Ложь, которую мы произносим

«Кого, по-твоему, ты обманываешь? – казалось, говорило отражение. – Можно перекраситься снаружи, но не внутри».

С помощью все той же Оливии я пересмотрела свой гардероб.

– Думаю, это знавало лучшие времена, да? – сказала она, швыряя мои старые джинсы в кучу на выброс у кровати.

Когда она ушла, я вернула джинсы назад. Даже если их нельзя носить, в них все еще можно рисовать. После я прошлась, толкая коляску с Фредди, по магазинам и купила в «Селфриджес» [8] сине-зеленое платье из джерси и несколько сшитых на заказ брюк. В тот вечер к возвращению Тома с работы надела платье вместе с жемчужными серьгами, которые подарила Оливия.

8

Один из старейших универмагов Лондона, заслуживший звание «Лучший универмаг в мире».

– Выглядит неплохо, – одобрительно сказал Том, набрасываясь на свиную отбивную, которую я пожарила на гриле. По совету Оливии я попыталась прилагать больше усилий и готовить для мужа мясные блюда, хотя сама не могла их есть.

В другой вечер я надела бриллиантовое колье его матери. Глаза Тома действительно затуманились.

– Мама была бы так рада, – произнес он и замолчал.

Мы оба знали, о чем он подумал. Мое прошлое шокировало и возмутило бы его мать.

Все, что я могла сделать, это попытаться исправиться сейчас. Мы общались с Хьюго и Оливией. Иногда я чувствовала, что Хьюго как-то странно на меня смотрит. «Да, – хотелось сказать мне. – Я облажалась. По-крупному. Но я была молода. Глупа. Наивна. Кроме того, каждому дается второй шанс, не так ли? Этот мой. Ну, возможно, для меня он уже третий, о чем мы не будем говорить в надежде, что это не всплывет. Но больше я ничего не испорчу. Теперь я – мать. И научилась на своих ошибках».

На неделе я проводила часть времени в довольно элитарной детской группе, с которой меня познакомила Оливия.

Все там носили имена вроде Пози или Анастейша, а фамилии у них непременно были двойными. Женщины без конца болтали о том, в какую подготовительную школу записали своих детей и какие магазины дизайнерской одежды для малышей лучше. Но когда я познакомилась с ними поближе, то оказалось, у них те же заботы, что и у меня: отлучение от груди, капризы во время еды и бессонница.

Очень немногие из дам работали. Все их мужья занимались чем-то в Сити.

– Ты художница? – спросила одна из них, когда я упомянула, что ходила в школу искусств. – Потрясающе!

– Сейчас у меня не так много времени на рисование, – ответила я.

– У меня не так много времени, чтобы сходить в туалет, – сказала другая. Ее слова вызвали общий смех.

Не считая нескольких первых дней, Том редко возвращался из офиса раньше восьми вечера, но меня это устраивало. Мы с Фредди могли оставаться самими собой, без суеты моего мужа по поводу «беспорядка»: разбросанных повсюду игрушек или упавшей на пол еды.

Я говорю «самими собой», потому что именно так мы себя чувствовали. Фредди и я были единым целым. Он паниковал каждый раз, когда я исчезала из виду, так что мне приходилось брать его с собой даже в туалет. Он прижимался ко мне с такой любовью и настойчивостью, что без него я чувствовала себя голой. Я ходила, а он сидел на моем бедре, словно пришитый хирургом. Я постоянно наклоняла голову, чтобы вдохнуть аромат его волос и кожи.

Помимо элитарной детской группы Оливии, я записалась еще в одну в местном досуговом центре. Там я могла расслабиться. Однажды разговорилась с пожилой женщиной – та оказалась бабушкой малыша, с которым пришла.

– Ваши мама или папа помогают с ребенком? – спросила она.

В прошлом от любого упоминания о маме у меня навернулись бы слезы, но на этот раз я ощутила в сердце незнакомое чувство. И хотя любила свою мать – и все еще люблю, – поняла, что она была не такой уж ответственной. В коммуне мы вели дикую жизнь, ели лесные грибы, горох с огорода или сухие хлопья когда попало; не было ни распорядка, ни стабильности.

Тогда это не казалось чем-то необычным или особенным. Но теперь, погрузившись в заботу о маленьком ребенке, я начала злиться на свою мать. Это придавало мне решимости стать лучшим родителем из возможных.

Как и многие художники или писатели, у которых были дети, я разрывалась между двумя своими страстями. Пока Фредди был достаточно мал и засыпал днем, я хваталась за уголь и лихорадочно делала наброски. Часто рисовала своего ребенка, пока он спал передо мной, а его маленькая грудь поднималась и опускалась. Рождение сына, изумлялась я, спасло меня от прежней жизни. Он стал гарантией того, что я всегда буду жить лучше. Мне придется, поскольку мать должна подавать хороший пример, так ведь?

Несколько недель спустя две мамочки из детской группы Оливии заглянули на кофе. Они увидели мои эскизы и спросили, согласилась бы я нарисовать и их детей за плату. Оливия помогла с рекламой, и не успела я глазом моргнуть, как получала больше заказов, чем могла выполнить, работая день и ночь.

– Тебе не обязательно этим заниматься, – сонно сказал Том.

Фредди уже начал спать в отдельной комнате. Я была рада, что мы с мужем снова вместе, но приходилось признать: делить с кем-то постель казалось странным. А еще я постоянно прислушивалась к радионяне, которую включала по ночам, хотя Том жаловался, что ему это мешает спать.

– Я могу увеличить тебе содержание, если хочешь.

– Дело не в деньгах, – ответила я. – А в том, чтобы делать что-то для себя.

– Разве недостаточно быть матерью? – спросил он.

– Все не так просто, – возразила я. – Мне необходимо рисовать.

Но он уже заснул. И все же я знала, что даже если бы Том не спал, то не понял бы.

Оливия тоже попросила нарисовать ее девочек. Я, конечно, сказала, что сделаю это бесплатно, но она наотрез отказалась и выяснила мой нынешний тариф.

– Ты могла бы брать и больше, – сказала она мне. – Я знаю кое-кого из галереи на Слоун-сквер. У тебя есть картины, которые ты хотела бы продать?

Три мои работы ушли в течение первого месяца, за ними последовали новые заказы, но я по-прежнему не получала того удовлетворения, какое приносило преподавание в центре искусств. Возможно, потому что работала, не выходя из дому. (Обычно я фотографировала сама или просила прислать фотографию, а затем писала портрет у себя. Оказалось, такой способ больше подходит для детей, поскольку они не могут подолгу сидеть на месте, как взрослые!)

Теперь, когда Фредди начал ходить, я чувствовала, что должна постоянно следить за ним. Он так быстро рос. Только взгляните, поднялся, держась за мебель. А еще заговорил. Его первым словом было «мама».

– Скоро он скажет «папа», – сказала я Тому, но видела, что ему обидно. Мне тоже было бы, честно говоря.

Я жила и дышала Фредди. Он был для меня всем. Я не могла представить себе жизни без него. Иногда меня охватывал страх, что может случиться что-то ужасное.

– У всех матерей есть эти страхи, – сказала Оливия, когда я поделилась с ней. – Это естественно.