объяснишь. Здесь не прием – скорее, опыт, чутье особое, заточенное. Объективная реальность, данная нашему многоуважаемому Григорьичу в ощущениях. В общем, что подвластно Пасечнику, то недоступно Хыжняку… Да ты не обижайся. «Недоступно» не означает «невозможно». Потому как «достигается упражнением». Ну а если совсем в общих чертах, то чаще всего неумелые действия «контры» выдают два противоположных действия. Либо: а) слишком явное наблюдение, либо: б) слишком явная демонстрация якобы явной незаинтересованности. Я доступно выражаюсь?

– Вполне. А вот у этих сегодня что было – «а» или «б»? – никак не унимался Хыжняк.

– Блин, Юра, я за сегодняшний день уже устал от тебя, как после Карлсбадского турнира. Вернемся на базу, сам у Пасечника и попытаешь. Дай покурить спокойно.

Так, за назидательными беседами, по плавно переходящим одна в другую невским набережным «семь-три-седьмой» промахнул и Летний сад, и Большой дом, и Смольный собор. Синяя «девятка» без суеты, но поспешая, упорно двигалась на юго-юго-восток, и Балтика-три окончательно понял, что на сегодняшних мирских делах можно смело ставить крест. Или букву «X», это кому как нравится.

Но вскоре «контра», словно вняв стрепетовским стенаниям, стала потихоньку сбавлять обороты: сначала ушла вправо на одну второстепенную улочку, с нее на другую, на третью. И в конце концов нырнула в неопрятного вида проулочек, зажатый меж двух кирпичных промзоновских заборов.

Козырев стал притормаживать. Сидевший справа Юра отработанным движением схватился за ручку двери:

– Я метнусь «товарным»?

– Сиди, я сам пойду, – погасил его энтузиазм бригадир.

– А как же «достигается упражнением»? – обиделся Хыжняк.

– Извини, нынче не тот случай. Терзают меня смутные сомнения, что…

Не докончив фразы, Каргин вылез из машины и торопливым шагом двинулся в проулок.

– Паш, может, пойти его подстраховать? А вдруг они вооружены?

– И как ты в этом случае будешь подстраховывать? Бутерброды метать? Так здесь, чую, без Балтики не обошлось.

– Ну не пил я сегодня пива! – взорвался Стрепетов. – Пока еще не пил. Вот смену сдадим, тогда…

– Да причем тут твое пиво?! Я говорю, что сожрал ты уже все бутерброды. Причем в одно жало. Короче, сиди, Юра, не дергайся…

Бригадир обернулся быстро. С лицом чернее тучи, он забрался в салон, с оттяжечкой, от души хлопнул дверцей, отрывисто скомандовал: «Домой!» – после чего погрузился в состояние, условно именуемое «депрессивной нирваной».

Назад возвращались в полной тишине. И лишь на подступах к Литейному не выдержал Балтика-три, неоднократно страдавший от своего патологического любопытства:

– Что, Эдуард Васильевич, проходными ушли? Эх, надо было нам вместе идти.

Козырев невольно сжался, ожидая, казалось бы, неминуемой взрывной реакции бригадира. Однако взрыва, как ни странно, не последовало.

– А ведь чуяло мое сердце, не к добру все это, – устало изрек Каргин. – Все эти пустые трассы, зеленые волны, сами собой распутывающиеся запутки… Все правильно. Раз в одном постоянно прибывает, значит, где-то на убыль идет.

– Командир, ты это чего? – встревожился Паша. – Тихо сам с собою?

– Да так, философствую помаленьку. Вишь ты, гора с горой, оно вряд ли, а вот человек… Короче, накаркали мы с тобой, Балтика. Они это были.

– Кто? – в унисон раздалось с задней парты.

– Спецслужбы твои. Сподвижники, мать их через бедро!

– ФСБ?! – ахнул Стрепетов.

– Балтика, блин! Знай и люби свой город.

– Это как?

– Игра такая краеведческая была в моем школьном детстве. Не слыхал? Да где уж вам… Паша, хоть ты-то поясни дитям неразумным, необстрелянным, что за заповедные места мы только что посетили.

– Неужели?… – только теперь догадался Козырев.

– Они, родимые. Встреча на Эльбе. Без галштуков.

– Люди, вы можете человеческим языком объяснить? – не выдержал уже и Хыжняк. – Что там за место такое?

– А место то именуется гаражом ОПУ СЗУВДТ. То бишь транспортной наружки.

– Ни фига себе! Они что, совсем охамели?! Надо было их на месте повязать и сдать куда надо.

– А «куда надо» – это куда? – поинтересовался бригадир.

– В собственную безопасность. Можно в их, можно в нашу. А еще лучше – в ту же ФСБ.

– Эдуард Васильевич, – спросил куда менее наивный Хыжняк. – А мы будем по приезде отражать этот факт в сводке наблюдения?

– А ты сам-то как думаешь?

– Но ведь этого нельзя оставлять просто так, это же самая натуральная коррупция.

– Правильно думаешь. Вот только никакая это не коррупция, Юрка.

– А что же это по-вашему?

– Это? Это – жизнь. Вот так-то, други… Паш, прижмись где-нибудь, надо Нечаю отзвониться, пока он из «конторы» не свалил. Только не нарушай, все-таки Главк рядом. Чего понапрасну гусей дразнить…

О чем конкретно в течение десяти минут Эдик говорил с начальником отдела Василь Петровичем Нечаевым, для «грузчиков» «семь-три-седьмого» так и осталось загадкой. Но, судя по выражению лица Каргина и его мельницеобразной жестикуляции, эмоции в разговоре били через край.

* * *

Вечером Паша набрал Катерину. Весь день ему безумно хотелось услышать ее голос, а в идеале – как можно скорее увидеть снова. И если не сейчас, то хотя бы завтра, тем более что в дежурной разблюдовке на среду ему неожиданно поставили отсыпной.

– Привет слухачам!

– О, привет глядачам! Кого сегодня из полона вызволяли?

– На этот раз чуть сами не угодили.

– Ого! У вас и такое бывает?

– У нас всякое бывает. А как продвигается твой отчет?